О прибытии Максима Горького в Соединенные Штаты многие американские газеты сообщили как об очередной сенсации. Горького в Америке широко знали. Там уже были напечатаны его пьесы «На дне», «Дачники». В 1905 году публиковались пьесы «Мещане» и «Дети солнца». В газетах и журналах появлялись его рассказы, очерки американских авторов об удивительной жизни сына столяра, ставшего крупнейшим писателем мира. Как только не называли его буржуазные репортеры: «бриллиант в грязи», «Гулливер из Нижнего Новгорода», «выдающийся самоучка», «он пришел со дна жизни». И даже — «босяк–миллионер». Конечно, газетчиков не мог не заинтересовать первый приезд Горького в их «свободную» страну.
А. М. Горький, М. Ф. Андреева и Н. Е. Буренин еще не успели сойти с парохода, как к борту подошел катер с журналистами и фотокорреспондентами, представлявшими американские газеты. Они буквально атаковали Горького. Ввалились в его каюту, уселись на спинку дивана, на столы, на чемоданы, фотографировали гостей из России и требовали немедленно дать им интервью.
М. Ф. Андреева на английском языке от имени Алексея Максимовича поблагодарила представителей американской печати «за такую теплую встречу» и просила прийти за интервью в другой раз. Объясняла, что поездка через океан была долгой, утомительной и Горький крайне нуждается в отдыхе. А через несколько дней он охотно побеседует с «королями прессы».
Журналисты внимательно выслушали Марию Федоровну, но из каюты не уходили. Они во что бы то ни стало хотели взять у Горького интервью: по их понятиям, стремление к гонорару выше благородства.
Один из журналистов, увлеченный «модой на Горького», спросил, не является ли он анархистом. Мария Федоровна ответила:
— Горький — социалист, он верит в закон и порядок, которые пока не установлены в России.
А. М. Горький представил журналистам свою жену М. Ф. Андрееву и друга–революционера Н. Е. Буренина.
И опять просил журналистов прийти в следующий раз.
В комфортабельном отеле «Бельклер» для Горького, Андреевой и Буренина отвели три номера. Приняв ванну, они переоделись после дальней дороги. Вестибюль отеля уже гудел как потревоженный улей: у занимаемых ими номеров толпились возбужденные репортеры, русские эмигранты, представители различных официальных организаций, простые американцы. Всем хотелось увидеть Горького. Через несколько часов в газетах появились его фотографии. Рядом описывалась внешность приехавших. Сообщались сведения о том, какого цвета глаза писателя, какой у него рот, нос, стал известен даже его рост. Авторы первых материалов писали о необычайной красоте М. Ф. Андреевой и элегантности Н. Е. Буренина. Оказалось, что некоторые журналисты еще на пароходе поговорили со многими людьми из обслуживающего персонала, узнали, в каких костюмах ехали Горький и его спутники, что они ели и пили. И все эти «детали», конечно, сразу же попали на страницы американской печати.
В первый же день пребывания в Нью–Йорке Горькому нанесли визиты около ста человек.
На второй день после приезда в нью–йоркском клубе «Эй–Клаб» состоялся банкет в честь Горького. Устраивал банкет специально созданный комитет содействия русской революции. Среди приглашенных был известный американский писатель 70-летний Марк Твен, создатель бессмертных образов Тома Сойера и Гекльберри Финна, автор книг «Принц и нищий», «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», «Жизнь на Миссисипи». В Соединенных Штатах его называли Великим Сэмом (по настоящему имени — Семюэл Клеменс). Перед встречей американский адвокат Морис Хилквит сказал А. М. Горькому (переводила М. Ф. Андреева):
— Великий Сэм принял на себя руководство Всеамериканским комитетом по оказанию содействия революции в России. Он будет считаться почетным председателем этой организации.
Марк Твен взял Горького под руку и сказал:
— В нашу страну пожаловал гость из самой угнетенной страны европейского континента — России. Но мы не должны забывать, что эта страна подарила миру таких великанов мысли и творчества, таких всеми признанных учителей, как Лев Толстой и Достоевский, на чьих книгах воспитываются поколения мыслящих американцев… Максим Горький является продолжателем самых высоких традиций русской литературы. А кроме того, он один из редких, даже редчайших примеров гармонии между словом и деянием. Горький может быть гордостью литераторов всего мира, поскольку он действенно и неустрашимо борется за проповедуемые им девизы и истины.
