Путь из Нью–Йорка в Неаполь длился до 13 октября 1906 года. Океанское путешествие А. М. Горький и его спутники перенесли более или менее спокойно, большая качка была лишь первые пять дней.
Итальянцы приняли их тепло и радушно. О встрече и митинге в Неаполе одна итальянская газета сообщала: «Трудно описать энтузиазм толпы, когда появился Горький. Раздались шумные аплодисменты, тысячи голосов восклицали: «Да здравствует Горький! Да здравствует великий художник! Да здравствует русская революция!»»
Римская социалистическая газета «Аванти» поместила интервью с русским писателем. В тексте были выделены подзаголовки: «Горький в Неаполе», «Господин Пешков», «Его жена», «Что он думает о Неаполе», «Душа американцев», «Опять угнетенные на сцене», «Русская революция победит», «Солдат свободы».
В первый же день во время прогулки по городу Горький и Андреева посетили Неаполитанский музей. Вечером были в театре, сидели в центральной ложе. Газета «Аванти» сообщала, что, когда в ложе в первом ряду появился великий русский писатель, его друг и две синьоры, весь зал встал, аплодисменты заглушали звуки оркестра.
«Итальянцы встретили Алексея Максимовича восторженно и страшно приветливо», — сообщала М. Ф. Андреева в письме М. Хилквиту.
Мария Федоровна перевела письмо Горького итальянским трудящимся, которое было опубликовано в газете «Аванти». Вот его текст:
«К пролетариям Италии!
Меня глубоко волнуют симпатии, выраженные мне итальянским пролетариатом. Это безграничное чувство симпатии заставляет меня надеяться, что приближается, наконец, время, когда любая система насилий, направленная против человека, стремящаяся поработить его разум, вызовет единодушный взрыв негодования и протеста всего мира против тиранов. Пусть крепнет и расширяется по всей земле это чувство духовного братства ко всем. Пусть далее растет и углубляется в каждом сердце любовь к свободе человеческой мысли. Да здравствуют права народов в их любви к правде и борьбе за победу. Спасибо. Максим Горький».
Горький и его спутники не остались без «внимания» агентов царского правительства. Те не испытывали никакой радости в связи с прибытием Горького в Италию: хлопот им прибавилось. О выступлениях А. М. Горького не замедлили сообщить в Петербург министру иностранных дел Извольскому чиновники русского посольства в Риме. Они доносили, что Горький и Андреева «давали бесчисленные интервью журналистам, причем, конечно, в революционном духе высказывались по разным вопросам русской действительности».
А. М. Горький и М. Ф. Андреева выбрали для проживания небольшой остров Капри в Неаполитанском заливе. Площадь его — 10,5 квадратного километра, население тогда было около 8 тысяч человек. Мария Федоровна вспоминала:
«Остров этот небольшой, в четыре с половиною часа его можно кругом объехать на рыбацкой лодке, очень живописный, с чудесным видом с северной стороны на Везувий, дальний Неаполь и целую цепь островков, а с южной — в открытое море. Живешь на этом острове Капри, как на корабле. Связь с землею поддерживает маленький пароходик, раз в сутки приходящий из Неаполя и уходящий обратно.
А в другую погоду, когда в заливе большое волнение или дует сильный ветер, Капри иногда на несколько дней остается совсем отрезанным от внешнего мира».
Вилла «Блезус ди Мария» («Святая Мария») состояла из трех комнат. В нижнем этаже, вспоминала М. Ф. Андреева, находились спальня и ее комната, из которой широкая деревянная лестница вела наверх, во второй этаж. Весь верхний этаж занимала одна большая комната — кабинет Алексея Максимовича. Примечательными были два огромных окна из цельных стекол в полтора метра высотой и три метра шириной. Так как дом стоял на холме и высоко над берегом, из кабинета А. М. Горького открывался такой вид, будто человек находится не в доме, а на корабле, плывущем по морю.
В кабинете Горького, у окна, выходившего на море, стоял на высоких ножках большой письменный стол, покрытый зеленым сукном. От стола с правой стороны возвышалась простая конторка. Иногда, устав сидеть за письменным столом, Горький шел к конторке и работал стоя. На многочисленных полках и столах лежали книги.
