21–го сентября1
6 ч. утра
Константин Сергеевич, простите меня, ради бога, что я решаюсь в такое время тревожить Вас и писать Вам2, но мое состояние духа сейчас такое ужасное, мое положение такое затруднительное, что я не могу не обратиться к Вам, а говорить я с Вами боюсь, Вы такой суровый со мной, да и вообще измученный, взволнованный, раздраженный. Когда я с неделю тому назад обратилась к Марии Петровне, что меня пугает то, что на всех репетициях с нею играет Ольга Леонардовна, а я с Мунт, и что если я играю в первом спектакле, то это очень неудобно, — Вы велели нам замолчать и не касаться этих щекотливых вопросов.
Вчера расписывались на репетицию 22–го, последнюю генеральную, и опять с Марией Петровной репетирует Книппер. Взволнованная и огорченная, я обратилась с просьбой к Александру Акимовичу сказать, что я ни разу не репетировала с Марией Петровной и ни разу не вела с нею первого акта с самой весны. Он спустя несколько времени пришел и сказал, что старался объяснить это Владимиру Ивановичу, но тот настаивает, чтобы репетировала Ольга Леонардовна. Тогда я попросила, если можно, прийти Владимира Ивановича. Даю Вам честное слово, Константин Сергеевич, что я ничего не преувеличиваю и ничего не вижу особенными глазами, что я говорила не только просительно, но очень робко и огорченно. Владимир Иванович очень резко заявил мне, что это дело решенное, что разговаривать мне нечего, что было 120 репетиций со мной (!), что у меня было семь генеральных (!). Когда я возразила, что у меня было две генеральных, он сказал: «До этого [мне] дела нет — кто репетировал, с кем репетировал. Я знаю, что было масса репетиций».
Кому же тогда до этого дело, с кем говорить, кого просить? Иначе как за насмешку и по тону и по смыслу я не могу принять его слова: «Я не понимаю, откуда ваши претензии, вы играете Леля вполне твердо, уверенно, по обыкновению будут говорить, что это один из ваших шедевров… И что бы там ни было — я признаю справедливым, чтобы репетировала Ольга Леонардовна, и так будет во что бы то ни стало».
Я, разумеется, замолчала и ушла. Мне, он говорит, будет дана репетиция в субботу утром с декорациями, костюмами и всеми, кроме соловьевцев. Ну, а Мария Петровна не устанет — репетиция в пятницу, спектакль в воскресенье, и еще репетиция в субботу? Уж обо мне я не решаюсь говорить, что в пятницу утром единственная репетиция «Одиноких», в субботу репетиция «Снегурочки», в воскресенье «Снегурочка», в понедельник «Одинокие». Да это и не было бы существенно, если бы не все эти ненужные волнения и огорчения.
Простите меня, Константин Сергеевич, верьте, что мне мучительно больно и обидно тревожить Вас, но я боюсь, боюсь играть Леля! Когда я сказала вчера Владимиру Ивановичу: «Да как же я буду играть Леля, если я ни разу не репетировала с Марией Петровной, — значит, мне и играть будет нельзя». «Ах, это ваше дело, не играйте — будет играть Ольга Леонардовна».
Скажите Вы мне правду, прямо, искренне, без всякого желания как-то утешить, что-то не задеть, поймите Вы, что я от Вас покорно снесу многое — я так люблю и уважаю Вас и как учителя, и как человека, и как общественного деятеля, ну да ведь Вы все это знаете, — скажите Вы мне, что мне делать? Не играть на первом спектакле? Совсем не играть Леля? Или играть спустя некоторое время?
После резкой, категорической отповеди Владимира Ивановича я официально не скажу ни одного слова, но как друга прошу Вас, простите меня за то, что я к Вам обращаюсь, и скажите мне, что мне делать? Никаких претензий у меня нет, ни на кого я не раздражаюсь, мне просто больно, что я становлюсь в Вашем деле чем-то мешающим, раздражающим, ненужным. Если Вам самому некогда, попросите Марию Петровну написать мне или сказать, что Вы думаете, — я приеду к ней, когда она назначит.
Искренне преданная Вам
Мария Желябужская
Все письма Андреевой к Станиславскому печатаются впервые, по подлинникам, хранящимся в Музее МХАТ (архив К. С. Станиславского).
Год настоящего письма установлен по премьере спектакля «Снегурочка».
Переписка Андреевой со Станиславским охватывает период с 1900 по 1917 г.
↩… решаюсь в такое время тревожить Вас… — Подразумеваются напряженные дни перед выпуском спектакля «Снегурочка», премьера которого состоялась 24 сентября 1900 г. Взволнованный, нервный тон актрисы — исполнительницы роли Леля, вызван рядом причин. 23 августа 1900 г. Александр Акимович Санин, находясь в состоянии нервного возбуждения, несправедливо удалил Андрееву с репетиции и отказался с ней работать (см. здесь воспоминания М. Н. Алейникова). В связи с этим была введена вторая исполнительница роли Леля — О. Л. Книппер, которая писала А. П. Чехову 26 августа:
«Теперь я и Леля буду репетировать, так как поцарапались Санин с Желябужской и он отказался заниматься с ней до приезда Станиславского. Только ради бога молчи об этом». («Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер», т. 1, М., 1934, стр. 174).
С возвращением Станиславского возобновилась и работа Андреевой. К. С. лично занимался с ней. Судя по отзывам прессы, М. Ф. успешно справилась с ролью.
«Наиболее удался из женских ролей Лель, в котором г–жа Андреева ослепительно прекрасна по внешности и дает яркую выдержанную фигуру» («Новости дня», 27 сентября 1900 г.);
«Г–жа Андреева глубже, а вместе с тем она нечто манящее, поэтичное, увлекательное. Г–жа Книппер дает всего Леля без остатка. Г–жа Андреева как будто еще не договаривает чего-то. Она заставляет в своем Леле девическое сердце грезить, томиться, искать» («Московские ведомости», 2 октября 1900 г.).
На премьере «Снегурочки» роль Леля исполняла М. Ф.
↩
