1
Мыза Линтула в Куоккала, где жили Андреева и Горький, напоминала осажденную крепость. Шпики всех видов и мастей шныряли вокруг, следя за неблагонадежной актрисой и крамольным писателем.
Пробраться незамеченным сквозь этот кордон казалось невозможным. Все же обитатели мызы ухитрялись не порывать конспиративных связей. Особенно частым их гостем был член «боевой технической группы» Николай Евгеньевич Буренин, или, как звали его в подполье, Герман Федорович.
Выходец из богатой, известной в Петербурге купеческой семьи, он не захотел заниматься коммерцией и не воспользовался, как его братья, своим состоянием, чтобы вступить в лейб–гвардейский полк, а нашел свой удивительный, благородный путь.
С детства Буренин страстно любил музыку и стал превосходным пианистом. Живопись — другое его увлечение, он даже поступил в Академию художеств. Однако ни музыка, ни живопись не оказались целью его жизни. Молодой человек с головой окунулся в революционную деятельность, притом, формально оставаясь беспартийным, исполнял самые рискованные поручения партии большевиков.
«Боевая техническая группа» была одним из главных участков его революционной работы.
После январских событий 1905 года в России началась революция. Состоявшийся в апреле III съезд РСДРП рассмотрел коренные вопросы революции и определил задачи пролетариата как ее вождя, обсудив вопрос о вооруженном восстании. Съезд предложил: «…принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также в выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников».
Так возникла группа боевиков, находившаяся в непосредственном ведении Центрального Комитета партии. Возглавил ее член ЦК Леонид Борисович Красин. В состав этой группы Красин отобрал людей, умевших рисковать своей жизнью, готовых пожертвовать ею во имя святого дела революции. Буренин отвечал таким требованиям и вскоре стал боевиком, которому поручали самые трудные и опасные дела.
Владимир Ильич Ленин живо интересовался деятельностью боевиков и давал им свои указания. Летом 1905 года Буренин ездил к нему в Женеву посоветоваться о приобретении и доставке в Россию оружия из–за границы.
Вот страничка из воспоминаний Буренина об этом примечательном свидании с вождем рабочего класса:
«Я быстро и без труда попал к Владимиру Ильичу. Он жил в маленьком, типично швейцарском домике на одной из окраин Женевы. Звонка на двери не было. Я постучал. Дверь открыла приветливая, скромная женщина, одетая в обычный костюм петербургской курсистки. Это была Надежда Константиновна Крупская. Я ее сразу узнал, так как встречался с ней в Петербурге, в Смоленской школе для взрослых, где иногда участвовал в культурно–просветительных вечерах для рабочих.
Я представился, назвал свою партийную кличку — Герман Федорович.
— Владимир Ильич вас давно ждет и очень беспокоится, что вы так задержались с приездом, — сказала Надежда Константиновна. — Пойдемте к нему, он работает на веранде.
Вместе с Надеждой Константиновной мы вышли на веранду, пристроенную к домику. Стены ее, так же как и потолок, были увиты виноградом. Сквозь листья пробивались солнечные лучи, ярко освещавшие работавшего за столом Ильича. Перед ним лежали кипы газет, книги на русском и иностранных языках. Владимир Ильич был в простом пиджачке. И вся обстановка поразила меня простотой и скромностью: стол, несколько стульев; пол, как мне помнится, был земляной.
Ильич очень тепло встретил меня, забросал вопросами.
— Почему поздно приехали? — раздался немного картавящий голос. — Рассказывайте, какие привезли новости. Слышал про вас. Работаете хорошо. Как это вам удалось организовать транспорт в таком большом масштабе? Смотрите не увлекайтесь! Провалить такое дело нельзя.
Все это было сказано так по–товарищески, дружелюбно, что я сразу почувствовал себя очень спокойно и стал рассказывать.