Чтобы в кабинете не было холодно и сыро, зимой топили камин. В него бросали корни оливковых деревьев, они давали много тепла, но быстро сгорали. Иногда погода менялась, дул северный ветер. Горький чаще кашлял и порой задыхался. Трудился много: заканчивал последнюю часть трилогии «Жизнь Матвея Кожемякина». Вставал рано. В 9 часов Мария Федоровна подавала ему кофе.
К тому времени она готовила для него переводы из западных газет, которые почтальон приносил накануне. Мария Федоровна переводила те материалы, которые могли, по ее мнению, заинтересовать Алексея Максимовича. Он также получал и внимательно прочитывал столичные и губернские русские газеты. Из России, из многих стран земного шара шла к нему огромная масса писем.
Горький в десять часов утра вновь садился за письменный стол и работал около четырех часов.
В два часа дня обычно был обед. К тому времени приносили новую почту, и никакие просьбы близких или советы врачей не могли убедить Горького не читать во время еды. Мария Федоровна тут же переводила ему некоторые интересовавшие его сообщения итальянских, французских и английских газет. После обеда до четырех часов он отдыхал, в пять пил чай и с половины шестого или с шести часов опять шел к себе в кабинет работать или читать. В семь часов ужинали. Когда к Горькому приезжали русские товарищи, жившие в эмиграции, шли беседы. Иногда затевались какие–нибудь игры, в которых Алексей Максимович принимал живое участие.
Несмотря на больные легкие и сильный кашель, нередко сопровождавшийся кровохарканьем, Алексей Максимович был человеком чрезвычайно веселым. Он сохранял юность души, огромную работоспособность, жажду знаний, беспредельный интерес к жизни.
В одиннадцать часов вечера Алексей Максимович окончательно уходил к себе, снова читал или работал над рукописью. Ложился спать обычно в час ночи, но еще минут тридцать, а то и больше, читал лежа в постели.
Таким был его обычный день.
Заботе о Горьком, о его творческой работе Мария Федоровна отдавала все свои способности, силы и время. Ее самоотверженность и самоотречение объяснялись не только глубокой любовью к Алексею Максимовичу, но и пониманием огромного общественного значения его произведений — могучего оружия трудового народа в революционной борьбе против самодержавного строя. В одном из писем она делилась своим мнением о Горьком: «Он — знамя, кроме своего большого литературного дарования, знамя всего светлого, яркого, смелого и чистого, и сейчас именно за то, что он знамя, люди, потерпевшие крушение, уставшие и ренегатствующие, так усиленно стараются накидываться на него».
Забота Марии Федоровны о Горьком не ограничивалась тем, что она создавала для него очень уютную бытовую обстановку, перепечатывала на машинке его произведения, переводила на русский язык солидную иностранную корреспонденцию. Она являлась переводчицей во время встреч А. М. Горького с иностранцами. Мария Федоровна сама была литературно одаренным человеком. Зная итальянский язык, заинтересовалась итальянским народным фольклором, восхищалась его высокой художественностью и ярким национальным колоритом. Нередко пересказывала А. М. Горькому итальянские народные предания, переводила их и увлекала ими писателя. Свои чудесные «Сказки об Италии» он создал с помощью Марии Федоровны и посвятил ей это произведение. Закончив перевод итальянских сказок, она приступила к переводу пьесы итальянского драматурга Роберто Бракко «Маленький святой» и других произведений. Роман О. Бальзака «Тридцатилетняя женщина» в переводе Марии Федоровны дважды выходил в России до революции и дважды в советские годы.
Горький часто просил М. Ф. Андрееву готовить от его имени ответы на письма, которые он получал, давать отзывы о книгах. Мария Федоровна вела многие практические дела, связанные с подготовкой книг А. М. Горького в издательствах, с постановкой его пьес в театрах.
Мария Федоровна первой оценивала написанное Горьким, знала его планы. Вот одно из ее высказываний писателю А. В. Амфитеатрову:
«А знаете, хорошо он написал третью часть «Окурова» — «Матвей Кожемякин». Есть страницы — особенно о Волге, о кулачном бое — прямо великолепные, хоть наизусть учи, право. И хорошо он о женщине пишет, есть у него некая мачеха Палага — так такие он там слова говорит иногда, так чувствует, что только удивляешься — где это он «подсмотрел», у кого подслушал, как душа говорит».
На Капри М. Ф. Андреева очень тосковала по театру. Писала: «Я театральный человек и таким останусь, несмотря на все горы препятствий, отрезавшие меня от моего любимого дела».
