25 февраля 1905, Бильдерлингсгоф1
Мой дорогой, хороший, милый мой Константин Петрович, я так привыкла за последнее время смотреть на Вас как на близкого мне человека, делиться с Вами своими опасениями и думами, говорить, когда на душе тяжело и грустно, что и сейчас дорого, ох как дорого дала бы я, чтобы поговорить с Вами, увидеть Ваше милое, дружеское лицо и, хоть и стыдно мне в этом сознаться, даже поплакать.
Милый друг, я боюсь, я безумно боюсь за Алешу! Он, конечно, хочет суда2, и об этом он будет писать Вам, и этот суд он сделает судом не над обвиняемыми, а над теми, кто его обвиняет. Я знаю, я понимаю, что это, может быть, так и надо, но болит мое сердце, и страшно мне… Екатерина Павловна пишет ему, переслала письмо Елены Константиновны, читает он обо всяких избиениях и т. п., и я вижу, как это взвинчивает его. Я чувствую, что он уже обвиняет себя за эти десять дней отдыха, винит себя за бездействие. Я чувствую, как его огромное сердце обливается кровью, я чувствую, что он пойдет куда-то и погибнет. Голубчик, я не баба, я не эгоистка, честное слово даю, я не о том, что вот, мол, я останусь. Вы знаете: где будет он, там буду и я, погибнет он — и я с ним. Но ведь это же такой огромный Человек, это такой великий художник! Ведь это же сейчас первый человек на земле!
Вчера он читал своих «Детей солнца» — это так великолепно, это, может быть, лучшее из всего, что он написал. Он читал — и я все время чувствовала — ведь это же выше, нужнее, дороже всего!
Родной мой, найдите время, вырвите его — приезжайте! Ведь Вы один, кого он так ценит и уважает, Вы можете много помочь ему. Я не много могу, я для него часть его самого, и он будет думать, что я неправа, что во мне говорит слишком сильное чувство к нему самому. А это неправда, это неверно, Константин Петрович, я умею разбираться в себе, уверяю Вас.
И здоровье его тревожит меня, он мало ест, слишком много волнуется, бледен и худ.
Знаете, он читает газету о войне, и я вижу, как у него руки дрожат от волнения. Иногда к вечеру он так устает, что едва ляжет — засыпает, спит тревожно, видит какие-то нелепые сны, и мечется, и стонет, пока его не разбудишь. Если бы он знал, что я пишу Вам, он рассердился бы, может быть. Он не любит, когда болен, чтоб об этом знали, но Вам — я не могу не написать.
До свиданья, друг мой, обнимаю Вас крепко.
Мария
- Датируется по помете Пятницкого. ↩
- Он, конечно, хочет суда… — Весной 1905 г. должен был состояться суд над А. М. Горьким за воззвание, написанное им по поводу событий 9 (22) января. Под давлением широкой волны протестов суд над Горьким откладывался в течение нескольких месяцев. С развитием революции судебные власти, боясь разоблачений, прекратили это судебное дело. ↩