Особенно подбадривал меня веселый смех, которым Владимир Ильич встречал мои рассказы о том, как нам удавалось надувать таможенных чиновников, пограничную стражу, шпиков и полицию. Никто не мог смеяться так заразительно, как Ильич. Всю мою застенчивость как рукой сняло.
Я говорил, а Владимир Ильич с живым интересом слушал меня и только изредка прерывал, обращаясь к Надежде Константиновне:
— Надя! Ты только послушай, что он рассказывает.
Владимир Ильич подробно расспрашивал меня о том, что делается в Питере, на Украине, в Сибири, на Урале, Кавказе. Но вряд ли я сообщил ему что–либо новое. Находясь вдали от России, он знал обо всем гораздо больше, чем я, и мне оставалось только удивляться его осведомленности.
Затем Ильич очень сердечно и заботливо стал расспрашивать меня, где я устроился, как питаюсь. Я был растроган простотой Ленина, его теплым, товарищеским отношением ко мне, рядовому работнику партии.
Я уехал в Россию, горя стремлением выполнить указания, данные мне Ильичем, сделать все возможное и, как он говорил, даже невозможное, для того, чтобы помочь рабочему классу вооружиться».
«Боевая техническая группа» бурно развила свою деятельность и все же не могла удовлетворить растущего спроса на оружие во всех концах страны. В Питер приезжали товарищи из Латвии, Эстонии, с Кавказа, Урала, Украины, и все требовали вооружения для рабочих отрядов.
Тогда возникла мысль о применении ручных бомб. Предназначались они для уличных баррикадных боев, для подрыва кабелей и железнодорожных путей во время выступлений.
Для ручных бомб на одном из питерских заводов наладили изготовление чугунных оболочек, которые затем обрабатывались в кустарной мастерской «детских игрушек», для отвода глаз делавшей оловянных солдатиков, паровозики, пожарные машины и прочие невинные вещи.
Труднее было организовать производство взрывчатки для начинки бомб.
За это опасное дело взялся Буренин с товарищами, сведущими в химии. На окраине города, заселенной кустарями–ремесленниками — столярами, мебельщиками, гробовщиками, сапожниками, они открыли мастерскую по ремонту фотографических аппаратов. Под вывеской этой «мастерской» скрывалось производство динамита, пироксилина, гремучей ртути.
Подготовка к вооруженному восстанию ширилась, рабочие дружины требовали все больше оружия. Но как ни напрягала свои усилия «боевая техническая группа», она не поспевала выполнить все заказы.
2
И все же выход нашелся. Царская полиция вдруг крайне встревожилась, обнаружив в Петербурге ручные бомбы болгарского образца, так называемые македонки. Как они попали сюда?
Необычное их появление — заслуга инициативно действовавшего Петербургского комитета РСДРП. Петербуржцы узнали, что борцы за освобождение от турецкого ига в Македонии применяют бомбы очень простые в изготовлении и легкие по весу.
«Надо заимствовать опыт!» — решили петербуржцы и с такой целью послали в Болгарию одного из своих товарищей. Он привез оттуда образцы и чертежи бомб. Л. Б. Красин внес в их конструкцию некоторые усовершенствования и быстро наладил их производство в конспиративных лабораториях.
Теперь возникло новое затруднение — стало не хватать запалов и бикфордова шнура. Снова пришлось обращаться за помощью к македонцам. На этот раз в Болгарию отправился Буренин, он встретился там с инженером Тюфекчиевым — изобретательным оружейником и отважным революционером. Однако оказалось, что у него тоже нет запалов и бикфордова шнура: он сам достает это во Франции….
Видя огорчение русского революционера, македонец предложил:
— Едем во Францию! Я помогу достать там все нужное…
Они отправились в Париж. Действительно, вскоре в роскошном номере отеля «Савой» Тюфекчиев раскрыл чемодан, набитый капсулами с гремучей ртутью и мотками бикфордова шнура.
— Посмотрите, как он замечательно горит! — предложил македонец и поджег кусок шнура у камина. Комната мгновенно наполнилась дымом и резким запахом пороха.
