Мы, тогда еще Художественно-общедоступный театр, поехали в Крым,1 собственно в Ялту, показать Антону Павловичу Чехову две его пьесы — «Чайку» и «Дядю Ваню», которые он не видел.
По дороге остановились в Севастополе, где тоже дали несколько представлений.
Спектакли имели большой успех, публики было много, стояла дивная ранняя весна, почти все мы были молоды, страстно влюблены в свой театр, безгранично верили в своих руководителей К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко и обожали Антона Павловича Чехова.
Все это вместе взятое создавало особо повышенную атмосферу радостного праздника, предчувствия больших, необычайных переживаний.
Мы знали, что в Ялте живет М. Горький. Многие из нас читали его произведения, спорили о них. Одни сразу приняли новое восходящее литературное дарование, восхищались его горячим, бурным темпераментом, видели в нем глашатая новых мыслей и чувств, другим не нравилось, что «море смеялось» в рассказе «Мальва», что герои писателя — «подонки человечества».
Антон Павлович приехал в Севастополь навстречу театру, хотя его уговаривали не рисковать здоровьем и дождаться нашего приезда в Ялту.
Шел спектакль «Гедда Габлер». В антракте слышу — в коридоре глуховатым баском разговаривает с кем-то Антон Павлович. Обрадованно подумала: «Сейчас зайдет, должно быть. Боюсь, не понравится ему только, это не в его вкусе…» И действительно, слышу — стучится в тонкие дощатые двери убогой моей уборной — играли мы в летнем театре где-то на бульваре. Спрашивает:
— К вам можно, Мария Федоровна? Только я не один, со мной Горький.
Сердце забилось — батюшки! И Чехов и Горький. Встала навстречу. Вошел Антон Павлович — я его давно знала, еще до того как стала актрисой, — за ним высокая тонкая фигура в летней русской рубашке; волосы длинные, прямые, усы большие и рыжие.
Неужели это Горький?
… Мы почти все, огромное большинство труппы, сразу влюбились в Горького.
Когда мы играли в Ялте, мы много раз видели Горького — в доме Антона Павловича, на спектаклях в театре и вообще в городе. В Ялте тогда собралась почти вся группа «Знания» — Елпатьевский, Бунин, Куприн, Гусев-Оренбургский, Скиталец и еще какие-то менее известные писатели. Жил в Ялте Мамин-Сибиряк. Все свободное от репетиций и спектаклей время мы, актеры, проводили вместе с писателями, и многих из нас поражало их какое-то двойственное отношение к Горькому.
Как-то у Чехова произошла такая сцена. После чая, это было часа в четыре дня, собрались в кабинете у Антона Павловича несколько человек из нашего театра. Был Бунин и молодой писатель в форме морского офицера по фамилии, кажется, Лазаревский; отлично помню, что он сильно надоедал Антону Павловичу, требуя к себе особого внимания — он привез какие-то свои произведения на отзыв. Были еще Скиталец, Чириков и Алексей Максимович.
Где бы ни был Алексей Максимович, он обычно становился центром внимания. Так и в этот раз. Он горячо говорил, широко размахивал руками и вообще вел себя для нас непривычно. Двигался он необычайно легко и ловко. Кисти рук, очень красивые, с длинными выразительными пальцами, чертили в воздухе какие-то фигуры и линии, и это придавало его речи особую красочность.
Антон Павлович сидел на диване, поджав под себя ноги, и с умной улыбкой внимательно слушал.
Говорил Горький о двух русских гениях — Толстом и Достоевском, яростно утверждая, что эти великие художники принесли и великий вред русскому народу, стараясь пресечь, остановить и удержать историю его развития.
На лицах слушающих ясно видно было, что с Горьким они не согласны; однако никто не вступал с ним в спор. Так и дали ему, выговорившись, попрощаться и уйти…
Но стоило Горькому уйти, и сразу заговорили, заспорили, закричали «братья писатели». […]
— Какое нахальство! Как он смеет!.. Самоучка!..
По существу никто ничего не говорил, а только больше бранились и возмущались.
Антон Павлович тихо покашливал, насмешливо морщился и тихо сказал под конец:
— Что же вы это ему все самому не сказали?
А. М. Горький нежно любил А. П. Чехова, он преклонялся перед его талантом, мастерством; пока мы играли в Ялте, он не пропустил ни одного представления пьес Чехова. Не будучи занятой в «Дяде Ване», я наблюдала, как воспринимал Горький происходящее на сцене. Глаза его то вспыхивали, то гасли, иногда он крепко встряхивал длинными волосами, видно было, как он старается сдержаться, пересилить себя, но слезы неудержимо заливали глаза, лились по щекам, он досадливо смахивал их, громко сморкался, смущенно оглядывался и снова неотрывно смотрел на сцену.
В Москве Нину Заречную в «Чайке» играла М. Л. Роксанова, в поездке эту роль поручили мне. Играли эту пьесу у нас очень хорошо. Превосходна была О. Л. Книппер в роли актрисы Аркадиной, В. Э. Мейерхольд в роли ее сына — писателя Треплева, К. С. Станиславский — Тригорин; изумительная по простоте, правдивости и силе чувства была М. П. Лилина в роли Маши, хорошо играли все участники спектакля. Недаром на первом представлении в Москве, когда после окончания первого действия опустился занавес, публика несколько секунд сидела не шелохнувшись и, только придя в себя, разразилась аплодисментами. […]
Воистину общим, всем нам родным и дорогим делом был для нас тогда наш Художественно-общедоступный театр. Сейчас, когда мы, первый отряд советского орденоносного МХТ им. Горького, вспоминаем эти события из жизни давнего прошлого, каждый по-своему и по-разному видит их в памяти своей, но одно у нас у всех осталось общее: через сорок лет мы пронесли горячую любовь и глубочайшее уважение к искусству, к литературе, к труду, творчеству и мощи человеческого гения.
Воспроизводится по публикации «Литературной газеты» (26 октября 1938 г.) с изъятием отдельных мест, совпадающих с текстом воспоминаний «К. С. Станиславский» и «Знакомство с Горьким».
Гастроли Художественного театра в Крыму (Севастополь и Ялта) состоялись в апреле 1900 г. Андреева выступала в трех спектаклях из четырех, вошедших в гастрольный, репертуар. В роли Нины Заречной («Чайка») она заменила первую исполнительницу — Роксанову в связи с отрицательной оценкой ее игры Чеховым (Полн. собр. соч. и писем, т. 18, стр. 145). Все спектакли и исполнители главных ролей были восторженно приняты публикой и прессой. В частности, об Андреевой в одном из отзывов на спектакль «Эдда Габлер» говорилось:
«Г–жа Андреева замечательно сильно, выпукло и тонко провела заглавную роль. Впечатление, производимое ее игрой, было тем сильнее, что накануне в “Одиноких” она исполняла совсем иную роль, роль простой, доброй, беспретенциозной, плаксивой женщины, и трудно было думать, что у нее имеются такие великолепные драматические и пластические средства, какие она проявила в “Эдде Габлер”» («Крымский курьер», 20 апреля 1900 г.).
В Ялте Андреева участвовала в литературном вечере, который был дан Художественным театром в пользу «Попечительства о нуждающихся приезжих больных». Она, как отмечалось в газете, «прекрасно прочла два рассказа Чехова: “Ванька” и “Событие”» («Крымский курьер», 25 апреля 1900 г.).
↩
