1
Веселая традиция устраивать шуточные вечера — «капустники» зародилась в Художественном театре. Они имели такой оглушительный успех, что эту, тогда еще молодую, традицию подхватили и некоторые другие театры.
Однако «капустник», который 13 февраля 1921 года затевал Большой драматический театр в Петрограде, был несколько необычным. Посвящался он не благотворительным целям. Просто артисты, художники, музыканты и другие деятели искусств прощались со своим «комиссаром» — М. Ф. Андреевой, покидавшей Петроград для новой работы за границей.
Устроители «капустника» единодушно решили, что в программе должна участвовать та, которой посвящался этот веселый вечер.
— Просим вас принять участие в каком–нибудь номере нашей программы! — обратился к Марии Федоровне режиссер Н. В. Петров.
— Неудобно…
— Ведь вы теперь уже не комиссар… — пошутил Н. Ф. Монахов.
— Не комиссар, но… — с улыбкой возражала Андреева.
— Ведь дирижировал опереттой «Прекрасная Елена» Немирович–Данченко, — сказал кто–то.
— И сам Станиславский выступал на «капустнике» в роли щеголеватого директора цирка, — убеждал другой.
Под общим натиском Мария Федоровна уступила:
— Согласна, однако с одним условием: как и в каком номере я выступлю, пусть пока останется в секрете. Эту маленькую «тайну» Мария Федоровна открыла лишь режиссеру этого вечера Петрову.
Как это случается, когда участники подобных шутливых сборищ не претендуют ни на что, кроме юмора, открылись неожиданные самодеятельные таланты.
Известные художники Александр Бенуа и Владимир Щуко вдруг отличились испол нением забавных куплетов, в которых говорилось о славной деятельности покидающего свой пост «комиссара искусств». Артист Монахов на ту же тему спел что–то смешное. Затем кто–то, вовсе не из балета, лихо сплясал комический танец. После весь зрительный зал подхватил незамысловатую, но веселую песню «о подвигах комиссара Андреевой». Огласили и полученные юмористические телеграммы. Одним словом, шутки; остроты, каламбуры сыпались как из рога изобилия.
Но вот на сцене появились конферансье — художники Бенуа и Щуко. Парадно одетые во фраки, с цилиндрами, моноклями и тросточками, они показались людьми из другого, забытого мира.
Ну, конечно, при виде их раздался смех, и аплодисменты покрыли их слова, когда Бенуа сказал:
— Приятная…
А Щуко закончил:
— … неожиданность!
Под торжественный барабанный бой они снова объявили:
— Аргентинское…
— … танго!
Смолкла барабанная дробь. Под томные звуки аргентинского танго на сцене из люка сначала показалась женская фигура — высокая, стройная, потом мужская — низкая, подчеркнуто неуклюжая. Так под бурные овации зрителей Андреева и Петров начали свой пародийный танец.
Танцоры трижды на бис повторили свой номер, с каждым разом вызывая все больший восторг и хохот публики.
Н. В. Петров, описывая в своих мемуарах этот эпизод, говорит, что во время танца он наблюдал в глазах Андреевой то, что не было заметно публике: огромную сосредоточенность и грусть. Еще бы! Она покидала родину и покидала сцену. Мария Федоровна понимала, что это последнее се выступление перед зрителями. Тяжкое прощание…
Стихала музыка. Танцующая пара замерла в глубине сцены. «Он» незаметно исчез, «она» застыла в скульптурной позе, как классическое изваяние — «прощающаяся женщина». Облачная тюль опускалась на нее и постепенно скрыла от зрителей.
В скором времени Андреева уже находилась в Берлине. Начался новый этап ее жизни.
2
Еще до отъезда за границу, в Петрограде, Мария Федоровна работала комиссаром экспертной комиссии Наркомвнешторга. Комиссия эта для учета национализированных произведений искусства, антикварных ценностей, предметов роскоши была создана по предложению Горького, он был ее председателем. По решению экспертов то, что представляло особую художественную ценность, передавалось в музеи, а кое–что, как валютный фонд, отбиралось для реализации за границей.
На важность и значение этого дела указывает то, что наиболее ответственные акты комиссии считались действительными только с подписями ее председателя Горького и комиссара Андреевой. Энергичная деятельность их на этом культурно–хозяйственном поприще помогла сохранить государству огромные ценности.