В это время раздался стук в дверь. Буренин, обычно дерзновенно смелый, в своих воспоминаниях признается, что он настолько растерялся в тот миг, что уже подумал, куда бы скрыться. А Тюфекчиев преспокойно откликнулся:
— Войдите!
Вошел лакей и остолбенел. Находчивый македонец со смехом пояснил, что он купил для детей фейерверк, зажег его, чтобы попробовать, и вот неудача: столько напустил дыма…
— Кстати, принесите чего–нибудь прохладительного! — попросил он лакея.
Буренин закупил несколько тысяч штук запалов и большое количество бикфордова шнура. Но одно дело раздобыть, а другое — доставить все это из Франции через несколько границ в Россию. Положение осложнялось тем, что шнур не разрезали, так как могли потребоваться длинные куски.
Все же Буренин с товарищами сумел наладить перевозку опаснейшего груза. Запалы они стали укладывать в самодельные лифы–патронташи, а шнур просто заматывали во–круг своего тела. Человек сам превращался в заряженную бомбу. Особенно трудно приходилось «человеку–бомбе» в вагоне поезда, где нельзя было прикасаться к спинке сиденья, иначе любой толчок мог вызвать взрыв. А путь был долог. Ехали сутками не раздеваясь, не ложась, все время борясь со сном.
Однажды в Гельсингфорс, в гостиницу, где жил Буренин, явился товарищ, приехавший из Парижа с таким грузом. Когда он пошел в комнату, на нем лица не было. Он еще кое–как держался, пока снимал с себя пояс с капсулами, но едва стал разматывать шнур, обмотанный вокруг тела, как ему сделалось дурно. На спине и на груди у него оказались сильнейшие кровоподтеки.
Герман Федорович был близок к семье видного петербургского адвоката Дмитрия Васильевича Стасова, выступавшего защитником Каракозова, в деле «193-х», «50-ти» и в других политических процессах. Дмитрий Васильевич, страстный любитель музыки и сам превосходный музыкант, был одним из основателей Петербургской консерватории.
В доме Стасова устраивались музыкальные вечера, на которых собиралась самая разная публика. На вешалке в передней этого гостеприимного дома рядом с дорогими шубами и генеральскими шинелями с бобрами можно было видеть скромные, поношенные пальтишки студентов и курсисток. В концертах принимали участие знаменитые артисты, а также сам Стасов, его сыновья и начинающая артистическая молодежь. Частенько за рояль садился и Герман Федорович.
Однажды с ним произошел трагикомический случай. Он явился сюда, только что прибыв из–за границы, весь укутанный нелегальной литературой. Свой груз он рассчитывал немедленно передать на хранение дочери хозяина дома — Елене Дмитриевне. Но вышло непредвиденное: едва он переступил порог гостиной, раздались радостные голоса:
— Нам как раз нужен партнер для игры в восемь рук на двух роялях! Нет, нет не отказывайтесь! Садитесь сейчас же…
Не успев опомниться, Буренин принялся играть. К общему удивлению, обычно такой тонкий музыкант, на сей раз он почему–то путался и безбожно врал ноты.
Мать Елены Дмитриевны сокрушалась:
— Какая впечатлительная натура у Николая Евгеньевича! Очевидно, он чем–то расстроен….
А причина заключалась лишь в том, что Буренин измучился, не успев снять свой бумажный панцирь.
Пришлось страдать и дальше, за чаем. Только выйдя из–за стола, он смог удалиться в комнату Елены Дмитриевны и избавиться от тяжелого груза. «Тут моя впечатлительность сразу прошла», — смеялся Буренин, описывая этот случай.
Буренин переправлял оружие, динамит и нелегальную литературу также и морским путем. Под видом рыбаков он и его товарищи десятки километров пробирались на лодках мимо пограничных постов. Притом не раз случалось, что храбрецы попадали в отчаянные положения, когда провал угрожал военно–полевым судом, то есть каторгой, а то и смертной казнью. И тогда Буренин являлся для всех примером стойкого, беззаветного служения делу революции.
