48.(3-е изд.) Из письма М. Ф. Андреевой А. Н. Тихонову (9 марта 1910, Капри)

Нет, милый мой Александр Николаевич, никакой улыбки на лице моем письмо Ваше не вызвало! За доброе слово Ваше — великое Вам спасибо. Вы правы, переживаем мы время очень тяжелое; на Ваше оптимистическое: «приезжайте и будьте» — Вашими бы устами, голубчик! Будь у меня возможность жить в Петербурге или в Москве и играть — я, разумеется, поехала бы не задумываясь, но вот тут-то и вопрос, который до сей поры висит в воздухе: чем жить, если не позволят играть на сцене? А что могут позволить приехать и не позволить играть, на это куда больше вероятий, чем надеяться на благополучное разрешение. Это во-первых. А во-вторых, можете Вы мне сказать, где играть? Представляете Вы себе ясно мое положение: жизнь без гроша за душой, совершенно одинокой, старой и разбитой? Думаю, что нет.

«Будут молиться!» Ах Вы, дитя мое милое, как Вы юны еще…

Вот умерла Комиссаржевская. В первую минуту я была страшно поражена, и так глубоко-глубоко стало мне жаль ее, так грустно, что она умерла, и так нехорошо… А теперь, чем больше я думаю о ней, — я завидую ей, что умерла она, не дожив до смерти при жизни. Поймете ли Вы меня? Вот теперь все пишут о ней, преувеличенно горюют, преувеличенно превозносят, а мне все кажется, что люди говорят, говорят, стараются заполнить какую-то пустоту, какую-то яму, образовавшуюся в жизни каждого, и искусственно стараются оглушить себя воплями и стонами за другого, чтобы не заплакать над собой самим.

…А затем, если, конечно, можно и будет Вам до того, — напишите мне, где, по-Вашему, я могла бы играть в Петербурге? В Москве, скорее всего, у Незлобина, так как в Художественном театре мне делать нечего. Да уж очень у него репертуар плох! Да и хамы они все: слишком он некогда ползал передо мною, значит, теперь куражиться будет. Хотя… к такого рода сюрпризам мне надо хорошенько приготовиться и крепко стиснуть зубы: всего будет!..

…С Богдановым и К° он [Горький] разошелся, хотя «принципиально» он с ними согласен, а связь порвана.¹ Говорить о них не буду, люди это все ничтожные и нечестные, разочарование в них досталось мне ох как дорого! Меня они называли «мерзкой бабой», хотели даже объявить сумасшедшей, клялись, что надо «развести» А. М. со мной, но это уже мелочи, хотя мелочи постыдные, конечно.

Пишет А. М. — сейчас окончил «Окуров», начал еще повесть, летом думает пойти пешком по Италии, но я не думаю, чтобы это ему удалось, так как слишком это трудно. Собирается путешествовать. Где буду я сама — ничего не знаю, и, конечно, такая неизвестность не особенно веселит…

…Напишите о себе. Нехорошо, если Ваша писательская апатия затянется надолго, что бы там ни было, по-моему, несмотря на всех К. П. в мире, Вы настоящий писатель.² А что этим не прокормиться по нынешним временам — это верно.

До свиданья, милый, старый друг! Крепко жму Вашу руку.

А какая судьба все-таки: С. Т. [Морозов] застрелился, А. М. — эмпирокт,³ а я — ⁺. Господи! Только бы А. М. высвободился, от всех своих цепей отрешился… Какой это огромный талант, какой обаятельный человек, и какая великая Человечья душа мучается в нем.

Ваша М.