Напряженная творческая работа Горького продолжалась. На Капри он создал много талантливых произведений — «Жизнь Матвея Кожемякина», «Исповедь», «Лето», «Городок Окуров», «Мордовка», «Большая любовь», «Хозяин», «Жизнь ненужного человека», «Случай из жизни», «Рождение человека», «Сказки об Италии», ряд публицистических статей — «О цинизме», «Разрушение личности», «О писателях–самоучках», «О «карамазовщине»» и другие.
Алексей Максимович писал на Капри пьесы «Фальшивая монета», «Васса Железнова», «Зыковы».
Мария Федоровна перевела на итальянский язык отрывки из повести А. М. Горького «Мать», они были опубликованы в печати. Итальянские читатели познакомились с этим произведением раньше, чем оно было напечатано в Соединенных Штатах.
Каприйский период был одним из самых плодотворных в литературной деятельности Горького. В Петербург он писал К. П. Пятницкому: «Работаю здесь на всех парах и с великой радостью», «воспален я рвением к работе до безумия».
Горький трудился крайне напряженно, и Марии Федоровне нелегко удавалось приглашать его на прогулки по острову. Порой вечером они заходили в небольшой уютный зал местного кинематографа. Босоногие ребятишки каприйских рыбаков, заметив его высокую фигуру, толпами набрасывались на доброго «синьора Алесио». Он охотно покупал им билеты в кино, и дети восторженно благодарили его. Горький весело улыбался им, одного мальчишку ласково погладит по голове, другого потреплет по плечу, третьего угостит конфетой…
Большим счастьем для Алексея Максимовича были встречи с сыном Максимом. Е. П. Пешкова неоднократно приезжала с ним на Капри. 26 января 1907 года Горький писал сыну:
«Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто хорошее — цветы.
Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только хорошее — цветы, славные воспоминания о себе, — легка и приятна была бы твоя жизнь.
Тогда ты чувствовал бы себя всем людям нужным, и это чувство сделало бы тебя богатым душой. Знай, что всегда приятнее отдать, чем взять.
…Ну, всего хорошего, Максим!»
Летом на Капри направлялись к Горькому многие соотечественники и иностранцы. Среди гостей Алексея Максимовича были Г. В. Плеханов, Л. Б. Красин, А. В. Луначарский, Герман Лопатин, лично знавший Карла Маркса, М. В. Фроленко, более двадцати лет сидевший в царских тюрьмах.
Незабываемой была встреча на Капри с одной из самых «знаменитых женщин эпохи» Верой Николаевной Фигнер. Ее знала вся революционная Россия. Двадцать лет отбывала она одиночное заключение в камере Шлиссельбургской крепости. Русская революционерка, народница, член Исполнительного комитета «Народной воли», Фигнер активно вела пропаганду среди интеллигенции, учащейся молодежи в Петербурге, Кронштадте и на юге России. Участвовала в создании военной организации народовольцев и в подготовке покушений на царя в 1880 году в Одессе и в 1881 году в Петербурге. Была приговорена к смертной казни, замененной пожизненной каторгой.
— Ад — позади и у меня и у вас, — сказала Вера Фигнер при встрече с Алексеем Максимовичем.
Горький смутился, развел руками:
— Немыслимо и сравнивать, уважаемая Вера Николаевна, ваш ад с моим. Я, можно сказать, только заглянул в него… Я в Петропавловке сидел всего лишь…
— До Шлиссельбурга я тоже побывала в Петропавловке, — возразила Фигнер. — И могу сказать, что особых различий нет.
Долго длилась интереснейшая беседа Горького с легендарной Верой Фигнер.
Мария Федоровна много читала и слышала об этой целеустремленной личности, не принимая и осуждая тактику индивидуального террора. Мария Федоровна, сама женщина мужественная, преклонялась перед подвигом В. Н. Фигнер, перед силой ее воли, убежденностью и очень рада была с ней познакомиться. 4 февраля 1907 года М. Ф. Андреева сообщала И. П. Ладыжникову: «Не знаю, писал ли Вам Алексей Максимович о свидании с Верой Николаевной Фигнер, приезжавшей к нему на Капри? Удивительно чарующее произвела она на всех нас впечатление».