И не случайно возникло тогда предложение назначить Андрееву комиссаром Петроградского отделения Наркомата внешней торговли. Известно, что на ее отказ Ленин отозвался: «Она справится с этой ролью так же хорошо, как со многими другими, которые ей приходилось играть на партийной работе».
Мария Федоровна оправдала доверие Ленина. Она правильно решала сложные вопросы внешней торговли. И позже за рубежом она выступает в роли заведующей художественно–промышленным отделом советского торгпредства в Германии.
Но прежде она выполняет другое поручение партии: едет в Скандинавские страны для сбора средств голодающему населению Поволжья и Украины, пострадавшему от неурожая в 1921 году. Ее правдивые рассказы и выступления там способствуют разоблачению лживой пропаганды врагов о молодой Советской республике.
И, как обычно, Андреева делится с Лениным виденным и пережитым за границей. «Хотелось рассказать Вам, — пишет она Владимиру Ильичу, — о своей эпопее — ведь меня посылали с лекциями о голоде в Швецию, Данию, и пришлось выступать в самом Берлине по тому же вопросу, а это дало мне возможность видеть массу самой разнообразной публики, со мной разговаривающей без особой сторожкости».
Это деловое письмо кончается неизменно сердечными словами привета: «Крепко обнимаю Вас, дорогой старый друг, мне всегда так радостно Вас видеть. Горячо желаю Вам здоровья и сил. Привет Надежде Константиновне. Ваша Мария Андреева».
Да, дружба их не меркла ни при каких жизненных обстоятельствах, как бы время и пространство их ни разделяли.
И другое свое сообщение Ленину из Берлина Андреева заканчивает горячими, заботливыми словами: «Ну, будьте здоровы, дорогой друг и товарищ! Крепко обнимаю Вас и горячо желаю здоровья, это — главное. Привет Надежде Константиновне и Марии Ильиничне».
Работая в советском торгпредстве в Берлине, Мария Федоровна быстро завязала деловые связи со многими представителями торговых фирм разных стран. Иностранные коммерсанты поражались ее энергии, деловитости и обаянию.
«Красный купец» — большевичка оказалась красивой и элегантной дамой. Занимаясь экспортом художественных предметов, в основном антиквариата, она в то же время проявляла незаурядные познания в сложной специфике этой отрасли торговли. Она настойчиво отстаивала интересы своей страны и по твердости и по воле не уступала ни одному мужчине. «Красный купец Андреева уникальна!» — восторженно отзывались иностранные коммерсанты.
Если бы они знали, что эта «твердокаменная большевичка» держалась так стойко только благодаря несокрушимой силе своего духа, закаленного в революционной борьбе, в подполье, в опаснейших подвигах «боевой технической группы». После напряженной работы в Петрограде в условиях гражданской войны, когда царь–голод и не менее страшный царь–холод нарушали нормальную жизнь, здоровье Марии Федоровны пошатнулось.
«Здоровье мое неважно, — признается она Горькому в письме из Берлина. — Мучает очень воспаление вен на левой ноге и сердце, по–видимому, оно собирается отказаться от работы, что, впрочем, совсем не удивительно и довольно своевременно…»
Но всего более Марию Федоровну беспокоит состояние самого Горького. «Тебе следует хоть немного позаботиться о себе самом», — напоминает она Алексею Максимовичу и обращается к Ленину с просьбой повлиять в этом отношении на Горького.
Ленин чутко откликается на просьбу Андреевой и настаивает на выезде Горького для лечения за границу: «А у Вас кровохарканье и Вы не едете!! Это ей же ей и бессовестно и нерационально».
Хлопоты Марии Федоровны увенчались успехом — в октябре 1921 года Горький уезжает за границу лечиться. И уже в начале следующего года она информирует Ленина: «Ему сейчас лучше, но лечиться придется долго и упорно». Вскоре она снова пишет Владимиру Ильичу и просит его поторопить решение вопроса об издании книг Горького, так как «пособия или ссуды Алексей не возьмет, уехал он, не взяв ни копейки. Все, что у него было, прожито, а жить здесь, а уж особенно лечиться, безумно дорого».
Известно, что Ленин немедленно откликнулся на это сообщение и позаботился о создании Горькому благоприятных условий для лечения за границей.
