30–го VI1
Милый Иван Павлович, знали бы Вы, как мне не везет, дорогой мой! В Москве все было отвратительно, уж не говорю о том, что убыточно с материальной стороны. Это меня сильно угнетает и волнует. Ехали сюда в Руссу в условиях неописуемых, сидели буквально друг на друге, уборные, служебные помещения — все было битком набито. О том, чтобы спать, разумеется, и думать было нечего. В Руссе грязно, холодно, сыро, народу гибель, все безумно дорого. Дали мне довольно большую комнату, больше похожую на террасу, но два из ее четырех окон выходят на балкон, служащий столовой многочисленным обитателям дома, — веселье довольно сомнительное, не правда ли? Рядом со мной помещается один из товарищей по труппе, и ночью я слышала, как он дышит, ворочается, как тикают его карманные часы, положенные на стол. Еще счастье, что он не храпит. С утра гремит музыка, вечером — музыка, выйти некуда, да и не с кем, а идти в поле одной — страшновато по нынешним временам. С ужасом думаю — как-то я промаюсь здесь целый месяц!
Сижу, разумеется, безо всяких известий, кроме газетных, да и то на сутки позднее. Прочла, что Алексей Максимович «уехал в Ялту» — может быть, ненадолго, а может быть, и вранье? Может быть, Максим с Кавказа завернет в Крым? Вообще, если у Вас будут какие-нибудь вести, не откажите черкнуть два слова на открытке. 5–го я впервые выступаю, пойдет «Маленькая женщина», затем «Ложь», «Горнозаводчик», «Цена жизни», «Мещане», «Дама с камелиями», «Обетованная земля». Какое-то нелепое попурри, а не репертуар2; труппа слабая, пьесы идут с трех репетиций, получается нечто невообразимое.
Зачем пишу Вам об этом, зная, что Вы устали, что хорошо Вам было бы хоть временно отдохнуть от забот о других, — но, Иван Павлович, голубчик, так одиноко, так ужасно тоскливо у меня на душе, так от всего отрезанной чувствую себя здесь, среди чужих и чуждых мне, хочется, чтобы хоть издали кто-нибудь тебе руку пожал, что ли.
Сидела вчера в театре, смотрела спектакль — ужасный! — и хоть бы одно лицо человечье; разговоры кругом — сплошной Аверченко, даже не Амфитеатров. Вспоминается, как мы тут были с Алексеем Максимовичем двенадцать лет тому назад, и думается: неужели и тогда было нечто подобное? Как он мог выдерживать в такой атмосфере? Или правда, что все так изменилось к худшему? Или все тогда скрашивалось уже одним тем, что он тут был? Не знаю. Но то, что есть, воистину отвратно.
Еще не начав, чувствую себя утомленной, измученной, боюсь, что не выдержу, что тоже было бы очень скверно.
Напишите мне о себе. Как работается? Как дела? Были ли в Мустамяках и что там, как живут? Что поделывает моя дочь Екатерина? Если будет время и охота — напишите, буду Вам так благодарна! Старая Русса, Курорт, дача Незлобина, мне.
Моя мама пишет, что Иван Иванович и Т. Манухины будут гостить у нее. Очень волнуется, не будет ли плох стол, комната. Сделайте мне великое одолжение, отправьте ей полтораста рублей (1–го ее срок) по адресу: Павловск, Правленская, 13. Ей или Марии Павловне Ларионовой, это все равно, можно по почте.
Крепко жму Вашу руку.
М. Ф.
В июле — августе 1916 г. Андреева вторично принимала участие в гастролях театра Незлобина в Старой Руссе. В числе исполненных ею ролей была Маргарита Готье — «Дама с камелиями» А. Дюма (сына). Спектакль состоялся 2 августа как «прощальный бенефис М. Ф. Андреевой». «2–го мой “бенефис”, — писала она Ладыжникову, — это значит, что Незлобии возьмет в этот день вечерового сбора 1000 р. (а я получаю 500 р. в месяц), мне, кроме цветов и крику, ничего не будет, а волнений сколько угодно» (Архив А. М. Горького, письмо Андреевой от 29 июля 1916 г.).
Партнер Андреевой по спектаклю «Дама с камелиями» артист А. Н. Виолинов рассказывает, какое впечатление произвел на труппу ее приезд в Старую Руссу:
↩«Вот она идет по аллее: полная обаяния, приветливая, какая-то вся светящаяся, то ли благодаря белому своему платью, то ли вследствие обилия солнца в этот день.
Мария Федоровна!..
То, что все, не будучи еще знакомы с ней, знали ее имя, — не было удивительным, но вот то, что она, знакомясь с нами, называла каждого по имени и отчеству, — это не могло не поразить всех.
Высокая, с исключительно благородной манерой держаться и в то же время невероятно простая, Мария Федоровна мгновенно завладевает общим вниманием. От ее вопросов, шуток, замечаний сразу создается атмосфера какой-то теплоты и непринужденности. Нам — молодым тогда актерам — особенно ценно было подольше задержаться на крыльце, побольше расспросить о театре, в котором творились театральные “чудеса” Станиславским и его сподвижниками […].
Что отличало Марию Федоровну от массы актеров?
Полнейшее отсутствие во внешнем проявлении какой бы то ни было актерской позы. В манере держаться была подкупающая простота при совершенно естественной женственности и элегантности; искренность и добродушная расположенность в отношениях с товарищами по работе. На репетициях, как и во время спектаклей, это был образец исполнительности, точности и скромности. Ее такт, ум и общая огромная культура являлись каким-то магнитом для молодежи.
Насколько сохранилось впечатление — могу сказать, что Маргарита Готье у Марии Федоровны была, может быть, недостаточно темпераментна, но это была, по общему мнению актеров и зрителей, прежде всего француженка с ног до головы. Все, что делала на сцене Мария Федоровна, — говорило о большой культуре талантливой актрисы, обладающей незаурядным чувством вкуса и стиля при тонком ощущении художественной меры…». (Воспоминания А. Виолинова (1957 г.) хранятся у составителей книги.)
- Какое-то нелепое попурри, а не репертуар… — Андреева критикует беспринципное формирование репертуара. Наряду с произведениями Горького в театре шли упадочнические пьесы Винниченко и пьесы западных драмоделов. ↩