Ответную речь Максима Горького на английский язык переводила М. Ф. Андреева. А. М. Горький поблагодарил Марка Твена и пожелал ему многих лет жизни. Затем сказал, что русская революция не закончилась, в стране зреют силы, которые свергнут монархию и откроют путь к демократической жизни. Горький призвал американцев не давать ни одного доллара взаймы русскому царскому правительству — душителю революции.
За первым банкетом последовали второй и третий. Пресса была переполнена статьями о Горьком.
Все предвещало политический и материальный успех. В письме к К. П. Пятницкому в Петербург А. М. Горький в то время сообщал: «Меня страшно увлекает каша, заваренная здесь. Любопытно, говорят — я здесь делаю революцию. Это, конечно, чепуха, но, говоря серьезно, мне удалось поднять шум».
Русское посольство в Вашингтоне срочно предприняло «предупредительные меры». Эсеры, обозленные отказом Горького выделить им деньги «на революционные цели», развернули кампанию против него.
Призывы Горького вызывали ярость и злобу американских финансовых магнатов. Именно они поддержали кампанию против Горького, начатую русским посольством. Царизм все–таки получил заем. По словам В. И. Ленина, это были «два миллиарда франков на расстрелы, военно–полевые суды и карательные экспедиции».
А. М. Горький писал тогда:
«Постыдный иностранный заем, полученный только что, тяжким ярмом ляжет на шею русского народа…»
Горький увидел Америку владельцев трестов и концернов, синдикатов и акционерных обществ, банкиров и крупных торговцев. Приехав из самодержавной России, он хотел видеть республиканскую демократическую страну. Но оказался в государстве, где царствуют вопиющая несправедливость и беззаконие, где кучка алчных богачей властвует над миллионами и миллионами бедных и нищих людей.
Он увидел не только Уолл–стрит с множеством зданий банков, монументальные парадные которых одеты в мрамор. На берегах реки Ист–Ривер писатель заметил многоэтажные трущобы с обилием самых убогих квартир. Трагическая нищета одних стала спутницей богатства и власти других. Горький заметил в Нью–Йорке разительные контрасты, невероятную скученность застройки, неразрешимые транспортные проблемы, отравленный воздух, отсутствие зелени. И вскоре он назовет гигантский Нью–Йорк «городом Желтого Дьявола».
Через несколько дней после прибытия в США в письме к К. П. Пятницкому в Петербург А. М. Горький отмечал, что американцы «слишком бизнесмены — люди, делающие деньги, — у них мало жизни духа». В другом письме — И. П. Ладыжникову — он подчеркивал: «Мы далеко впереди этой свободной Америки, при всех наших несчастьях! Это особенно ясно видно, когда сравниваешь здешнего фермера или рабочего с нашими мужиками или рабочими».
На митинге в Грэнд–Пэлейсе в Нью–Йорке М. Горький сказал: «Я не верю во вражду рас и наций. Я вижу только одну борьбу — классовую. Я не верю в существование специфической психологии, вызывающей у белого человека естественную ненависть к человеку черной расы».
14 апреля 1906 года в американских газетах была опубликована телеграмма Максима Горького, которую он послал томившимся в тюрьме штата Айдахо руководителям «Западной федерации рудокопов» — социалистам Чарльзу Мойэру и Вильяму Хейвуду. Русский писатель открыто высказывал свою искреннюю солидарность с ними: «Привет вам, братья–социалисты. Мужайтесь! День справедливости и освобождения угнетенных всего мира близок. Навсегда братски ваш М. Горький».
Враги Горького использовали желтую прессу и принялись травить его и Андрееву. Газеты стали называть Алексея Максимовича «красным писателем», «агентом русских большевиков», «врагом американской свободы».
О Горьком и о большевичке Андреевой говорили как о послах русской революции. Такой высокой оценкой они, конечно, гордились!