А как Андреева — сделала ли она перерыв в работе, чтобы позаботиться о самой себе? Нет, по собственной инициативе она добивается нового поручения Советского государства — создает фотокиноподотдел торгпредства и становится уполномоченным по делам кинематографии.
В годы становления Советского государства дела фотокино находились в ведении Наркомпроса и руководил ими П. И. Воеводин. В памяти его навсегда сохранились добрые деловые советы Владимира Ильича, в частности то, что он подсказывал «различные меры для развития кино, обещал помочь и очень рекомендовал привлечь к работе Марию Федоровну Андрееву».
— Мария Федоровна, — сказал Владимир Ильич, — очень энергичная женщина и наш, совершенно наш человек. Вы не смотрите, что она — актриса. Убедитесь, когда поближе познакомитесь, какая она деловая женщина.
Действительно, Мария Федоровна быстро осваивала специфику нового дела. И здесь она проявляет себя знатоком искусства и в то же время умелым хозяйственником. Ей вовсе были чужды «квасной патриотизм» и «спасение чести мундира», она нелицеприятно критикует недостатки отечественной кинематографии и искренне радуется ее достижениям.
Вот характерные строки из ее письма Горькому по поводу фильма «Дворец и крепость», на который возлагались надежды, что он превзойдет все американские «боевики».
«Посмотрела я эту штуку, и глубокое уныние овладело мной, — делится своим впечатлением Мария Федоровна. — Изумительные декорации: настоящий Зимний дворец, Петергофский парк, Детское Село, настоящая Нева, Петропавловская крепость, Алексеевский равелин, казематы, Александр II — одет в подлинный сюртук и все прочее, сидит за подлинным столом, чуть не в подлинный носовой платок сморкается; Александр III тоже; Надежда Комаровская одета в подлинное платье императрицы Марии Александровны; хорошие гримы, особенно Шувалов, Муравьев, Игнатьев, Александр III, и только один хороший актер, фамилии не знаю, играющий Нечаева.
Режиссер Ивановский не использовал материала, растянул никому не интересную личную драму Бейдемана, все какие–то кусочки, неинтересно, калейдоскопически быстро сменяющие один другой, в манере 1911–1912 годов. А главное — на всем безнадежная печать бесталанности! Люди же, привезшие эту картину в Европу, оценивают ее в 500 000!! Воображают, что ничего выше этого еще создано не было.
Как помочь? Как разубедить? Как научить этих людей? А если ждать, пока они сами научатся, набив себе шишки на медных лбах, так ведь от этого сколько ущерба, какая ненужная, жестокая трата времени…»
Резкая, нелицеприятная критика! Кстати, удивительно нелицеприятно Мария Федоровна относилась и к творчеству Горького. Высоко ценя его талант, она, случалось, не соглашалась с трактовкой созданных им образов и делала свои критические замечания. Из Берлина Мария Федоровна посылает в Сорренто Алексею Максимовичу подробный разбор его рассказа «Репетиция» и откровенно говорит об ошибках и неточностях, с ее точки зрения, в показе актрис театра.
А насколько Горький близко принимал критические замечания Андреевой, говорит его немедленный ответ на это письмо.
«Актрис я не обижал, нет. Лидочка — еще не актриса, а молодая змея, неизвестно, кого она ужалит, и где, и как. А „героиня“ — не обижена мной; в момент, когда нужно было забыть свое, личное, в отношении к „автору“, она это сделала. Нет, она хорошая. Автор немножко самонадеян и втайне считает себя почти равным богу; но уж они все такие, эти „авторы“. Бог — тоже немножко „автор“. Очень хорошо, что его нет, а то — хвастался бы: смотрите, жулики, какое я вам устроил море и вообще как ловко сделан мною пейзаж. И, хвастаясь пейзажем, он заставлял бы нас забывать, что жанр у него выходит все более скверно, что, между прочим, подтверждает и твое письмо».
Взыскательность тонкого художника и деловитость расчетливого хозяйственника, знающего цену каждой копейке, — эти качества делали Андрееву незаменимой в роли уполномоченного по делам кино за границей. Особенно в период, когда молодая советская кинематография лишь начала делать свои первые шаги к зарубежному экрану.
Вот один характерный интересный случай. В советское торгпредство приехал М. Н. Алейников — представитель московской киностудии «Русь». Он обратился к Андреевой: — Госбанк выдал нам ссуду в иностранной валюте для закупки пленки и аппаратуры, при условии погашения ее из валютных сумм, полученных от продажи наших фильмов.