3
…Куоккала, где живут на даче Андреева и Горький, находится верстах в тридцати от столицы. Поезд отправляется туда с Финляндского вокзала и, как все дачные поезда в субботний день, до отказа наполняется публикой, спешащей из душного города.
Рослый жандарм в долгополой шинели, отчего он кажется еще внушительней, высится на перроне возле начищенного до блеска медного колокола. Это излюбленный пост хранителя покоя Российской империи. А шустрые филеры — их легко узнать по беспокойным глазам, нелепо сидящим на голове котелкам и слишком ярким галстукам — шныряют вдоль вагонов.
Буренин сразу отличает их в разношерстной толпе. Сам он, в щегольской студенческой фуражке, тужурке из дорогого сукна, со своей холеной русой бородкой, выглядит настоящим «белоподкладочником», не могущим возбудить подозрений.
Все же, опытный конспиратор, он старается слиться с толпой и, когда входит в вагон, выбирает место между судейским чиновником с петличками надворного советника и толстым господином в панаме — такое окружение вполне респектабельно.
— Изволите ехать на дачу? — заводит беседу чиновник.
— Нет! — отрезает Буренин и, раскрыв газету, углубляется в чтение. Нет хуже ввязываться в разговор с болтливым соседом в вагоне: не оберешься назойливых вопросов, да невзначай забудешь о своей непривычной роли фата.
Буренин впервые едет к Андреевой, хотя они давно наслышаны друг о друге, но еще не знакомы. И вот наконец предстоит их встреча — Андреева должна передать средства, собранные для «боевой технической группы». Как надо быть осторожным, чтобы не провалить такое важное дело!
Пригородные станции остаются позади. В окне появилась полоса моря. Газета уже читана–перечитана. Герман Федорович держит ее перед собой и, делая вид, что это его занимает, проглядывает бесчисленные объявления. Мельчайшим шрифтом они извещают о репетиторах, готовых давать уроки не стесняясь дальностью расстояния, о дешевой продаже доходных домов, старых карет, породистых щенков, о всяческих курсах, могущих в кратчайший срок обучить стенографии, иностранным языкам, рукоделию и самым выгодным ремеслам. Называется газета «Биржевые ведомости», попросту, «Биржевка», она реакционного направления — для конспиративной маскировки самая подходящая.
Предстоящая встреча с известной актрисой–революционеркой и писателем, завоевывающем все большее признание во всем мире, смущает и волнует Буренина. Какие они? Как его примут? Придется ли он им «ко двору»?
Чтобы добраться от станции Куоккала до мызы Линтуля, следовало миновать дачный поселок, потом изрядно пройти лесом. Буренин шел медленно, словно прогуливаясь, то и дело останавливаясь, чтобы незаметно оглянуться, проверить, не следует ли по пятам филер.
Удостоверившись, что нет «хвоста», он постучал в дверь чистенького дома с крутой финской крышей.
— Войдите — откликнулся мелодичный женский голос.
Он открыл дверь и нерешительно остановился в небольшой передней.
— Раздевайтесь и входите! — повторил тот же голос.
Буренин переступил порог передней и сразу оказался в просторной столовой. Навстречу из–за стола поднялась стройная женщина. С приветливой улыбкой, как давнишняя знакомая, она обратилась:
— Обедали? Ну чего я спрашиваю, разумеется, не успели… Садитесь с нами, мы только что начали…
— Я Герман Федорович… — с невольной ответной улыбкой представился Буренин.
— Знаю… ждала, — тихо сказала Андреева. — Знакомьтесь сами с Алексеем Максимовичем, нашими гостями, а я по хозяйству…
Как не почувствовать себя просто, будто в родном доме, когда принимают с таким радушием и сердечностью!