Американские журналисты искали какой–либо «шумный» повод для травли писателя, чтобы очернить Горького и помешать ему осуществить цель его поездки в США. Такой повод они нашли с помощью царского посла в Вашингтоне барона Розена и дипломата Николаева. Те подсунули журналистам желтой прессы «информацию» о безбожнике Горьком, который приехал в «благочестивую» Америку, якобы нарушив все «моральные правила». Гнусные фарисеи рядились в тогу блюстителей высокой нравственности.
В «свободной» Америке началось «нравственное линчевание» А. М. Горького и М. Ф. Андреевой. Используя тот факт, что их брак не был официально оформлен церковью, буржуазные газеты, забыв о гостеприимстве и не стесняясь в выражениях, истерично восклицали: «Горький бросил законную жену с детьми на произвол судьбы», «Горький обманул Америку!»
Эсеры передали в ЦК эсеровской партии ряд фотографий, на которых Е. П. Пешкова была запечатлена с Горьким и детьми. Эти снимки оказались в русском посольстве в Вашингтоне. Царские дипломаты не замедлили, конечно, передать эти «разоблачительные» материалы падким на сенсацию американским журналистам. А те действовали по своим «правилам». В американском женском журнале рядом с фотографией, изображавшей А. М. Горького с женой и детьми, был помещен фотоснимок М. Ф. Андреевой: длинные волосы ниспадают до пят, взгляд ее отталкивающий. Чернильные лакеи капитала умышленно скрыли, что это — снимок артистки М. Ф. Андреевой в одной из ее ролей, пусть читатели думают, что так Мария Федоровна выглядит в обычной жизни. И под снимком этой полусумасшедшей написали: «Ради этой женщины Максим Горький бросил свою жену и детей».
Вся эта наглая и беспардонная клеветническая кампания была невероятно унизительной. В минуту отчаяния Мария Федоровна с горечью поделилась с Н. Е. Бурениным мыслью о том, что у нее «появилась навязчивая идея взобраться на статую Свободы и броситься оттуда вниз головой, чтобы заставить замолчать всю эту свору».
«Марию Федоровну затравили до болезни, — сообщал Горький в одном из писем в Россию. — Все это мешает делать то, чего ради я сюда приехал. Уступать — не буду. Или — меня вышлют насильно, или я уеду отсюда победителем, хотя бы пришлось прожить здесь год».
В одной из статей А. М. Горький категорически заявил «жрецам американской морали»:
«Она моя жена. И никакой закон, когда–либо изобретенный человеком, не мог бы сделать ее более законной женой. Все сплетни о том, что наши отношения незаконны, — злостная клевета. Никогда еще не было более святого и нравственного союза между мужчиной и женщиной, чем наш».
В редакции нью–йоркских газет А. М. Горький направил для опубликования такое письмо:
«Я думаю, что эта некрасивая выходка против меня не могла исходить от американцев, мое уважение к ним не позволяет мне заподозрить их в недостатке такта по отношению к женщине. Полагаю, что эта грязь инспирирована кем–либо из друзей русского правительства.
Моя жена — это моя жена, жена М. Горького. И она и я — мы оба считаем ниже своего достоинства вступать в какие–либо объяснения по этому поводу. Каждый, разумеется, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остается наше человеческое право — игнорировать сплетни».
В защиту М. Ф. Андреевой и А. М. Горького выступил американский писатель Эптон Синклер. Английский писатель Герберт Уэллс в своей книге «Будущее Америки» осудил действия ханжей от морали.
Горький и Андреева получали немало писем от сочувствующих американцев. В потоке таких писем было одно, особенно заинтересовавшее Алексея Максимовича и Марию Федоровну:
«Я не могу и не хочу позволить, чтобы целая страна обрушилась на одинокую, слабую молодую женщину, и поэтому я предлагаю Вам свое гостеприимство. Престония Мартин».
Супруги Мартин были людьми интеллигентными, культурными. Миссис Мартин — дочь известного нью–йоркского врача — хорошо знала творчество Горького по переводам его ранних произведений, опубликованных в американской печати. Престония Мартин сама была писательницей и высоко оценивала книги Горького, считая его одним из крупнейших русских и мировых писателей.
