1
Ей пошел уже седьмой десяток. Но заместитель председателя правления «Кустэкспорта» работает, как и прежде, молодо, горячо, живо. В отличие от многих «кабинетных» руководителей, Андреева всегда в движении, часто отправляется в самые глухие уголки страны, чтобы ничто не ускользнуло от ее зоркого хозяйственного взгляда.
Уж такова ее натура, всякой работе она отдается целиком, без остатка, видя в том цель жизни.
Искусные мастера Палеха и Мстеры, уральские самоцветчики, вологодские кружевницы, украинские вышивальщицы, архангельские косторезы, казанские кожеделы, туркменские ковровщицы, дагестанские ювелиры и другие художники–кустари получают от нее неоценимую помощь словом и делом.
Тонкий и разносторонний знаток искусств, хорошо осведомленная в сбыте художественных изделий на заграничных рынках, Андреева сумела в короткий срок развить экспорт творений русских кустарей. На выставках и ярмарках в Лейпциге, Берлине, Париже, Лондоне необычайно возрос на них спрос. «Мода» на эти изделия в Европе и Америке стала приносить ощутимый валютный доход Советскому государству и изрядную прибыль самим кустарям.
И примечательно, в Москве, в Леонтьевском переулке, открылся первый в стране музей кустарных изделий, сразу ставший одной из популярных достопримечательностей столицы. Полюбоваться собранными там замечательными экспонатами считают долгом все, кому дорого народное искусство, и в музее нет отбоя от иностранных туристов.
Заслуги Андреевой за два года работы в «Кустэкспорте» бесспорны. Однако духовные запросы и деловые возможности ее гораздо выше и глубже.
Наконец, уже на склоне лет, она назначается директором московского Дома ученых. Должность эта не «масштабная», и Дом ученых учреждение скромное. Все же, если кто–либо полагал, что «товарищ Феномен» останется незаметной в этом тихом пристанище, тот сильно ошибся в расчетах…
На старой Пречистенке, ныне улице Кропоткина, из глубины двора сверкают зеркальные стекла бывшего барского особняка. Еще недавно он казался заброшенным, и в его двух этажах редко светились окна, да и то лишь когда сюда случайно забредал сторож или дворник. Немало таких покинутых владельцами и пока еще не обжитых и нс использованных зданий имелось в Москве в первые годы становления Советской власти.
Но вот старый особняк омолодился, похорошел, будто начал новую жизнь.
Много, очень много усадьба успела повидать на своем долгом веку. С давних времен и до самых предреволюционных дней здесь, по Пречистенке, двигались крестные ходы от кремлевских церквей к Новодевичьему монастырю. Собственно, поэтому улица получила такое церковное название — Пречистенка.
Прежде, до нашествия Наполеона, на месте нынешнего каменного особняка находились деревянные хоромы знатного вельможи Архарова. На всю «грибоедовскую» Москву он прославил их своим неслыханным хлебосольством.
Затем на протяжении десятилетий усадьба переходила от одного титулованного богача к другому, пока не стала собственностью фабрикантов Коншиных. И может быть, до наших дней простояли бы строенные на века архаровские хоромы, ежели бы последняя владелица, престарелая купчиха Коншина, незадолго до своей смерти не вздумала воздвигнуть тут роскошный палаццо.
На сооружение его не пожалели средств. Достаточно сказать, что только для зимнего сада мрамор везли из Италии, бронзовые украшения — из Франции, а громадную, из цельного литого стекла стену — из Бельгии. Кстати, эту громадину пришлось доставлять в особо оборудованном вагоне, а устанавливать при строительстве дома, иначе было бы невозможно внести ее хотя бы по самой широкой лестнице.
Эта прозрачная стена отделяла зимний сад от столовой, которую украшали мраморные колонны с капителями, белоснежные пилястры, бронзовые фантастические львы, изысканные скульптурные изваяния.
Не менее причудливо и богато были построены и обставлены залы и комнаты этого особняка на Пречистенке.
Не удивительно, что, когда в 1922 году по предложению Горького Советское правительство решило создать в Москве Дом ученых и возник вопрос, где его разместить, выбор пал на этот красивый, просторный особняк — о лучшем помещении для Дома ученых не приходилось и мечтать.
Гораздо труднее оказалось наладить здесь внутреннюю жизнь, чтобы Дом ученых стал своим, близким, родным для большого числа научных работников. На первых порах многое тут не получалось, не находились верные пути деятельности.
Прежние старые клубы не могли служить образцом для первого в стране Дома ученых. И хотя в дореволюционной Москве имелись такие известные клубы, как прославленный еще в пушкинские времена, так называемый Английский клуб, а также купеческий, немецкий, охотничий и многие другие клубы, однако ни один из них, ни в малейшей степени, не отвечал совершенно новым целям и задачам, стоявшим перед Домом ученых.
