Милая Танюша!1
Не принимайте энергичных мер: мы не умерли, не погибли еще, но у меня все это время было отвратительное настроение, причин коему миллион!
Говорить о них скучно, да и не стоит, так как, чтобы причины эти «образовались», нужно время.
Скажите Николаю Александровичу, что все книги мы получили, за все ему огромное спасибо! «Femmede 30 ans»[1] усердно перевожу, за хлопоты ему земно кланяюсь2 и согласна стать присяжной переводчицей у Антиков. […]
Если Балтрушайтис хочет ехать, милости просим, конечно будем ему очень рады, об этом нечего было спрашивать.
Ну, был у нас Ал. Ал. Стахович, провел три дня, был страшно любезен, очарователен, очень звал вернуться в Россию, в «наш» театр, где он теперь все. Я его благодарила, была очень тронута, но, помня Ваш рассказ о том, что он грозил выйти из Художественного театра, если моя нога снова в него вступит, — удивлялась, зачем ему понадобилось говорить так? […] А. А. неоднократно повторял, что я «перестала интересоваться театром», ни о чем не расспрашиваю его и ничему не верю.
Алексей Максимович усердно внушал ему о желательности приезда на Капри как можно больше наших художественников и развивал ему план «коллективной пьесы»3. Обещал написать пьесу сам. Вот и все.
Капри не очень обласкал генерала: лил противный дождь, было сыро и холодно, и, мне кажется, ему тут не понравилось, по крайней мере он очень звал к себе в Рим, в Париж, но не обещал снова быть на нашем острове.
Передавал поклон мне от Вл. Ив. Немировича-Данченко, упросил послать ему открытку — зачем все это, не знаю, но все это мы с А. М. почему-то послушно проделали. Обедали у него в Auisilone вместе с Буниным и вот уж искренне желали, чтобы приехали сюда вы оба, Иван Михайлович, Василий Иванович, Ольга Леонардовна, еще кто-нибудь из хороших актеров — и написали бы все вместе эту «новую пьесу», о которой мечтает Алексей Максимович.
На днях буду писать Константину Сергеевичу, Стахович удержал меня, уверяя, будто К. С. совсем расстроился после «Гамлета»; по его словам, можно было бояться бог знает чего и К. С. должен был поехать в санаторий — правда ли это? Надеюсь, что нет, и ужасно волнуюсь — а вдруг что-нибудь правда?! Напишите скорее.
До свидания, надеюсь, славные вы, милые люди!
Крепко обнимаю и целую Вас, Танюша, будьте здоровы и не горюйте о своих, ведь сказано: «все образуется!»
Алеша обоим вам сердечно кланяется, он к вам обоим очень хорошо относится.
Я жму Н. А. крепко руку.
Скоро напишу еще.
М. Ф.
[1] «Тридцатилетняя женщина» (франц.).
- Датируется по времени пребывания А. А. Стаховича на Капри. ↩
- … за хлопоты ему земно кланяюсь… — Подразумеваются переговоры Румянцева об издании романа О. Бальзака «Тридцатилетняя женщина» в переводе Андреевой. 8 февраля 1912 г. она ему писала: «Перевод — кончаю. Хотелось бы. чтобы он оказался хорошим и мне дали еще работу» (Музей МХАТ, архив Красковской). Перевод Андреевой вышел в четырех изданиях: издательство «Антик и Ко», М., 1913; Универсальная библиотека, М., 1915; ГИЗ, Всеобщая библиотека, М.–П., 1923; ГИЗ, Универсальная библиотека, М.–Л., 1927. ↩
Алексей Максимович… развивал ему план «коллективной пьесы». — О желании Горького написать пьесу вместе с артистами МХТ Андреева упоминает и в другом письме к Красковской:
↩«Алексей Максимович все мечтает, чтобы приехали сюда “художественники”, кто дело любит, и написали с ним вместе коллективную пьесу. Вы расскажите об этом Ивану Михайловичу, Василию Ивановичу, Книппер, а главное, Константину Сергеевичу. Алексей Максимович спит и видит, чтоб он приехал! Меня так напугал Ал. Ал. Стахович, будто бы Константин Сергеевич очень плохо себя чувствует, так устал и изнервничался, что нечего и думать тревожить его, писать ему письма. Правда ли это? Напишите, пожалуйста! Хоть и надеюсь, что неправда, а все сердце не на месте. Каково у вас в театре настроение? Писал ли “генерал”, как Вы его называете [А. А. Стахович], о задуманной Алексеем Максимовичем пьесе “Часовой мастер”? Пожалуй, эту действительно в Художественном театре играть будут, если судить по началу» (Музей МХАТ, архив Красковской).