Супруги Мартин жили в то время на Статен Айленд (остров в устье реки Гудзона), имели там виллу.
Предложение неизвестной Горькому американки было весьма кстати. В связи с дикой травлей, поднятой в американской печати, 14 апреля 1906 года Горький и Андреева были выселены из нью–йоркского отеля «Бельклер». В двух других отелях им также отказали предоставить номер.
За фальшивым фасадом «подлинной демократии» скрывались гнуснейшие, бесчеловечные «порядки».
28 мая 1906 года Горький в одном из писем сообщал: «Здесь все измеряется деньгами, все — прощается за деньги, все продается за них. Удивительная страна, я тебе скажу! Все охвачены прямо болезненной страстью к золоту и порой в этом уродстве отвратительны, часто жалки и смешны».
По адресу, указанному Престонией Мартин, предварительно направился Н. Е. Буренин. Он выяснил, что педагог Джон Мартин и его жена Престония имеют виллу в Нью–Йорке и дачу «Самер Брук» («Святой ручей») в горах Адирондака в 25 километрах от города Элизабеттаун.
Американская буржуазная печать не прекращала нападок на Горького. Более того, в ряде газет и журналов появились статьи против супругов Мартин, якобы нарушивших «правила американской морали». В ответ Престония Мартин 21 апреля 1906 года опубликовала в газете «Нью–Йорк трибюн» и в других газетах такое сообщение: «Я считаю, что нам оказана честь тем, что мы принимаем Максима и г–жу Горьких, и мы с удовольствием будем иметь их своими гостями до тех пор, пока им это нравится».
А. М. Горькому, М. Ф. Андреевой и Н. Е. Буренину супруги Мартин предоставили отдельный уютный коттедж. Он был превосходным. В просторной, оригинальной комнате вместо потолка — стеклянный свод, и по ночам из комнаты можно было наблюдать небо, усеянное звездами. Горький любил сидеть у солидного камина. В кадках росли небольшие деревья, в шандалах были установлены свечи. Особый уют в комнате создавал концертный рояль, на котором охотно и щедро играл Н. Е. Буренин. Горький любил творчество норвежского композитора Эдварда Грига (видимо, не случайно в повести «Мать» одна из героинь играет произведения Грига).
Днем все трудились. Двери дома наглухо были закрыты, Горький не принимал репортеров и всех, кто пытался увидеть его. Он крайне ценил время. Мария Федоровна установила четкий и строгий режим дня, чтобы никто не отвлекал Горького. Если он заканчивал какой–либо эпизод или главу, вслух прочитывал написанное Марии Федоровне или Николаю Евгеньевичу. В одном из писем Мария Федоровна отмечала: «Это будет очень крупная вещь, может быть лучшее из всего, что он написал до сих пор. Мать эта написана — удивительно! А на ее психологии проходит история почти всего освободительного движения последних лет. Много таких мест, которые слушаешь с замиранием сердца, и нет возможности удержаться от слез — и не внешних, от жалости, а глубоких слез с самого дна души как–то — или от восторга!»
Горький писал повесть «Мать». Мария Федоровна много раз перепечатывала главы на машинке, корректировала их. Часто не поспевала за Горьким. К тому же ей приходилось вести все хозяйство: прислуги в доме не было. О необычайном трудолюбии Марии Федоровны Н. Е. Буренин сообщал своей сестре в Петербург: «…работает, как каторжная, или у плиты, или у чана моет посуду, или мясо чистит, или кур потрошит, а когда свободна, до двенадцати часов пишет на машинке, даже теперь, когда я играю на пианино».
И на чужбине М. Ф. Андреева бесстрашно участвовала в политической деятельности. Вместе с А. М. Горьким бывала на митингах в Нью–Йорке, Бостоне, Филадельфии. 28 и 30 мая 1906 года Горький выступил в Филадельфии и Бостоне с докладом «Царь, Дума и народ». На некоторых митингах Мария Федоровна выступала сама, защищая идеи русской революции, деятельность большевистской партии. Силу ее духа не сломила оголтелая клевета империалистических кликуш. Необычайное мужество боевой соратницы Горького импонировало передовым людям и вызывало их сочувствие, искреннее уважение. На митингах и в печати Горький продолжал разоблачать кампанию лжи и клеветы, которую вели против него агенты царского правительства.
