19 июля 1902, Железноводск
Правда, что очень давно я не писала Вам, милый мой Александр Николаевич, и не ответила на первое письмо Ваше, но Вас я не забыла, к судьбе Вашей совсем не равнодушна и была ужасно обрадована узнать, что Вы все-таки вновь студент; ну теперь надо будет кончать, друг мой, а то ужасно подумать, что может с Вами случиться.
Когда увидимся, бог даст, осенью я Вам расскажу, какие грустные, а подчас и ужасные вести приходят к нам с востока.1 У Измаила Васильевича чахотка открылась в дороге, и нет никакой надежды, что он выживет эти ужасные четыре года. Многим очень плохо, очень многие сильно пострадали от холода, ветра и неудобства путешествия. Сколько жизней, сколько душ искалеченных, разбитых, а за ними сколько матерей, жен, сестер, отцов. Мне холодно и жутко подумать только об этом, а как подумаю, так даже в Москву не хочется, как только вспомню все эти слезы, весь этот ужас!
Вы невольно скажете — все то же. Да, голубчик, все то же, и хоть здесь живем и в стороне от всего, газеты только читаем, но письма со слезами и сюда доходят, и подчас просто жить, дышать не можешь от всей этой массы слез и горя.
Бедняжка, живете себе один-одинешенек, скучно!2 А ведь это, пожалуй, хорошо, а? Авось хоть немного нервы Ваши подправятся и поздоровеет Ваша душа в Вашей темной (нрзбр.), как Вы выразились в прошлом письме.
Мы здесь проводим лето очень тихо, то есть не ходим в гости и к нам, кроме доктора Бурмина, никто не ходит, но гуляем много, много ездим верхом, даже Юрий, несмотря на свою ногу, изловчился и отлично ездит.
Были и на других группах, в Кисловодске, Пятигорске, раз смотрели Комиссаржевскую в «Бесприданнице», раз мы сами с сестрой Катей мелодекламацию в концерте в пользу студентов изображали, вот, кажется, и все.
[…] Здесь был и Дмитрий Иванович [Лукьянов]. Сегодня он уехал опять к матери в Ставрополь. Его судьба, бедняжки, все еще не решилась,3 и есть большие основания думать, что в Москве ему не жить этот год. О зачете тоже все еще неизвестно.
До свидания, крепко жму Вашу руку и прошу Вас не забыть нас. Напишите, когда будете в Москве.
Искренне Ваш друг Мария Андреева
13 ноября 1902, Москва
Милый друг Александр Николаевич. Пожалуйста, не огорчайтесь и не тревожьтесь, так как я сама встревожилась только из-за того, что Алексей Максимович был озабочен, каким это образом пьеса [«На дне»] могла попасть в руки берлинских студентов4 и те хотели ее сыграть раньше Лессинг-театра, которому он ее продал, из-за чего он потерял бы 60000 (нрзбр.).
Вы сами поймете, как я взволновалась мыслью, что, может быть, по моей вине с ним приключится такая беда. Ну, а раз этого не могло быть, то совесть моя спокойна и я могу более объективно отнестись к тому, что читать следовало все-таки с большей осторожностью, так как автор и сам уж по себе достаточно часто подвергается дисциплинарным взысканиям, а тут еще без особой крайности легко было подвести его, что и для Вас, конечно, было бы тяжелой неприятностью.
Ужасно меня интересует, откуда это могли явиться списки этой пьесы, так как она переписывалась в самом ограниченном числе и выдавалась очень скупо и только известным лицам.
Давно все хотела написать Вам, да ведь Вы знаете мое житье: то дела, то посетители, а тут еще миллион — чуть было не написала терзаний — концертов, что почти одно и то же, так как я в концертах читать терпеть не могу. Много читаю, так как играю сравнительно мало. Жизнь идет обычным порядком, с волнениями, порывами, без которых я жить не умею, но пока более или менее сносно. Дети здоровы, очень Вам кланяются, и все мы ждем, что На рождество Вы нас порадуете и приедете к нам в Москву. Очень я соскучилась без сестры Кати и с величайшим бы наслаждением съездила в Петербург хоть на денек, на два, но наша служба тяжела именно тем, что никогда нельзя быть спокойным, что без тебя обойдутся и что своей отлучкой не принесешь очень большого ущерба.
Что вы поделываете? Продолжаете ли заниматься? Хорошо бы это! Недавно С. Т. [Морозов] говорил, что с удовольствием устроит Вас и на это лето, если Вы того пожелаете, так как очень доволен Вами. Сам он что-то прихворнул, что-то вроде плеврита; несмотря на это, он завтра едет в Берлин по делу. Ужасно неугомонный господин.
Для Левицкого Вы завтра получите перевод по почте в 50 рублей от моей Липы, не удивитесь. Если будет еще какая надобность, пишите, если возможно, постараюсь исполнить.
Ну, до свидания, голубчик, я все та же и так же хорошо отношусь к Вам, очень интересуюсь Вашей судьбой и жизнью и всем сердцем желаю Вам всего хорошего. Крепко жму Вашу руку.
Мария
Тихонов Александр Николаевич — писатель, горный инженер, близкий друг Андреевой, друг Горького, его помощник в издательских делах. Участвовал в работе беллетристического отдела дореволюционной «Правды». В течение нескольких лет был репетитором сына Андреевой — Ю. А. Желябужского.
Все письма Андреевой Тихонову хранятся в Архиве А. М. Горького, печатаются впервые в третьем издании этой книги. В первом письме идет речь о студентах Московского университета, сосланных в Восточную Сибирь за участие в противоправительственных выступлениях 9 февраля 1902 г. Подробнее об этом см. здесь воспоминания А. Л. Желябужского.
- От студентов Московского университета, сосланных в Сибирь. ↩
- Бедняжка, живете себе один-одинешенек, скучно! — Тихонов работал в это время по рекомендации Андреевой на Всеволодо-Вильневском заводе С. Т. Морозова в его имении на Урале. ↩
- Его судьба, бедняжки, все еще не решилась… — Речь идет о восстановлении Лукьянова, взятого на поруки А. А. Желябужским, в правах студента Московского университета. ↩
- …каким это образом пьеса [«На дне»] могла попасть в руки берлинских студентов… — Из писем Горького Пятницкому известно, что он сам указал студентам, у кого в Берлине имеется текст пьесы «На дне», так как не предполагал, что они собираются ее ставить («Архив А. М. Горького», т. IV, стр. 103). ↩