Переломным в истории русского театрального искусства и в творческой судьбе М. Ф. Андреевой был 1898 год: открылся Московский Художественно–общедоступный театр. Во главе его стали К. С. Станиславский и В. И. Немирович–Данченко. Театр искал новые пути в искусстве, опирался на высокохудожественный и главным образом современный репертуар, стремился ответить на острые социальные вопросы, волновавшие демократическую общественность.
Театр возник в результате объединения двух кружков. В. И. Немирович–Данченко привел своих учеников, К. С. Станиславский — своих. Они мечтали создать театр новый, демократический и не случайно назвали его общедоступным. Но для этого следовало получить разрешение, необходима была денежная помощь. Прошение, написанное создателями театра, Государственная дума отклонила. Репертуар, отданный в комитет цензуры, был пересмотрен, многие пьесы запрещены. Вскоре, в 1900 году, из названия театра демократическое слово «общедоступный» было вычеркнуто. Несмотря на все это, молодой театр быстро завоевывал симпатии широкой публики. Основатели театра сразу определили свои принципы. «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры» — это была заповедь всего коллектива. В новом театре и репертуар был новым. Модные в конце века драматурги Шпажинский, Невежин и другие уже не могли «протащить» в репертуар этого театра свои бездарные пьесы.
Ко времени создания театра его руководители были уже зрелыми мастерами сцены. Владимир Иванович Немирович–Данченко — крупнейший деятель русского искусства, драматург, критик и театральный педагог, Константин Сергеевич Станиславский (Алексеев) — человек огромного таланта и беспредельной изобретательности. Это был, по словам М. Ф. Андреевой, «большой актер, великий труженик, беззаветно и бескорыстно влюбленный в театр». Содружеству этих двух великих людей обязан своим рождением Московский Художественный театр, который был особенно необходим в начале периода пролетарского освободительного движения, которым характеризовалась, по словам В. И. Ленина, середина 90-х годов прошлого столетия.
Все административно–хозяйственные дела театра вела группа акционеров. В нее входили К. С. Станиславский, В. И. Немирович–Данченко, С. Т. Морозов, В. В. Лужский, И. М. Москвин, О. Л. Книппер, М. Ф. Андреева и другие. Художественным директором театра единогласно был избран В. И. Немирович–Данченко, главным режиссером — К. С. Станиславский. В управление театра вошли кроме актеров художники и меценаты.
На первом же собрании труппы Мария Федоровна Андреева настояла на том, чтобы в уставе театра был записан пункт об уважении друг к другу, о товарищеском отношении, взаимовыручке. «Без уважения, — говорила Мария Федоровна, — несмыслимы никакие принципы демократического искусства и этические нормы совместной коллегиальной работы».
Премьерой в Московском Художественном театре была трагедия А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Играли 14 октября 1898 года в здании Эрмитажа в Каретном ряду.
Московское общество приняло новый театр по–разному. Поклонники Малого театра и модного театра Корша посмеивались. Газеты публиковали материалы о том, что открытие нового театра кучкой любителей — пустая затея наивных людей, фантазия «богатого купца Алексеева и бред литератора Данченко».
Но история доказала правоту великих новаторов — создателей Московского Художественного театра, который стал замечательной вехой в развитии театрального искусства.
«Программа начавшегося дела, — писал К. С. Станиславский, — была революционна. Мы протестовали и против старой манеры игры, и против театральности, и против ложного пафоса, декламации, и против актерского наигрыша, и против других условностей постановки, декораций, и против премьерства, которое портило ансамбль, и против всего строя спектакля, и против ничтожного репертуара тогдашних театров. В своем разрушительном революционном стремлении ради обновления искусства мы объявили войну всякой условности в театре, в чем бы она ни проявлялась: в игре, постановке, в декорациях, в костюмах, в трактовке пьес и проч.».
Став актрисой этого театра со дня его основания, Мария Федоровна Андреева сыграла на его знаменитой сцене немало ролей и пользовалась огромной любовью зрителей. Она создавала разные образы — лирические, драматические, трагедийные, водевильные. В ее актерской палитре были все краски. Вот как охарактеризовал ее театральный критик:
«… Чистейшей воды инженю, хрупкая, нежная. Такой она была в Кете («Одинокие» Гауптмана), такой в княгине Старочеркасской («В мечтах» Немировича–Данченко), такой в чеховской Ирине («Три сестры»). С прелестным смехом, тихим, чистым, с прелестными слезами, такими же чистыми и тихими. Изящная и красивая, вся весенняя, точно белая сирень. Эта общая юная очаровательность была в ней самым сильным качеством».