4 мая 1906 года Мария Федоровна выступила перед студентками Барнардского колледжа Колумбийского университета. Собрались они на квартире Джона Дьюи — профессора этого университета, известного философа–прагматиста. На следующий день нью–йоркская газета «Уорлд» опубликовала статью об этом выступлении М. Ф. Андреевой, которая рассказала об участии женщин в политической борьбе за освобождение русского народа от оков самодержавия. «…Придет время, — говорила она, — когда угнетенный народ России будет управлять страной. Женщины борются за свободу так же, как и мужчины. Если мы отдадимся этой борьбе всем сердцем, с твердой решимостью победить, наше дело победит…» Мария Федоровна говорила о бедственном и унизительном положении женщин в России, о том, что они мужественно участвуют в освободительной борьбе с царизмом. М. Ф. Андреева призвала собравшихся оказать помощь русской революции денежными средствами для ее участников. Ее речь вызвала у слушательниц бурю восторгов. Студентки колледжа спели серенаду в честь Марии Федоровны.
В Колумбийском университете Мария Федоровна познакомилась с профессором Гарриет Брукс. Ученый, физик, она была милой, обаятельной 30-летней женщиной. Брукс являлась ближайшей сотрудницей знаменитого Эрнеста Резерфорда в его первой в мире атомной лаборатории в Монреале. Любя всей душой русскую литературу, она отлично знала произведения Горького, высоко ценила его как писателя, драматурга и публициста. Гарриет Брукс часто посещала Горького и Андрееву на даче «Святой ручей», стала их другом.
Горький ближе познакомился и с адвокатом Морисом Хилквитом — основателем социалистической партии Соединенных Штатов. Он являлся посредником между американскими издательствами и Горьким. Хилквит как–то сказал Марии Федоровне, что «Мать» можно будет при его содействии издать в Соединенных Штатах.
Нелегкими были дни на чужбине. Вот отрывок из ее письма Е. Ф. Крит: «Родная моя, если бы ты знала да видела, как я пишу вам, как я плачу такими тяжелыми горькими слезами, когда пишу. Потому что мне мучительно до крика хочется быть дома, с детьми, с тобой, со всеми вами! Я хочу быть с вами, хочу, хочу, хочу! Итак, все… чуждо и нелепо мне, среди чего я живу…»
Горький и Андреева хотели скорее уехать из Америки — страны меркантильной и эгоистичной. Но они видели в ней не только алчных частных собственников, но и людей честных и порядочных, таких, как супруги Джон и Престония Мартин. С искренним уважением к хозяйке коттеджа Горький и Андреева называли ее на русский лад Престонией Ивановной, а ее мужа Иваном Ивановичем. Супруги Мартин искренне полюбили Горького и Андрееву. Когда Мария Федоровна сильно простудилась и заболела, Престония Мартин не отходила от ее постели, приглашала врачей, покупала необходимые лекарства. Ее чуткое и заботливое отношение помогло Марии Федоровне быстрее выздороветь и участвовать в политической деятельности.
Н. Е. Буренин о том времени писал: «…огромное место занимала Мария Федоровна в жизни Алексея Максимовича. Своим большим, любящим сердцем чувствовала она, какой отдых нужен Алексею Максимовичу в период напряженной творческой работы, какие нужны условия, чтобы он мог отдохнуть и сердцем и душой. Воспользовавшись необычайной обстановкой, в которой мы жили, зная любовь Горького к музыке, незаметно для него она организовала наши своеобразные музыкальные вечера».
Горький и Андреева порой вместе с супругами Мартин проводили короткие минуты отдыха. Н. Е. Буренин вспоминал, что в такое время Мария Федоровна покоряла всех своим пением:
«У нее был совершенно замечательный «номер»: «Песня про комара». Она ее пела бесподобно.
