29.(3-е изд.) Из писем М. Ф. Андреевой А. М. Горькому

18 марта 1904, Москва

…Жаль твоих денег на телеграмму, которую ты посылал в порыве доверия к красноречию Владимира Ивановича. Савва Тимофеевич получил от него гоже витиеватое послание на ту тему, что у вас с Немировичем (то есть у тебя и у него) столько общих интересов, вы с ним так близко сошлись и были откровенны,¹ после чего для него многое непонятное за последнее время стало ясно и понятно, — что он находит, что теперь ему необходимо так же близко и откровенно поговорить и с Саввой Тимофеевичем. Савва Тимофеевич сразу встал на дыбы: как, мол, это какой-то поганый Немирович смеет писать о тебе столь фамильярно и что это за сопоставление и т. д. и т. д., и мне стоило большого труда убедить Савву Тимофеевича не сердиться, отнестись к Немировичу спокойнее и беспристрастнее, прочла ему все, что ты мне писал о ваших разговорах, и мало-помалу он утишился, и представь, что было выводом из всего? «Счастливый Алексей Максимович, он может заступиться за Вас». — Очень неожиданно, правда?

Получила сборник. Значит, живем? Очень счастлива и довольна.² Скажи Константину Петровичу, что деньги надо будет отдавать мне лично, так как я внесла их из своего пая и потому никаких затруднений с их уплатой не будет. Ты ему ничего не говорил, Алеша?

…Отчего тебе так не хочется, чтобы я играла в Риге? Опять и опять не согласна ни с тобой, ни с кем из тех, кто так стращает меня. Я верю в свои силы, я хочу знать, какая же я действительно актриса, и, по моему глубокому убеждению, было бы очень хорошо, если бы я следующий сезон играла, ты был бы со мной, помогал мне, работали бы мы вместе… Если бы ты знал, как я об этом мечтаю, Алеша.

Милый, не надо отговаривать меня, не надо пользоваться тем, что я сейчас уж очень стремлюсь быть с тобой солидарной, и гнуть меня в ту сторону, чтобы я не ехала в Ригу.

Твоя Маруся

10 мая 1904, Москва

…Завтра я уеду дня на два, на три по делу, о котором я тебе уже говорила, к которому еще прибавилось поручение Л. Л. [Бенуа].

Будь совершенно спокоен — я не простужусь и буду совершенно здорова. Писать эти дни не буду, не жди, а по приезде обратно буду телеграфировать.

…Вообще «высшее общество» — исполняется пророчество Константина Сергеевича³ — отвернулось от меня! Сегодня я провожала Л. Л., и на вокзале семейство Жедринских (тот самый камергер, который был у Коровина) не удостоило меня узнать и прошло мимо особенно строго, я чуть было не упала в обморок «от отчаяния», но удержалась ввиду многочисленной окружавшей меня публики.

Вот оно, возмездие за дурное поведение! О-о-о!! И как мне было весело и смешно. Весело, что я ушла от всех этих скучных и никому не нужных людей и условностей. И если бы даже я была совершенно одна в будущем, если я перестану быть актрисой, — я буду жить так, чтобы быть совершенно свободной! Только теперь я чувствую, как я всю жизнь крепко была связана и как мне было тесно…

23 мая 1904, Москва

…Стоит мне показаться в переулке, как все извозчики начинают пересвистываться и откуда ни возьмись — штук шесть является у подъезда нашего дома разных личностей.

Письма Андреевой к Горькому публикуются впервые, по подлинникам, хранящимся в Архиве А. М. Горького.

Год установлен по времени отъезда Андреевой с детьми в Петербург (май 1904 г.).

Упоминаемые в первом письме острые отношения между Морозовым и Немировичем-Данченко возникли еще раньше. Еще 3 марта 1903 г. Книппер сообщала Чехову о столкновении между ними при обсуждении репертуара. Председательствовавший Морозов прервал речь Владимира Ивановича, после того как последний заявил, что не следует гнаться «за современностью и за вкусом публики» и что «вовсе нет заслуги в том, что мы ставили Горького, а заслуга, что мы заставили его писать». В результате собрание было сорвано (ОРБЛ, ф. 356, рукопись III тома переписки А. П. Чехова и О. Л. Книппер).

О недовольстве Морозова писал и Горький:

«Видел Савву — плохо он говорит о театральном деле, видимо, наша публика вообще не способна работать дружно и уважая друг друга. Умрет этот театр, кажется мне» (т. 28, стр. 306).