Газета «Новости дня» 22 октября 1898 года отмечала: «Среди исполнителей первое место принадлежит Андреевой».
Ее игрой восхищались выдающиеся деятели русского искусства и литературы. Художник И. И. Левитан в одном из писем А. П. Чехову назвал Марию Федоровну в роли Ирины «дивной исполнительницей». Жена К. С. Станиславского актриса Московского Художественного театра М. П. Лилина вспоминала, что М. Ф. Андрееву в спектакле «Одинокие» видел Л. Н. Толстой: ««Одинокие» ему страшно понравились, и пьеса и исполнение, в Марию Федоровну Желябужскую он совсем влюбился, сказал, что такой актрисы он в жизни своей не встречал, и решил, что она и красавица, и чудный человек».
Но не только театральное искусство увлекало Марию Федоровну. Теперь в ее внутреннем нравственном переломе значительную роль сыграли студент Московского университета Дмитрий Лукьянов и его друзья.
Еще в то время, когда Желябужские приехали из Тифлиса в Москву, Дмитрий был приглашен для занятий с детьми и помощи гувернантке, учившей детей французскому языку. Он учился на юридическом факультете вместе со своими земляками из Ставрополя. Они организовали землячество и жили коммуной, питались сообща, вместе проводили время. Коммуна расположилась в маленьком флигельке. Члены замлячества часто захаживали к Дмитрию Лукьянову, который жил в доме Желябужских. К тому времени в семье Марии Федоровны стало больше детей: кроме Юры, Кати и племянника Алексея жил и маленький племянник Женя Кякшт, которого Мария Федоровна растила после трагической смерти своей сестры Надежды. Дети подрастали, их надо было готовить в гимназию. Этим занимался Дмитрий Лукьянов.
Выступая на профессиональной сцене, Мария Федоровна почувствовала высокую ответственность за избранный ею путь. Иногда, возвращаясь из театра, она уходила в комнаты детей. Нередко встречала там друзей Дмитрия — студентов, спорящих горячо и страстно. Мария Федоровна прислушивалась к юным, увлеченным голосам, старалась вникнуть в существо их споров. Молодых, демократически настроенных людей поначалу стесняло присутствие хозяйки дома. Но вскоре такт и обаяние Марии Федоровны растопили лед недоверия, и однажды Лукьянов, зная, что она хорошо владеет немецким языком, попросил ее помочь в переводе потрепанной книги. Это была отпечатанная на гектографе первая часть «Капитала» Карла Маркса. В то время книги Маркса издавались редко, даже в библиотеках их не всегда удавалось получить под залог.
Позднее Мария Федоровна вспоминала о Дмитрии Лукьянове и его друзьях: «Я узнала, что они образовали кружок марксистов и читают вместе, разбирая и изучая, «Капитал» Маркса. Я стала бывать в этом кружке. …Изучили мы два тома, до третьего я тогда не дошла, переводили с немецкого, читали по гектографским листкам. Вот эти–то ставропольцы и были моими чрезвычайно усердными и очень полезными мне «просветителями»».
Этот кружок стал первым революционным университетом М. Ф. Андреевой, здесь на занятиях крепли ее идейные убеждения. Так начинался трудный и тернистый ее путь, по которому в 1904 году она пришла в ряды большевистской партии. А. Л. Желябужский, племянник Марии Федоровны, писал: «Она не могла замкнуться в рамках личного благополучия. Унаследовав от отца беспокойную, мятущуюся натуру, живой, деятельный темперамент, она не могла удовлетворяться интересами той среды, к которой принадлежала как жена крупного царского чиновника.