А как назрела необходимость в подобном Доме, говорит то, что он сразу стал популярным прибежищем научных работников. По каким только делам не приходили сюда! Кто хотел прочесть в библиотеке свежий иностранный журнал или книгу — ведь связь с заграницей еще только налаживалась; кто посоветоваться со старшим товарищем по той или иной возникшей проблеме, а кто просто для дружеского общения со своими коллегами.
Среди ученых возникла вера в «свой» дом, в возможность его помощи в любом затруднительном случае. Вот курьезный эпизод, рисующий, насколько велика была убежденность ученых в том, что «свой» дом не подведет во всяком жизненном положении.
Известный путешественник П. К. Козлов собирался в экспедицию на Тибет. Для этой цели он получил от государства очень крупную сумму в золотой валюте, притом часть ее была в виде золотых и серебряных слитков. Приготовлены были дорогие подарки для подношения далай–ламе.
Получив все это из государственного хранилища, Козлов неожиданно оказался в затруднительном положении. Дело в том, что отправление экспедиции по ряду причин задержалось. Ему самому следовало на несколько дней куда–то уехать, а полученный золотой запас связывал его по рукам и ногам.
Тогда у него возникла спасительная мысль:
— Поезжайте в Дом ученых, — предложил он своему сотруднику, — попросите для ночлега комнату и сложите там под кроватью наши богатства…
Так и поступили. И гостеприимный Дом ученых вполне оправдал надежды великого путешественника.
2
Приход директора М. Ф. Андреевой ознаменовал новую эру в жизни московского Дома ученых.
— Дом ученых должен стать центром научной общественности, — обратилась Андреева к своим сотрудникам. — Наша цель — объединить и сплотить научных работников вокруг великого дела партии, облегчить и улучшить быт ученых, дать им разумный и культурный отдых.
Эту программу, как и все, за что она бралась, Мария Федоровна принялась энергично осуществлять.
Выдающиеся советские ученые С. А. Чаплыгин, Е. А. Чудаков, М. В. Кирпичев, И. П. Бардин, Д. Н. Прянишников, Н. А. Семашко, Д. А. Сабинин и многие другие академики и профессора возглавили различные секции, группы, кружки для обсуждения и изучения проблем социалистического строительства, поисков совершенных путей в науке и технике, обобщения отечественного и зарубежного научного опыта.
Все это стало неотъемлемой частью повседневной работы Дома ученых, содействуя подъему научной мысли и расширению общественной деятельности передовых советских ученых.
Ныне кажется вполне естественной и обычной тесная связь науки с производством. Даже странно представить, что так обстояло далеко не всегда. И мало кто знает, что среди зачинателей этого дела была и М. Ф. Андреева — директор Дома ученых.
«… Нужно было обладать большой прозорливостью и смелостью, — вспоминает давний помощник Андреевой, которому привелось близко наблюдать ее разностороннюю деятельность в Доме ученых, С. Ф. Хундадзе, — чтобы тогда созвать в Доме ученых совещание по комбайнам, где на равных правах выступали академики, комбайнеры, трактористы. Мария Федоровна вся сияла, наблюдая выражение восторга с обеих сторон, ей с одинаковым жаром жали руку академики и рабочие, благодаря за то многое, что дало им это первое в своем роде совещание».
Особо следует сказать о стиле работы М. Ф. Андреевой. Да, она обладала своим, присущим ей стилем работы, который всегда ощущали ее сотрудники. Лучше всего, пожалуй, он определялся ее же словами:
— Ученые должны чувствовать себя в нашем доме как в родной семье. Мы обязаны всемерно заботиться о них, если мы этого не сделаем, то они сами не сумеют о себе позаботиться, а они люди, очень нужные государству.
«Заботливость и внимательность» — этот принцип лежал в основе работы Марии Федоровны, она строго придерживалась его и всячески прививала в своем коллективе. Потому всех новых служащих дома, начиная от гардеробщика или официантки столовой и до своих ближайших помощников, Мария Федоровна предварительно приглашала к себе и долго наставляла, как лучше заботиться о «подопечных» ученых.
В этом отношении для Марии Федоровны все, невзирая на положение в научном или общественном мире, были равны. И она не терпела зазнайства. Тогда она проявляла необычайную твердость и выражала свое отношение резко и прямо.
Был такой случай. В кабинете Марин Федоровны во время обсуждения какого–то вопроса со служащими дома раздался телефонный звонок. В трубке послышался голос, настолько внушительный, начальственный и громкий, что окружающие могли разобрать слова:
— Товарищ Андреева?