Мария Федоровна главенствовала за столом и чутко объединяла всех сидевших. А к общему столу в этом доме приглашали всякого, кто заходил и задерживался до обеденного часа. Находились тут какие–то студенты, несколько рабочих, два–три молодых литератора и гувернантки. Хозяйка дома с одними говорила серьезно, других, стеснявшихся и робевших, подбадривала шуткой, успевала делать замечания расшалившимся детям и одновременно следила, чтобы ничто не мешало общей беседе.
За столом царило оживление. К концу обеда Буренину уже казалось, что он давным–давно свой человек в этой семье. И когда дети убежали в сад, а большинство взрослых по приглашению Горького отправились играть в городки, Буренин по знаку Андреевой задержался в столовой.
— Трудно представить, как вы поспеваете быть столь отличной хозяйкой и воспитательницей? — сказал он не из пустой любезности, а вполне искренне.
— Приходится… — улыбнулась Мария Федоровна и тут же перевела разговор. — Я передам вам некоторую сумму — сбор с моего концерта в Териоках и кое–какие пожертвования. Мир не без добрых людей…
Андреева вышла из комнаты и через минуту вернулась с пачкой денег.
Буренин спрятал деньги во внутренний карман тужурки. Толстая пачка оттянула карман, сумма, видно, была значительная.
— Сейчас особенно нуждаемся в средствах. Работаем с размахом.
— Дай бог…
Они разговаривали, пока не донеслись голоса с террасы.
— Ну, а теперь чаевничать! — предложила Андреева.
Самовар пыхтел на столе. Мария Федоровна вновь вошла в роль чуткой хозяйки, от взора которой не ускользает малейшее желание гостей. И трудно было поверить, что эта любезная, светская женщина участвует в опаснейших делах «боевой технической группы».
Буренин стал наведываться на мызу Линтула в Куоккала. И однажды он с Андреевой устроили маскарад, главным действующим лицом которого явился Горький. Маскарад был в высшей степени рискованный, в случае неудачи он грозил арестом всех его участников.
Началось с того, что руководитель боевиков Л. Б. Красин обратился к Буренину:
— Во что бы то ни стало мне надо повидаться с Горьким. Необходимо посоветоваться по вопросу большой важности — о приобретении оружия. Но мы оба находимся под неослабным наблюдением охранки…
Как устроить это свидание, чтобы обе стороны незаметно пробрались сквозь кольцо русских и финских шпиков?
План этого нелегкого дела был тщательно разработан с помощью Марии Федоровны. Заключался он в следующем: свидание состоится в «нейтральном» месте вблизи Гельсингфорса в имении доцента университета доктора Тирнгрена. Горячий финский патриот, он считал своим долгом содействовать русским революционерам в их борьбе с общим врагом — царизмом.
В имение Тирнгрена Красина доставят петербургские товарищи. А Горький отправится туда под видом охотника в сопровождении Буренина.
«Вот уж когда пригодился мой артистический опыт!» — шутила Мария Федоровна, обряжая Алексея Максимовича. Не опуская ни одной характерной детали, Мария Федоровна превратила Горького в завзятого охотника. Куртка, в которую он облачился, была в меру живописно небрежной, высокие болотные сапоги смазаны дегтем, голову прикрывала мягкая шапка, а у ног вертелась самая настоящая охотничья собака.
В таком виде Горький благополучно миновал все полицейские кордоны и встретился с Красиным в имении финского патриота. Важное свидание состоялось…
Незадолго до Декабрьского восстания Андреева вместе с Горьким переезжает в Москву.
Поселились они на углу Воздвиженки и Моховой улицы. В этой квартире разместилась и учебная лаборатория для изготовления бомб–македонок, кроме того, она служила явкой для приезжих боевиков.
Учебная лаборатория находилась в узенькой комнатке позади кабинета Алексея Максимовича. Поначалу она выглядела совсем невинно и называлась птицевой. Во всю ширину окна в ней была поставлена клетка, в которой обитали синицы, красношейки, щеглы.