Мало привлекало ее и общество финансовой знати, московских промышленных тузов…»
Мария Федоровна вместе с новыми друзьями настойчиво и целеустремленно искала ответы на волнующие ее вопросы. В личной библиотеке Андреевой появляются книги Маркса, Энгельса, Герцена, Чернышевского, Канта, Гегеля…
М. Ф. Андреева вспоминала, что приблизительно в то же время, когда создавался Московский Художественный театр, она познакомилась с «дядей Мишей» — студентом, членом РСДРП М. А. Михайловым. Он бывал на занятиях революционного кружка, которые посещала Мария Федоровна. «Неплохой организатор, он сразу учуял во мне большие возможности и очень умело и ловко направлял их, куда и как было нужно для партии».
В 1901 году «дядя Миша» познакомил М. Ф. Андрееву с одним из руководителей Московской организации РСДРП Петром Ананьевичем Красиковым (партийная кличка «Игнат»). Это был профессиональный революционер, товарищ В. И. Ленина по сибирской ссылке. В одном из писем Мария Федоровна сообщала о Красикове: «Он ввел меня в партийную работу и окончательно прикрепил к большевикам. В 1901–1902 годах я не была тогда еще членом партии, но уже твердо приняла ленинскую платформу, с которой ни разу не сходила. Если до 1902 года я помогала многим, то с этого времени все мои усилия были твердо направлены в сторону большевиков, причем «Игнат» (Красиков) сыграл в этом большую роль».
Красиков познакомил ее с Леонидом Борисовичем Красиным (партийные клички «Никитич», «Зимин», «Винтер»). В годы первой русской революции Красин возглавлял Боевую техническую группу при ЦК РСДРП, был ответственным финансистом партии.
М. Ф. Андреева стала выполнять задания ЦК РСДРП. Она помогает легализации подпольщиков, устраивает их на работу, обеспечивает «чистыми» документами. Кроме этого, хранит Нелегальную литературу, заботится о ее транспортировке, собирает средства на нужды партии.
Используя служебное положение мужа, Андреева имела право пользоваться в вагоне отдельным служебным купе, и это давало ей возможность перевозить нелегально книги и брошюры. Мария Федоровна прячет нелегальную литературу дома, на квартирах сестер, друзей.
Дом Желябужских становится одной из явочных квартир революционеров. Репутация хозяев была вне всяких подозрений. Респектабельный швейцар целый день пропускал в широкие двери генеральского казенного дома поток посетителей, и ему, конечно, было невдомек, что порой проходят совсем не те люди, которых ждет генерал, и несут они в портфелях и баулах не те бумаги, которые подаются на подпись хозяину дома. К тому же в квартире имелись два выхода…
Сбор средств для партийной кассы по заданию Л. Б. Красина являлся первостепенной задачей, это было для М. Ф. Андреевой ответственным поручением. Ей помогали деньгами верные друзья по театру актеры В. И. Качалов, Н. Н. Литовцева, Н. И. Комаровская. Не отказывали ей В. Ф. Комиссаржевская и М. Н. Ермолова. Удавалось собирать деньги с помощью благотворительных концертов, тем более что было модным принимать участие в них. В антрактах разыгрывались лотереи, призы, и дамы–распорядительницы собирали в свои кружки немалые суммы. Благотворительные вечера устраивались и в частных богатых квартирах, с небольшим количеством зрителей, тогда выступали любимцы–актеры, а избранная публика расплачивалась сторублевыми ассигнациями. Кто мог знать, кто мог предположить, куда идут деньги, ею собранные? А деньги шли в кассу Российской социал–демократической рабочей партии.
А. Л. Желябужский привел в своих воспоминаниях такой факт: «Вне подозрений была и супруга его превосходительства, популярная актриса Художественного театра — элегантная, светская женщина, принятая в великосветских салонах, желанный гость на приемах у великого князя Сергея Александровича. Его супруга Елизавета Федоровна, сестра царицы, именно в то время писала с Марии Федоровны портрет, нимало не подозревая, что позирующая ей красавица Андреева является агентом ЦК, успевшим уже добыть для партии средства, достигавшие, по данным охранного отделения, шестизначной цифры».
Еще в 1899 году в Московском Художественном театре появился богатейший человек Савва Тимофеевич Морозов — один из представителей крупнейших фабрикантов–миллионеров, владельцев текстильной фирмы «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова, сына и К°» в Орехово–Зуеве.
