64. [Образ В. И. Ленина в театре] Из стенограммы выступления в ВТО

Товарищи,¹ если бы я была актером и на мою долю выпало играть роль Ленина, и меня спросили бы, что дала мне эта конференция, я сказала бы — много, очень много. Но все-таки этого мало. Мало для того, чтобы охватить то, что так абсолютно необходимо.

… Те, кто вчера был в Институте Маркса — Энгельса — Ленина и слышал от тов. Митина, как работал Ленин, — слышали, как много он знал и работал. Для того чтобы написать то или иное произведение, подготовиться к какому-либо своему выступлению, он брал на себя гигантский труд прочесть десятки книг, справиться у десятков авторов, писавших по нужному ему вопросу, и это нередко для одной какой-нибудь главы или небольшой брошюры. Такой же метод работы, мне думается, необходим и для тех, кто будет создавать образ Ленина в искусстве. … Похож или не похож внешне в том или ином изображении тот или иной актер, даже самый крупный и талантливый, на Ленина — это, конечно, имеет большое значение. Но самое главное, чтобы это внешнее сходство не искажало внутреннего образа Ленина, чтобы это не являлось цепью отдельных похожих на Ленина портретов и портретиков, чтобы зритель, никогда не видавший живого Ленина, воспринял его живой образ таким, каким он был, — мудрым и глубоким политиком, организатором, борцом, глубоко проницательным, решительным и смелым революционером, человеком, страстно любившим и так же страстно ненавидевшим, преданным своему делу — делу рабочего класса — до последней капли крови, до последнего дыхания.

Вот вчера в Институте Маркса — Энгельса — Ленина т. Крамольников, очень ярко и талантливо рассказывая о выступлении Ленина в мае 1906 года в Петербурге, на собрании в Народном доме графини Паниной, несколько раз повторил: «Ильич нервничал, так как не был уверен, что ему удастся выступить». Вот уж, мне кажется, совсем неподходящая характеристика настроения Ленина. Нервничал? Не думаю. Он мог волноваться, он мог быть возмущен, гневен, он мог глубоко презирать и ненавидеть всех мягкотелых и вредных для рабочего класса, для революции людей, он мог опасаться, что ему не дадут выступить и тут же разгромить этих людей, — но «нервничать» он не мог, это выражение искажает его образ.

Ленин был стремителен, но, как уже сказал Н. А. Семашко, он никогда не был тороплив. Он был ярок при отсутствии всякой нарочитости, он был предельно прост и скромен, но в то же время всегда заметен и огромно значителен.

И еще, мне кажется, давая образ Ленина в тот или иной период его жизни — увы, такой короткой, но такой огромной и богатой жизни, — не следует терять перспективы, не следует придавать образу Ленина статуарность, не следует давать его таким, каким он представляется нам самим, каждому в отдельности, а надо давать Ленина таким, каким он был в действительности, настоящим живым большим человеком, каковым он в действительности и был. А для этого нужно очень много знать.

Как во всех больших людях, в Ленине было много детского. Он умел смеяться до слез, и иногда его смешили такие пустяки… Помню, как-то мы с ним и Алексеем Максимовичем были в Берлине в Винтергартене, и там между прочими аттракционами показывали кинематографическую рекламу электрического пояса, и когда было показано, как за человеком, которому портной вшил этот чудесный пояс в костюм, неслись веяние предметы женского туалета, вплоть до белья, повешенного для сушки, — Владимир Ильич так хохотал, что слезы ручьем лились у него из глаз. Все кругом стали на него смотреть и тоже хохотать, так что он в конце концов сполз со стула на пол ложи.

Владимир Ильич (об этом рассказывает в своих воспоминаниях Алексей Максимович) любил разговаривать с каприйскими рыбаками. Итальянского языка он не знал, говорил с ними на каком-то полулатинском, полуитальянском языке, но рыбаки его прекрасно понимали и сами разговаривали с ним на малоитальянском каприйском наречии. А потом, когда он уже с Капри уехал, рыбаки с восторгом вспоминали его и говорили: «Вот это человек! Он все понимает и чист, как ребенок!»

Кто-то из товарищей, бывших вчера в Институте Маркса — Энгельса — Ленина, в своем, правда, коротком выступлении сказал нечто очень странное — он сказал, что Ленин не был будто бы блестящим оратором, а потом прибавил, что вот–де Плеханов — тот был настоящим оратором. Мне пришлось в 1907 году слушать на Лондонском съезде и того и другого. Плеханов говорил в стиле французских ораторов, высокопарно, напыщенно, круглыми фразами и даже (простите меня) как-то по-актерски. А Ленин говорил страстно, с глубоким убеждением, говорил чрезвычайно просто, понятно, четко, без внешней красивости, изумительно ясно. По окончании выступления он немедленно шел к товарищам, спрашивал их мнение, несоглашавшихся убеждал, каждого внимательно выслушивал и все заносил в огромнейшую сокровищницу своей необъятной памяти.

У Ленина никогда не было тона снисходительности, отношения сверху вниз. Он в каждом искал нужное для своего кровного дела; он это находил — ставил такого человека на определенное место, а если не находил, убеждался, что человек негоден, — отбрасывал его в сторону; если убеждался, что человек вреден, относился к нему беспощадно — при всей своей человечности, доброте и душевной мягкости. Ленин умел любить людей, а поэтому умел так страстно ненавидеть. Он был добр, но никогда не был сентиментален, и никогда не проскальзывало у него свойственное многим людям сюсюканье ни в отношении детей, ни в отношении тех, кого он любил.

Он очень любил Горького, относился к нему с величайшей нежностью и в то же время с глубочайшим уважением не только как к большому писателю, но и как к большому человеку. Он не мог обращаться с Горьким как с провинившимся ребенком даже тогда, когда Горький был в чем-либо по-настоящему неправ.

Так Ленин относился ко всем настоящим товарищам.

Мне кажется — не внешне, а внутренне — глубоко неправильным, когда в кино Ленин торопливо бежит впереди всех по коридорам Смольного. Этого не может быть! Не мог он так, закинув голову, бегать по коридору, это глубокая внутренняя неправда, которой нужно всячески избегать.

… Горячо желаю вам, чтобы ваш труд и ваш талант помогли вам создать великие образы творцов счастливой жизни человечества.