— Да, я…
— Сегодня у вас я назначил общее собрание научных работников города. Это говорю я…
В трубке послышалась фамилия товарища, занимавшего «высокое» положение. Однако это нисколько не смутило Марию Федоровну, она возразила:
— На сегодня у нас уже намечены различные занятия, и я не могу предоставить вам помещение!
— Все же я проведу собрание!
— Нет, я не предоставлю вам зала!
Мария Федоровна положила трубку на рычаг. Лицо ее покрылось краской гнева. С трудом сдерживаясь, она продолжала прерванную беседу со служащими.
Через минуту снова раздался телефонный звонок. Послышался тот же голос, но он уже утерял былую внушительность.
— Мария Федоровна, извините! Я позволил себе так говорить, потому что не знал, кто вы…
— Жаль, что это имеет значение — кто я…
— Еще раз прошу извинить!
— Прощаю…
— Скажите, пожалуйста, когда вы сможете предоставить помещение?
— Приезжайте, обсудим.
Вскоре к Дому ученых подкатил автомобиль, из которого вышел «ответственный» товарищ, державшийся уже вполне скромно.
И другой пример. В кабинет Андреевой вошел некий человек в кепке.
— Здравствуйте, молодой человек! Что вам нужно? — обратилась к нему Мария Федоровна.
— Я новый секретарь райкома комсомола. Хотел поговорить о…
— Но прежде снимите кепку!.. Теперь садитесь и поговорим о делах.
— Простите, пожалуйста!
Кстати, после этого маленького урока вежливости между ними завязались хорошие, дружеские отношения.
И вот еще характерный эпизод.
В зале Дома ученых репетировал с оркестром известный итальянский дирижер. Репетиция затянулась, а в том же зале должен был начаться детский утренник. Об этом сообщили дирижеру, однако он не внял просьбе прекратить репетицию. Тогда сотрудники дома обратились за помощью к своему директору, и Мария Федоровна сделала дирижеру коротенькое внушение на чистом итальянском языке. Смысл ее слов заключался в том, что в нашем социалистическом государстве дети находятся в почете и никому не позволено поступиться их правами. Музыкальная репетиция тотчас была прервана.
Волевая натура Андреевой не терпела никаких компромиссов, и ее твердость порой переходила в резкость, что иногда способствовало мнению о ней как о человеке чрезмерного властолюбия, недоступном и сухом.
Однако толстые записные книжки Андреевой свидетельствуют об ее иных человеческих качествах. Страницы этих книжек испещрены беглыми записями, адресами, номерами телефонов тех, кому надо помочь. «Чужое горе она воспринимала как свое, не было случая, чтобы она сказала: «Это меня не касается!» Ей до всего было дело, ничто ее не оставляло равнодушной. Самые неожиданные просьбы, невесть откуда сваливавшиеся на нее, она без промедления стремилась исполнить. А к ней ходили со всякими просьбами не только члены и сотрудники Дома ученых. То поиски кому–то подходящей работы, то улаживание разных конфликтов или дружеское содействие всякого рода занимало время Марии Федоровны с утра до ночи», — рассказывает С. Ф. Хундадзе.
Верность идеям партии Мария Федоровна ставила превыше всего, в этом отношении она никогда и никому, даже самым близким людям, не делала никаких поблажек и скидок. Однажды друг Андреевой, выдающийся ученый испытал это на себе в сильной степени.
В кабинете Марии Федоровны на столе в рамке находилась фотография этого ученого с его теплой дарственной надписью. Но стоило ему в разговоре с Марией Федоровной высказать по какому–то вопросу реакционную точку зрения, как она дала решительную отповедь и в сердцах даже пригрозила: «Я выцарапаю глаза вашему портрету!»
В этих гневных, хотя и сдобренных шуткой, словах четко выразилась позиция Андреевой — никакого примиренчества враждебной идеологии!
3
1941 год… Грозные дни Великой Отечественной войны. Фашистские орды рвутся к Москве. Промышленные предприятия, научные и культурные учреждения эвакуируются из столицы. Дом ученых также должен отправиться в глубокий тыл.
Однако, несмотря на указания выехать в Казахстан, Андреева и в самые напряженные дни, когда линия фронта все более приближается к Москве, не прерывает своей работы в Доме ученых.
Нет, это нисколько не проявление недисциплинированности, просто она сохраняет мужественную и непоколебимую уверенность в том, что враг будет вскоре отброшен.
Только после повторных напоминаний Андреева вместе с группой ученых и их семьями выезжает в поселок Боровое в Казахстане.
Свой вынужденный отъезд она переживает тяжело.