А. М. Горький в одном из очерков писал: «Морозов был исключительным человеком по широте образования, по уму, социальной прозорливости и резко революционному настроению». Когда творческий успех театра нельзя было обеспечить из–за дефицита средств, а весь запасной капитал был истрачен на костюмы и у пайщиков денег больше не было, Савва Морозов сам возглавлял финансовую деятельность театра и оказывал ему значительную денежную помощь.
На деньги Саввы Морозова было построено новое здание театра с учетом всех законов сценической техники. Была здесь вращающаяся сцена, что в то время являлось новшеством даже в лучших европейских театрах. С. Т. Морозов бескорыстно любил искусство и тонко его понимал. К. С. Станиславский и В. И. Немирович–Данченко считались с ним при обсуждении творческих вопросов. Особенно любили и уважали они Савву Тимофеевича за бескорыстие, которое казалось таким несвойственным главе «Товарищества Никольской мануфактуры». «Это был хороший друг, сердечный, близкий мне человек, я очень любил его», — писал о Савве Морозове А. М. Горький.
При содействии С. Т. Морозова финансовые дела в театре улучшились. Савва Тимофеевич отказался в пользу театра от своей доли доходов. Эта его необыкновенная доброта вызывала к нему среди промышленных тузов озлобление.
У Марии Федоровны вскоре сложились с ним дружеские отношения. Она делилась с Саввой Тимофеевичем своими заботами, радостями и огорчениями, ее просьбы были для него законом, и он выполнял их беспрекословно. Мария Федоровна вспоминала и его добрые качества, и отрицательные: «Как во всех людях, в нем были, конечно, свои недостатки: при большом напоре энергии, находчивости, недюжинном уме, редкой образованности Савва Тимофеевич был слабохарактерным человеком и легко поддавался влиянию людей, награжденных большой волей».
В летописи Московского Художественного театра есть неповторимая историческая страница. В середине февраля 1900 года В. И. Ленин возвращался из сибирской ссылки. Сначала два–три дня пробыл в Уфе, где Надежда Константиновна Крупская должна была отбывать оставшийся ей срок ссылки, а затем, несмотря на полицейское запрещение, приехал в Москву навестить своих родных. Остановился он на квартире А. И. Ульяновой–Елизаровой (Бахметьевская улица, 25, кв.5). Опасно было появляться в общественных местах: бывшего ссыльного могли заметить агенты царской охранки. Однако Владимир Ильич, пренебрегая опасностью, 18 февраля 1900 года вместе с социал–демократом И. X. Лалаянцем смотрел в Московском Художественном театре пьесу Г. Гауптмана «Геншель». Спектакль произвел на Владимира Ильича большое впечатление. Об этом свидетельствует его письмо, адресованное матери Марии Александровне и отправленное Лениным из Мюнхена 20 февраля 1901 года: «Бываете ли в театре? Что это за новая пьеса Чехова «Три сестры»? Видели ли ее и как нашли? Я читал отзыв в газетах. Превосходно играют в «Художественном — общедоступном» — до сих пор вспоминаю с удовольствием свое посещение в прошлом году».
Владимиру Ильичу по отзывам и рецензиям были известны многие артисты Московского Художественного театра. Слышал он и о Марии Федоровне Андреевой. Через три года, когда она приедет к нему в Женеву, Ленин вспомнит спектакль, который видел в этом театре, вновь с большой теплотой отзовется об основателях театра и его талантливых артистах.
Художественный театр получил признание зрителей и прессы. Но затраты на спектакли были больше паевых взносов, и поэтому нужны были гастрольные поездки, которые значительно увеличивали доходы театра: во время гастролей билеты стоили дороже, чем на стационарных площадках. Особенно было выгодно играть в столичном Петербурге. Да и в творческом отношении это имело престижное значение. Перед поездкой в 1900 году в Петербург, где предприимчивые дельцы заранее продавали абонементы и билеты на спектакли Художественного театра, было решено всей труппой поехать в Крым, к Антону Павловичу Чехову.
В апреле 1900 года Художественный театр в полном составе направился в Крым, чтобы показать А. П. Чехову спектакли по его пьесам «Чайка» и «Дядя Ваня», порадовать писателя. Решено было играть в Ялте, где жил больной Чехов. Поблизости Горький снял на лето комнату для себя, жены и сына.