Рассказывая очень просто про комара, про его встречу с мухой, она незаметно меняла интонацию, когда комар оставался один и садился, свесив ножки, на дубовый листок. Налетал ветер, в голосе слышно было волнение. А когда происходила катастрофа — комарик сваливался с дуба, ломал себе ребра и кости, — голос снова менялся, появлялись трагические нотки, вещавшие о комариной смерти. Самый большой успех имели слова, в которых спрашивалось: «Какой это лежит покойник?» И лукаво–иронический ответ: «То не царь, не генерал, не полковник, то старой мухи полюбовник».
Американцы аплодировали и заставляли Марию Федоровну бисировать.
У Горького была странная особенность: он вообще не любил женского пения… Но «Песня про комара» в исполнении Марии Федоровны ему нравилась. Он ухмылялся себе в усы, и ему даже как будто импонировал успех, которым сопровождалась эта песня. Когда появлялся какой–нибудь новый посетитель… Горький говорил:
— Ну–ка, Маруся, спой про комара. — И мы не уступали американцам пальмы первенства».
Но веселых и по–настоящему радостных дней в Америке было мало. Эмигрантская жизнь становилась особенно тяжелой, когда долго не было писем из России (впоследствии было установлено, что многие письма Горькому и Андреевой из России перлюстрировались в Соединенных Штатах и не доходили до адресатов). Мария Федоровна постоянно думала о детях, об их здоровье, о том, как им живется в далеком Петербурге без матери. В одной из весточек к сестре Мария Федоровна написала: «Угнетает меня мысль о средствах для детей». Из–за тревожных дум она порой ночами не спала.
Миссия Горького в Америке, его выступления в печати и на массовых митингах, в которых он разоблачал самодержавие, вызывали недовольство царских властей. Русское посольство в Вашингтоне категорически настаивало на отъезде Горького из Соединенных Штатов.
В письме к К. П. Пятницкому 14 июня 1906 года из Нью–Йорка А. М. Горький сообщал: «Российское посольство усердствует, требуя, чтобы меня отсюда выгнали, буржуазная пресса печатает статьи, в которых уверяет публику, что я анархист, и «меня надо в шею через океан…»».
В тот же день в письме к И. П. Ладыжникову Алексей Максимович подчеркивал: «Посольство российское настаивает в Вашингтоне на необходимости выслать меня из Америки, сыщиков здесь — безумно много! — получаю письма, написанные недурно по–русски, с предупреждением, что буду убит…»
В то время А. М. Горький и М. Ф. Андреева ждали из России письмо Л. Б. Красина о судьбе процесса, затеянного вдовой С. Т. Морозова. В 1905 году Савва Тимофеевич застрелился. Незадолго до этого трагического случая он застраховал свою жизнь. Мария Федоровна вспоминала:
«… С. Т. Морозов считал меня «нелепой бессеребреницей» и нередко высказывал опасение, что с моей любовью все отдавать я умру где–нибудь под забором нищей, что оберут меня как липку «и чужие и родные». Вот поэтому–то, будучи уверен в том, что его не минует семейный недуг — психическое расстройство, — он и застраховал свою жизнь в 100000 рублей на предъявителя, отдав полис мне.
Я предупреждала его, что деньги себе я не возьму, а отдам, на это он ответил мне, что ему так легче, с деньгами же пусть я делаю что хочу — он «этого не увидит…»».
Вдова С. Т. Морозова обратилась в суд с требованием не считать этот страховой полис действительным. Л. Б. Красин сообщил Марии Федоровне, что судебный процесс удалось выиграть, и запросил о том, как она думает распорядиться деньгами.
Мария Федоровна решила так: 60 тысяч рублей передала в кассу РСДРП, 10 тысяч рублей — рабочим и студентам, которые при жизни С. Т. Морозова учились на его деньги (после его смерти вдова прекратила выплачивать им стипендии), тысячу рублей — адвокату, 16 тысяч рублей просила вернуть людям, у которых Алексей Максимович и она были в долгу, 13 тысяч рублей были отданы Е. Ф. Крит на содержание детей Марии Федоровны. Криты жили очень скромно: В. А. Крит был уволен из Николаевского военно–инженерного училища как «скомпрометированный» родством с М. Ф. Андреевой — активной участницей революции. Жили Криты на его пенсию.