«Меня мучает то, что я согласилась уехать, что я уехала из Москвы, не осталась на посту…» — делится она в письме одному из друзей. В другом письме снова пишет: «Тяжело мне очень и никак в себя не могу прийти, что уехала, да еще так внезапно. Как сумасшедшая поддалась гипнозу, убеждениям, что я–де стара, пешком не смогу уйти, что буду обузой, что я не имею права оставаться и что по распоряжению правительства должна уехать, так как это распоряжение касается в особенности членов партии…»
Письма Андреевой из эвакуации свидетельствуют о том, как никогда, ни при каких обстоятельствах не угасал ее боевой революционный дух. Всю свою сознательную жизнь она привыкла находиться на переднем крае, будь то опаснейшая работа в «боевой технической группе», или обычный рискованный труд революционера–подполыцика, или будничная, но ответственная перед партией и своей взыскательной совестью административная и хозяйственная деятельность. Потому вынужденное пребывание в глубоком тылу крайне тяготило Андрееву. Несмотря на преклонный возраст, она рвется ближе к тем местам, где решается судьба родины.
В ожидании подобной возможности Мария Федоровна рьяно взялась за устройство быта эвакуированных научных работников. И тут проявилась ее всегдашняя кипучая натура. Жилищная помощь ученым, забота о детях–школьниках, организация пионерлагеря, создание бюро для чтения лекций и докладов на научные и общественно–политические темы — обо всем этом горячо хлопотала Мария Федоровна, находясь в глухом уголке Казахстана.
Благодаря ее усилиям эвакуированные сплотились в дружный коллектив, стремившийся оказывать, насколько возможно, помощь фронту.
Академики С. А. Чаплыгин, Г. М. Кржижановский, Н. Д. Зелинский, В. И. Вернадский, А. Н. Бах, Л. С. Берг, Н. Ф. Гамалея и другие крупнейшие ученые, находившиеся в Боровом, часто выезжали в научные институты и на промышленные предприятия Сибири для консультаций и непосредственного участия в работе.
Не будет преувеличением сказать, что эта группа «науки и техники», созданная при Доме ученых, заложила благодатные зерна, из которых вырос ныне широко известный Сибирский филиал Академии наук.
Так в труднейших условиях военного времени московский Дом ученых ни на миг не прерывал своей деятельности. В том была и несомненная заслуга стойкого, по–большевистски энергичного директора М. Ф. Андреевой.
При первой возможности Мария Федоровна вернулась в Москву. На случай воздушных налетов город затемнялся, и, хотя фронт уже отодвинулся, в нем еще чувствовалось близкое дыхание войны.
Суровый быт военного времени Мария Федоровна переносила мужественно. Ежедневно издалека она пешком ходила к себе в Дом ученых. С ее возвращением он опять ожил, и работа в нем, особенно в военной секции, закипела с новой силой.
А какие только вопросы директору дома тогда не приходилось решать! Однажды поздно вечером в кабинете Андреевой раздался телефонный звонок. Танкисты просили ученых помочь срочно восстановить уникальный танк, доставленный с фронта. «Постараемся сделать все, что в наших силах!» — откликнулась Андреева. И вместе с известным металлургом профессором Рыбаржем она немедленно отправилась на завод, где ждали танкисты, нуждавшиеся в консультации.
Завод находился за городом, ехать туда пришлось трамваем, потом долго идти по дороге. Только к ночи старая женщина и маститый ученый сумели добраться до завода. Зато какой подъем у рабочих и танкистов вызвало их появление! К тому же, к общей радости, профессор наладил ремонт танка.
На рассвете, когда работа была полностью закончена, Мария Федоровна согласилась, чтобы ее на грузовике доставили домой.
А ей тогда уже было семьдесят пять лет… Но она, неугомонный «товарищ Феномен», словно не ощущала тяжкого груза прожитых лет и горячо, по–молодому откликалась на все требования жизни.
В 1944 году за заслуги перед партией и народом Андреева была награждена орденом Трудового Красного Знамени, а несколько позже удостоена ордена Ленина.
Ленин… Свято чтила Мария Федоровна Андреева это имя, всегда и во всем служившее ей путеводной звездой. Всю свою жизнь она шла по пути, указанному этим человеком, верно храня его заветы. И именно он, Ленин, назвал ее «товарищ Феномен», как бы предугадывая ее большую судьбу.
Честно, смело, стойко боролась она за высокие идеалы партии и с полным основанием могла сказать о себе: «В славных победах советского строя есть и мой вклад!»
Минула Великая Отечественная война. Страна залечивала раны, нанесенные ей в битве с фашизмом. Мария Федоровна, поскольку позволяли силы, по–прежнему горячо стремилась участвовать в восстановлении и новом строительстве Советской державы. Но силы ее угасали, и в 1953 году — на восемьдесят пятом году жизни — перестало биться ее пламенное сердце, целиком отданное служению партии и своему народу.