По дороге в Ялту, в Севастополе, артисты дали несколько представлений, которые имели большой успех. Антон Павлович Чехов прибыл в Севастополь: не мог дождаться артистов в Ялте. С ним приехал Максим Горький.
К 1900 году Горький был уже известным писателем. В Московском Художественном зачитывались его рассказами. Артисты были увлечены могучими горьковскими героями с их стихийным неприятием тупого мещанского существования и неутолимой жаждой иной жизни.
М. Ф. Андреева позже вспоминала, что она относилась к тем, кто видел в Горьком «глашатая новых мыслей и чувств», и сама «была настроена в унисон его убеждениям, взглядам, планам и начинаниям». Ей импонировали многие герои Горького, созданные им романтические образы свободолюбивых, гордых людей, протестующих против буржуазно–мещанской действительности. Мария Федоровна восхищалась тем, как глубоко реалистически изображал Горький жизнь различных слоев русского общества, показывал, как самодержавие и капитализм уродуют человека. Удивлял ее могучий художественный талант писателя, поднявшегося из глубочайших низов старой трудовой России до самых вершин человеческой культуры…
Казалось, именно Горький принесет театру «новые силы, новые верования, новую бодрость». Так и произошло. Горький впоследствии напишет для Художественного театра две пьесы — «Мещане» и «На дне».
Впервые Алексей Максимович увидел Марию Федоровну в апреле 1900 года в спектакле по пьесе Г. Ибсена «Эдда Габлер»: она играла роль красивой, гордой патрицианки. М. Ф. Андреева вспоминала:
«Мы знали, что в Крыму, в Ялте, там же, где живет Чехов, находится писатель Горький.
…Горький приехал вместе с Чеховым на наши спектакли в Севастополь и не пропустил, кажется, ни одного представления… был в восторге от нашего театра, его постановок, его руководителей и актеров».
И еще одно воспоминание М. Ф. Андреевой о ее первой встрече с Горьким и Чеховым:
«Шло первое представление в Севастополе «Эдды Габлер» Ибсена. Пьеса мне страшно нравилась, свою роль я всегда играла с большим волнением, а тут еще мне сказали, что на спектакле будут и Чехов и Горький…
После третьего акта слышу чей–то чужой мужской голос:
— Это великолепно! Это великолепно, я вам скажу.
А затем стук в мою дверь и голос Антона Павловича:
— Можно к вам?
Когда они оба вошли, Чехов и Горький, меня прежде всего поразило, до чего они разные! …Горький показался мне огромным. Только потом, много спустя, стало ясно, как он тонок, худ, что спина у него сильно сутулится, а грудь впалая. Одет он был в чесучовую летнюю косоворотку, на ногах высокие сапоги, измятая как–то по–особенному шляпа с широкими полями почти касалась потолка, и, несмотря на жару, на плечи была накинута какая–то разлетайка с пелериной. В мою уборную он так и вошел в шляпе.
— Вот, познакомьтесь, Алексей Максимович Горький. Хочет наговорить вам кучу комплиментов, — сказал Антон Павлович. — А я пойду в сад, у вас тут дышать нечем.
— Черт знает! Черт знает, как вы великолепно играете, — басит Алексей Максимович и трясет меня изо всех сил за руку (он всегда басит, когда конфузится). А я смотрю на него с глубоким волнением, ужасно обрадованная, что ему понравилась, и странно мне, что он чертыхается, странен его костюм, высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, странно, что у него грубые черты лица, рыжеватые усы. Не таким я его себе представляла.
И вдруг из–за длинных ресниц глянули голубые глаза, губы сложились в обаятельную детскую улыбку, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостно ёкнуло сердце. Нет! Он именно такой, как надо, чтобы он был, — слава богу!..»
…Актеры из Севастополя переехали в Ялту. И пока они играли в этом городе, Алексей Максимович часто бывал на спектаклях по пьесам А. П. Чехова. Мария Федоровна, когда не была занята в спектаклях, наблюдала за Горьким, сидя в зрительном зале рядом с Алексеем Максимовичем. Понимала, какое искреннее наслаждение получал Горький от драматургии Чехова.