Для своих личных нужд Мария Федоровна не взяла ни копейки! И это в то время, когда она жила в эмиграции и крайне нуждалась в средствах. Вот отрывок из ее письма сестре Екатерине Федоровне, посланного из Адирондака в сентябре 1906 года: «…тяжко мне невыносимо, что я ничего не зарабатываю. По совести знаю, что я не живу на счет А. М., потому что работаю я как вол, печатаю для него, перевожу, даю уроки, — но все это заработок грошовый, и я лично нуждаюсь очень сильно… угнетает меня только мысль о средствах для детей».
В июле 1906 года А. М. Горький опубликовал в американском журнале «Аппельтон мэгэзин» свой публицистический очерк «Город Желтого Дьявола». Он делился впечатлениями о Соединенных Штатах, о противоречиях империалистического государства, о его ханжеской морали. Гневно писал о том, что увидел за внешней позолотой хваленой американской «демократии», в обществе раздавленных человеческих прав. «Я очень много видел нищеты, — писал Алексей Максимович. — Мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо. Ее глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, но ужас нищеты Ист–Сайда США мрачнее всего, что я знаю».
В то время, в середине августа 1906 года, А. М. Горький из Адирондака сообщал в одном из писем: «…живу в горах. Очень скучное место. Вообще Америка — страна деньжищ, и скучищи, и невежества».
И тогда же А. М. Горький писал А. В. Амфитеатрову:
«Работаю. Наблюдаю с жадностью дикаря американскую культуру. В общем — тошнит, но иногда — хохочу, как сумасшедший. Уже теперь чувствую себя в силах написать об Америке нечто такое, за что они меня выгонят».
В середине августа 1906 года в одном из писем К. П. Пятницкому А. М. Горький дает ему совет: «Желаю Вам никогда не видеть Америки, это доброе пожелание, уверяю Вас».
Официальная Америка, конечно, была возмущена подобными оценками этой «земли обетованной». Но прогрессивные американцы одобряли очерк А. М. Горького. И не скрывали своего мнения: «Все написанное Горьким в этом очерке — правда!»
Именно эта правда возмущала апостолов американского «образа жизни». В конце августа или начале сентября 1906 г. из Адирондака А. М. Горький в одном из писем сообщал: «…я — самый ужасный человек в стране, страна никогда не испытывала такого позора и унижения, каким награждает ее этот безумный русский анархист, лишенный от природы морального чувства и поражающий всей своей ненавистью к религии, порядку, наконец, к людям», — пишет одна газета. В другой напечатано обращение к сенату с предложением выслать меня. Желтая пресса неистовствует. На ворота дома, где я живу, наклеивают наиболее резкие выходки против меня…»
«Я ведь здесь точно в гробу», — писала Мария Федоровна о своем самочувствии.
Письма ее из Соединенных Штатов были проникнуты невероятной тоской по родине. Но возможности возвратиться в Россию еще не было. В 1906 году М. Ф. Андреева сообщала А. В. Амфитеатрову: «Тяжеловато жить за границей–то, а в Россию ехать нелепо очень. Алексея Максимовича убьет первый черносотенец за 5 целковых и не поморщится, а меня в кутузку посадят за «московские дни», только и всего. А как бы туда хотелось…»
Можно понять ее состояние, когда она писала, что для нее и Алексея Максимовича дальнейшее пребывание в Соединенных Штатах нетерпимо. 26 августа 1906 года в письме к К. П. Пятницкому М. Ф. Андреева подчеркивала: «…меня тянет домой в Россию, на каждом шагу все оскорбляет меня здесь, а что мне пришлось вынести в этой Америке, так уж я только стараюсь не вспоминать, чтобы не чувствовать, что вот–вот что–то захлестнет в мозгу — и готово. И я не могу оставить Алешу одного. Я знаю, что хоть он сейчас весь ушел в лихорадочную работу, ничего не видит, не слышит, может быть, не знает даже, что я тут, но, если меня не будет около него, не будет моих постоянных забот о нем, о его здоровье, не буду я ограждать его от беспокойства и всего внешнего, мешающего ему, — и он не выдержит, сломится. Ну и живешь. Так–то, милый, а ведь я тоже была сама по себе чем–то, а теперь вот печатаю на машинке, перевожу со всех языков и на все языки, изучаю английский язык…»
Всеми своими помыслами и действиями Мария Федоровна подтверждала мнение Льва Толстого: «Любить — значит жить жизнью того, кого любишь!»