— Ну, а если не удастся продать здесь ваши фильмы, то чем вы погасите задолженность Госбанку? — возразила Андреева.
— Ссуда невелика, — храбро ответил Алейников, — по моим расчетам, не больше одной десятой того, что даст только продажа фильма «Поликушка».
— Вы в этом уверены?
— Вполне!
Мария Федоровна улыбнулась:
— Уверенность — сама по себе неплохой шанс на успех. Однако впереди много препятствий. И на этот раз не исключена неудача… Как же вы тогда погасите ссуду? Откажетесь от закупки пленки и оборудования?
— Что вы, Мария Федоровна! Это исключается. Пленки нет не только у нашей студии, но и во всем фотокиноотделе Наркомпроса.
— Не уклоняйтесь от прямого ответа. Где вы все–таки возьмете валюту для погашения ссуды?
Алейников взмолился:
— Почему вы требуете от меня подобные объяснения? Даже в Госбанке мне не задавали таких вопросов, выписывая аккредитив на 10 миллионов рейхсмарок…
Поняв уловку Алейникова уйти от прямого ответа, Андреева рассмеялась.
— Ничего, я вас утешу: если полностью не справитесь здесь со своей задачей, то погасите ссуду Госбанку той пленкой и оборудованием, которое привезете в Москву. Государство ничего от этого не потеряет. Зато, доверив дело компетентным и честным специалистам, банк убедится, что наши кинофильмы могут стать предметом экспорта. Как видите, ответственность, какую вы взяли на себя, определяется не только суммой в 10 миллионов марок…
В заключение Мария Федоровна дала Алейникову советы, как и где продать привезенные им фильмы. Только предупредила:
— Я не собираюсь ограничивать вашу инициативу, однако держите меня в курсе всех своих переговоров.
Рассказывая об этом, Алейников добавляет, что благодаря такому доверию и полной свободе действий ему удалось успешно выполнить свою миссию в Германии и даже в Англии, где до той поры еще не показывался ни один советский фильм.
«Красный купец» — Андреева привлекала всеобщее внимание на дипломатических приемах в Берлине. Большевичка с большим революционным стажем, успешно заправляющая крупными коммерческими делами, красивая женщина, владеющая несколькими европейскими языками, — ни одна страна не могла похвалиться такой блистательной сотрудницей в своем дипломатическом или торговом представительстве, как советское торгпредство.
На приемах в советском посольстве собирался цвет немецкой интеллигенции: известный всему миру режиссер Макс Рейнгардт, талантливая актриса Елена Тиммих, глава немецких импрессионистов Макс Либерман, художники Слефогт и Орлик, звезда киноэкрана Элизабет Бергнер, многие выдающиеся ученые и даже великий Альберт Эйнштейн.
Надо было обладать особой привлекательной силой, чтобы, не прилагая стараний, оказаться в центре внимания такой публики. Гости невольно расступались перед стройной, хотя уже немолодой, женщиной, с большими лучистыми глазами, с коротко остриженными рыжеватыми волосами, одетой в скромное, но очень изящное платье.
Мария Федорова раскланивалась направо и налево, у нее были десятки знакомых в большом переполненном зале посольства. Она бегло переходила с русского языка на французский, с английского на немецкий и так же легко на итальянский.
Все стремились залучить в свой кружок обаятельную большевичку — «красного купца» из советского торгпредства. Общение с ней сулило всегда умную, живую беседу на любую тему, будь то вопросы общественной жизни, науки, искусства или просто самые обыденные человеческие дела и заботы.
Вот возник у нее увлеченный разговор с седовласым профессором–археологом о его экспедиции в Северную Африку. К ним подошел входящий в славу поэт–модернист, он сумел перевести внимание на свое творчество. Мария Федоровна с еле уловимой иронической улыбкой прочла по–немецки несколько строк из его недавно вышедшей книги. Но вдруг ее лицо сразу стало серьезным, сосредоточенным: она обменялась приветливыми словами с проходящим мимо Альбертом Эйнштейном.
— Фрау Андреева!.. Изумительная фрау Андреева… — слышались восхищенные голоса в зале. — Какая богато одаренная натура!
Однако мало кто знал еще один талант этой многоликой, разносторонне одаренной женщины — ее несомненный литературный талант.