Все свободное время актеры проводили в обществе живших в Крыму писателей Д. Н. Мамина–Сибиряка, А. П. Чехова, А. М. Горького, С. Я. Елпатьевского.
А. П. Чехов уже два года жил в Крыму. Сначала — в частных пансионах, потом купил участок на окраине Ялты. Вся его трудолюбивая семья благоустраивала этот участок. Насадили кустарник, деревья. Писатель мечтал о вишневом саде.
Чеховский дом, общество милого, симпатичного, горячо любимого Антона Павловича привлекали массу людей. Сам Чехов часто навещал Л. Н. Толстого, жившего в имении графини А. Паниной в Гаспре.
Мария Федоровна видела отношение окружающих к Горькому. Где бы Горький ни появлялся, он привлекал внимание.
«Говорил горячо, — вспоминала Мария Федоровна, — широко размахивая руками и вообще вел себя для нас — непривычно.
…Двигался он необычайно легко и ловко. Кисти рук, очень красивые, с длинными выразительными пальцами, чертили в воздухе какие–то фигуры и линии, и это придавало его речи особую красочность…»
Мария Федоровна понимала, что на людей действовали внешность Горького (вместо элегантных костюмов, вечерних туалетов — косоворотка, сапоги), необыкновенная образность речи, неумение Горького облечь свой разговор в привычную форму. И в то же время Андреева досадовала на себя за то, что не умела поддержать его в разговоре, не смогла заинтересовать его как писателя. А уж как завидовала она Ольге Леонардовне Книппер, постоянно жившей в чеховском доме и часто видевшей там Горького.
Не могла не заметить М. Ф. Андреева, как, «помимо его воли, усилий с его стороны, он, Горький, становился центром, вокруг которого группировались остальные. Все как–то стушевывалось и бледнело перед ним».
«Особенно загорался он, когда речь заходила о литературе, — отмечала Мария Федоровна, — и тогда уже он знал и читал чрезвычайно много, и не раз приходилось замечать, что многие из присутствующих, люди дипломированные, с университетским и иным образованием, знают меньше, образованы уже, чем он. О чем бы ни заходил разговор, Горькому ничего не было чуждо. Суждения и мысли свои он высказывал прямо, несколько резковато порою, не всегда вежливо по отношению к слушающему, но всегда волнующе интересно и горячо».
Алексей Максимович сразу же заметил выдающиеся актерские способности Марии Федоровны. Ее игре были присущи жизненная правда создаваемого ею образа, тонкий лиризм, поэтичность и изящество.
Они встречались все чаще у Чехова, во время прогулок на берегу моря. В то время, вспоминала Мария Федоровна, в Ялте собралось много интересных людей. Были там почти все писатели из нового прогрессивного петербургского книгоиздательства «Знание», во главе которого стояли К. П. Пятницкий и А. М. Горький. Горький привлек к участию в этом издательстве И. Бунина, А. Куприна, Л. Андреева и других писателей.
Гастроли в Севастополе и Ялте прошли удачно. Газета «Крымский курьер» 25 апреля 1900 года поместила рецензию, в которой отмечалось, что все спектакли, все исполнители главных партий были восторженно приняты публикой. Газета также отметила, что М. Ф. Андреева, участвовавшая в литературном вечере вместе с другими актерами, «прекрасно прочла два рассказа А. П. Чехова «Ванька» и «Событие»». Сбор от концерта пошел в пользу «попечительства о нуждающихся приезжих больных».
Артисты возвратились в Москву радостными, с нетерпением ждали новую пьесу Горького, которую он обещал написать специально для Московского Художественного театра. Уже знали содержание пьесы (автор рассказывал о ней в Крыму), было известно ее название — «Ночлежка» (потом В. И. Немирович–Данченко переименовал ее в «На дне»).
…В театре шел ремонт. Читка новой пьесы состоялась во временном помещении, которое сняли для репетиций. Во время читки, кроме артистов театра, присутствовали Ф. И. Шаляпин, С. Т. Морозов. Горький читал великолепно. Когда дошел до сцены смерти Анны, заплакал и сказал, немного смущаясь:
— Хорошо, ей–богу, хорошо написал.
Пьеса произвела на слушателей огромное впечатление, Мария Федоровна была восхищена талантом Алексея Максимовича.