— Алексей их очень любит и сам о них заботится, — поясняла Мария Федоровна, однако она сама питала не меньшую слабость к пичугам.
Трудно было представить, что здесь под веселый щебет птиц опытный химик обучает боевиков изготовлению македонских бомб.
В дни восстания дружина вооруженных студентов университета, в большинстве кавказцев, обосновалась на Воздвиженской квартире. Днем один из них дежурил, остальные отправлялись участвовать в уличных схватках. Полтора десятка дружинников заботливо опекались Марией Федоровной, она ухитрялась каждого накормить, устроить на ночлег — кого на свободном диване, кого на разостланной шкуре белого медведя, а то и прямо на полу.
Иногда, когда позволяла обстановка, после общего ужина все усаживались в кружок и вполголоса напевали народные песни. Мария Федоровна заслушивалась и порой присоединяла свой голос к общему хору.
Евгеньич — так для краткости друзья уменьшили конспиративную кличку Буренина, — приезжая из Питера, неизменно бывал на Воздвиженке. Отважная молодая революционерка Наташа — Федосья Ильинична Драбкина заходила сюда, чтобы договориться с Марией Федоровной, кому и как передать привезенный ею бомбовый груз, или чтобы через связную Андрееву доставить указания Центрального Комитета руководителям Московского восстания.
Как–то пришла сюда и курсистка Вера Кольберг с коробкой шоколадных конфет, переложенных запальниками с гремучей ртутью. После многодневного путешествия с Урала добрался студент Митя Павлов. Едва он переступил порог квартиры, как упал в обморок. Дружинники помогли Марии Федоровне уложить, раздеть его, и тогда оказалось, что тело Мити почернело от застоя крови: оно было обмотано бикфордовым шнуром, как жесткой кирасой.
Квартира на Воздвиженке стала одним из центров, куда стекалась информация из разобщенных районов города, куда приходили люди, чтобы получить полезный совет, связаться с кем нужно. Порой заглядывали сюда, просто чтобы передохнуть, набраться сил для новой борьбы.
Немало тревожных минут пережила Мария Федоровна в это время. Постоянно грозила опасность, что охранка обнаружит конспиративное убежище на Воздвиженке! Тогда не миновать бы многолетней ссылки на каторгу в Сибирь.
После подавления вооруженного восстания Андреева и Горький покинули свою квартиру. Полиция сделала там тщательный обыск. Затем обыск повторился. Производились и допросы, чтобы создать «дело» о бывших обитателях дома на Воздвиженке. Однако они находились уже вне досягаемости.
4
В начале 1906 года Андреева и Горький снова поселились в Финляндии. Полицейский террор, начавшийся после поражения Декабрьского восстания, здесь еще не был так силен. Сказывалась некоторая автономность Финляндии, а также то, что финские патриоты сплоченно поддерживали всякую борьбу против гнета царизма. Охранка, хотя и протянула сюда свои щупальца, на активные действия пока не решалась.
Газеты Гельсингфорса восторженно приветствовали приезд известной артистки и прославленного писателя. Способствовало этому и сообщение, что в Национальном театре с их участием состоится литературно–музыкальный вечер. В программе упоминались также имена талантливого финского дирижера Каянуса и датской певицы Эллен Бэк.
Афиши многозначительно упоминали: «Сбор в пользу лиц, пострадавших от мятежа в России». Самая строгая цензура не могла придраться к этим словам. Революция благопристойно называлась «мятежом». И точно нс говорилось, кто были «пострадавшие»: помещики, заводчики, фабриканты или рабочие, крестьяне, интеллигенция?
Но для многих не было секретом, что сбор от концерта поступит в фонд большевиков.
Билеты на музыкально–литературный вечер раскупались нарасхват. Национальный театр был переполнен. Даже проходы между кресел и, разумеется, галерка оказались забиты. Публика собралась необычная. В зале не видно было чиновничьих и офицерских мундиров и фраков и не сверкали драгоценности на декольтированных дамах. Скромные пиджаки, простые платья, тужурки свидетельствовали, что зрители из трудовой интеллигенции и студенческой молодежи.