В Америке Горький и Андреева прожили семь месяцев. Они рассказали американскому народу правду о русской революции, раскрыли антинародный характер кровавого царского режима.
Горький в основном закончил в Америке повесть «Мать». В 1907 году она вышла на русском языке в Берлине в издательстве И. П. Ладыжникова и в переводе на английский язык в Нью–Йорке и Лондоне. Это было выдающееся произведение. Впервые в истории мировой художественной литературы Горький нарисовал картины революционной борьбы пролетариата, зарождение революционного союза рабочего класса и крестьянства. С огромной художественной силой писатель показал благородство и нравственную красоту героев пролетарского движения, создал бессмертные образы Павла Власова, его матери Ниловны, рабочего Андрея Находки. Эта повесть Горького имела огромное значение для воспитания пролетариев во всех странах мира, она получила высокую оценку В. И. Ленина.
В 1907 году в Петербурге вышли три очередных сборника товарищества «Знание», в них была опубликована первая часть повести «Мать».
С.—Петербургский комитет по делам печати 3 августа 1907 года сообщал прокурору С. — Петербургской судебной палаты:
«В XVI, XVII и XVIII (за 1907 год) сборниках, издаваемых товариществом «Знание», напечатана повесть Горького «Мать».
…При чтении повести бросается в глаза полное, ясно выраженное сочувствие автора идеям социалистического учения и выведенным в повести пропагандистам этого учения. При таком отношении автора к разрабатываемой им теме отдельные нижеуказанные места повести имеют вполне преступный характер.
…Комитет имеет честь покорнейше просить Ваше превосходительство возбудить судебные преследования против авторов: повести «Мать» М. Горького (Алексея Пешкова) и статьи «На войне» В. Вересаева (местопребывание их комитету неизвестно), а равно и против других лиц, могущих оказаться виновными по тем же делам.
Экземпляры инкриминируемых сборников при сем препровождаются».
В России были и другие деятели, возмущенные повестью «Мать». Буржуазные критики, журнал «Весы» и прочие органы символистов выступили против повести «Мать» за ее якобы «антихудожественность». 6 октября 1907 года М. Ф. Андреева писала А. Н. Тихонову–Сереброву:
«… Недавно прислали сюда вырезки рецензий за последнее время, и меня поразило обилие их. Сколько мерзости, сколько лжи и пошлости и какой злобный вой! Вот уж именно колет глаза это Знамя всем уставшим, отставшим, разочаровавшимся, обманувшимся и просто ренегатствующим!»
Значительным вкладом в революционную литературу были также яркие и страстные публицистические очерки, статьи, памфлеты, написанные А. М. Горьким на американском континенте. Среди них — «Мои интервью», «Прекрасная Франция», «В Америке», «Город Желтого Дьявола» и другие.
А. М. Горький и его спутники собирались покинуть Соединенные Штаты. Решили временно поселиться в Италии: Горький плохо себя чувствовал, у него усилилось кровохарканье, у Марии Федоровны появились признаки астмы. Им следовало серьезно лечиться и поправить свое здоровье. Вместе с ними в Италию направилась Гарриет Брукс. Она поехала туда, чтобы, по ее словам, «перевернуть вверх дном всю Италию в поисках ученых, занимающихся теми же проблемами, что и мы с Резерфордом».
Океанский пакетбот «Принцесса Ирен» 30 сентября 1906 года покинул нью–йоркскую гавань. Позади осталась, как сказал А. М. Горький, статуя сомнительной свободы…