Формально полиция придраться ни к чему не могла. Однако следовало опасаться прово каций. Поэтому во избежание возможных эксцессов финский скульптор Альпо Сайло организовал из студентов и гимназистов особый отряд для охраны театра.
Начался концерт. Он превратился в горячую манифестацию симпатий борцам за свободу. Появление на сцене Андреевой вызвало бурю восторгов, долго она не могла начать говорить. Зрители вскочили со своих мест, кричали: «Элякен!» — «Ура!»
Воодушевление в зале стало еще сильнее, когда послышался голос артистки, читавшей стихотворение поэта Рукавишникова:
Кто за нас, иди за нами,
И сомкнутыми рядами
Мы пройдем над головами
Опрокинутых врагов.
Всегда мягкий, голос ее был тверд и мужествен, слова стихотворения звучали как страстный призыв к борьбе. Даже не знавшие русского языка финны ощутили его смысл и большой внутренний пафос.
Долго не смолкаемые аплодисменты заглушили последние слова, произнесенные артисткой:
Кто за нас, иди за нами,
Чтобы но было рабов!
Ее не отпускали со сцены, забросали цветами.
Овацию вызвало и выступление Горького, прочитавшего свой новый рассказ «Товарищ». Рассказ, напечатанный на финском, шведском и русском языках, был распространен в зале. Зрители внимательно следили за чтением по книжечке в красной обложке, чувствовалось, что каждое слово автора доходило до их сердец. Когда Горький окончил рассказ, раздалось могучее «Элякен!»
Концерт завершился «Марсельезой», которую исполнил оркестр под управлением Каянуса. Все находившиеся в зале хором подхватили революционную песню.
Вскоре был устроен другой концерт, вызвавший не меньший энтузиазм. Толпа народа встретила Андрееву и Горького приветственными криками еще у гостиницы, молодежь выпрягла лошадей из их экипажа и на себе довезла до помещения, где выступали любимые артистка и писатель.
После концерта возник и многолюдный митинг, в котором приняли участие солдаты и матросы. Митинг был в полном смысле интернациональным. Пели «Интернационал» на шести языках: финском, шведском, русском, эстонском, латышском, еврейском. Буренин, присутствовавший при этом необычайном событии, свидетельствует, что впечатление было грандиозным!
Очевидно, что все это ни для Андреевой, ни для Горького не могло остаться безнаказанным. Следовало ждать полицейских репрессий.
Благоразумие требовало принять немедленные меры предосторожности. Верный друг Буренин постоянно был начеку. По его просьбе финский художник Варен укрыл русских революционеров в своем имении возле Выборга.
Поездка была по своему романтичной, она оставила неизгладимое впечатление. Впоследствии Мария Федоровна писала Евгеньичу:
«Вы устроили нас в имении Варена, это Вы, конечно, хорошо помните; помните, как, едучи к ним, мы для заметания следов заезжали в сказочную усадьбу Сааринина и двух других молодых архитекторов, фамилии их сейчас не помню. Помните снежную дорогу, залитую лунным светом, грандиозные сосны в лесу, по которому мы ехали, сани с бубенцами, наш приезд, огромную комнату с бревенчатыми стенами, всю из каких–то углов, каминов, длинных, узких и широких окон? Лестницу наверх в жилые комнаты с нишами для спанья? Помните люстру из окрашенных деревянных планочек, зеленеющие ветки берез в круглых хрустальных вазах?
Помните встречу Алексея Максимовича с поэтами и художниками Финляндии, приехавшими из Гельсингфорса провести вечер с Алексеем Максимовичем? Ведь это было как сказка!»
Однако спокойное пребывание у финских друзей длилось недолго. Через несколько дней в имение Варена из Гельсингфорса прибыл человек с поручением губернатора. Он передал либеральную, неожиданную для представителя власти рекомендацию: Горькому советовалось покинуть пределы Финляндии, так как ему, губернатору, очень не хотелось бы быть вынужденным его арестовать, если на то последует распоряжение из Петербурга…
Раздумывать и колебаться не приходилось. Губернатор, очевидно, был хорошо осведомлен — арест назревал и грозил, конечно, не только Горькому, но и Андреевой.
Выбора не оставалось, обоим следовало покинуть гостеприимную усадьбу Варена. И нельзя было терять ни минуты.
Действительно, как обнаружилось потом, департамент полиции уже сообщил министерству внутренних дел:
«Бывшая артистка Московского Художественного театра Мария Федоровна Желябужская, по сцене Андреева, по сведениям, доставленным начальником финляндского жандармского управления, принимала участие 19 января 1906 года вместе с писателем Максимом Горьким (Пешковым) и Скитальцем (Петровым) в устроенном в финском национальном театре в гор. Гельсингфорсе литературно–музыкальном вечере в пользу пострадавших во время беспорядков в России.
На этом вечере Желябужская прочла воззвание приблизительно следующего содержания: „Проклятая страна, святая Русь, залитая кровью, помните всегда, как наши братья, стоявшие за свободу, были растерзаны на улицах Москвы. Помните всегда, как там гремели пушки и лилась горячая кровь братьев свободы. Кто за нас, иди за нами сомкнутыми рядами. Помните все, что наши братья сидят в холодных сырых тюрьмах. Пойдем и освободим тех, которые закованы в кандалы“».
Отклик последовал незамедлительно в виде «памятной записки» охранного отделения:
«АНДРЕЕВА МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Привлечена в качестве обвиняемой к дознанию в порядке 1935 ст. уст. угол. суда — по делу социал–демократия, организаций, находящемуся в Судебн. палате.
Приостановлено 17 февраля 1907 года до явки или задержания.
Обвинялась:
1. В прочтении воззвания противоправительственного содержания на литературномузыкальном вечере в Гельсингфорсе в пользу пострадавших во время беспорядков в России.
2. В 1906 году привлечена к дознанию о «Новой жизни». (По сведениям охран. отдел., служила местом явки активн. работников РСДРП).
Подлежит АРЕСТУ».
…Ранним зимним утром к крыльцу дома Варена подкатили сани, запряженные парой низкорослых, резвых финских лошадок.
На крыльцо, вслед за хозяином усадьбы, вышли закутанные до ушей, не так от мороза, а скорее чтобы укрыться от чужих глаз, Андреева, Горький и неизменный их друг Буренин.
Горячие слова благодарности хозяину, короткое прощание — и гости уселись в сани.
Только заскрипели полозья — упряжь без обычных российских бубенцов, и лошади помчались по свежему, выпавшему за ночь, еще не укатанному снегу прямо к лесу.
Безмолвно в зимнем лесу. Словно облитые сахаром, белоснежные ели устремляют свои пики в небесную высь. Соревнуясь с ними, разлапистые мохнатые сосны красуются высоченными стволами.
Белое безмолвие… Покой нарушает лишь заяц, вдруг выскочивший из своего лежбища, или белка–акробатка, ни с того ни с сего рискнувшая перелететь на ветку дальнего дерева.
И что это? Из–за ствола старой сосны неожиданно возникает человек с финским кинжалом за поясом. Нет, он вовсе не угрожает проезжим, и даже почтительно приветствует их, по–военному приложив руку к своей шапке.
Затем также появляется другой вооруженный «финкой», следующий… Их целая цепочка прячется от дерева к дереву, и все они отдают честь проезжающим в санях.
— Друзья выставили стражу для охраны нашего пути… — с улыбкой поясняет Буренин смущенным спутникам.
— Добрые, заботливые друзья… — замечает Алексей Максимович.
— Как жаль покидать Финляндию!.. — вздыхает Мария Федоровна.
Разговор оборвался. Каждый задумался о своем.
Звенящая морозная тишина охватила лес.