Встречи с революционерами были особенно радостными для Горького, он часами беседовал с ними, с исключительным гостеприимством принимал их.
Горький с Капри поддерживал связь с видными деятелями международного рабочего движения. Экземпляр своей книги «Мать», изданной на немецком языке, послал в Германию Карлу Либкнехту с дарственной надписью: «Карлу Либкнехту с любовью и горячим уважением». (Полностью судьба этого экземпляра неизвестна. В мае 1945 года после штурма фашистской столицы в одной из квартир Берлина эту книгу нашел советский офицер.)
Приятно было принимать на Капри русских литераторов. В декабре 1906 года приехал писатель и драматург Леонид Андреев после большого горя, постигшего его. Во время родовой горячки умерла его жена Александра Михайловна, мать двоих детей. А. М. Горький и М. Ф. Андреева очень любили «маму Шуру», как шутливо называл раньше Алексей Максимович жену Андреева. Они утешали Леонида Николаевича, выражали ему искреннее соболезнование.
В марте 1907 года на Капри навестил Горького писатель и врач В. В. Вересаев. Затем прибыл с женой И. А. Бунин, они прожили там три зимних сезона. Приезжал украинский писатель–демократ М. М. Коцюбинский, особенно подружившийся с Марией Федоровной. Бывали на Капри К. С. Станиславский, Ф. И. Шаляпин, писатель А. И. Новиков–Прибой, художник И. Е. Репин, беллетрист, драматург и фельетонист А. В. Амфитеатров, модный в то время поэт–сатириконец Саша Черный.
Саша Черный посвятил Марии Федоровне шутливую оду. В ней были такие строки:
Из взбитых сливок нежный шарф…
Движенья сонно–благосклонны,
Глаза насмешливой Мадонны
И голос мягче эха арф.
Когда изысканным перстом
Она, склонясь, собачек гладит,
Невольно зависть в грудь засядет:
Зачем и я, мол, не с хвостом?..
Приезжали и люди, которые никогда не видели Алексея Максимовича, но были почитателями его таланта: они искали у Горького правду, ждали его советов о том, как жить дальше. Каждого надо было принять. Мария Федоровна немало сил тратила для бытового устройства приезжающих. Многие из них, уехав с Капри, присылали потом благодарственны письма. В них о М. Ф. Андреевой были эпитеты — «хорошая», «добрая», «чуткая», «предобрая», «прекрасная душа».
«Паломников» становилось все больше, и это порой мешало Горькому работать спокойно. В таких случаях Мария Федоровна была бескомпромиссной и решительно ограждала Алексея Максимовича от встреч с ненужными посетителями.
А. М. Горький и М. Ф. Андреева вместе с Н. Е. Бурениным и Гарриет Брукс ездили по Италии, знакомились с новой для них страной. Посещали знаменитые итальянские музеи и художественные выставки. Особый их восторг вызывали простые итальянцы — сердечные люди, талантливые и самобытные, искренне любящие песни и танцы. Они облегчали русским изгнанникам жизнь вдали от России.
Самое дорогое на чужбине — воспоминания о родине. За шесть лет в эмиграции не было дня, когда бы Алексей Максимович и Мария Федоровна не думали бы о России, не мечтали бы о возвращении в родную страну. С каждым годом чувство невероятной тоски по отчизне становилось все сильнее и тягостнее.
И. А. Бунин однажды сказал Горькому:
— Капри — жемчужина, оправленная бирюзой… Рим под боком к тому же. Завидное житие.
Горький ответил:
— Для жизни без излишеств обстановка здесь, Иван Алексеевич, самая благоприятная, идеальная даже. Да и не влекут меня никакие излишества в шумную европейскую жизнь. Не это влечет меня и на родную землю, понятно… Бывают моменты, когда готов снова превратиться в бродягу–странника, в того самого Леху Пешкова, что пешком в некотором соответствии с фамилией своей исколесил когда–то пол–Руси. И все–таки не насытился ее познанием, узнал ее только приблизительно, как порой кажется…
В одном из писем к А. В. Луначарскому М. Ф. Андреева сообщала:
«Дорогой товарищ! Чуть было я не уехала в Россию, уже и паспорт себе достала, да вдруг получила от присных своих экстренное извещение — отложить, даже в Финляндию не ездить. Что это обозначает — не знаю, но пока осталась.
…Ждем к себе на днях Строева, что–то он расскажет о России, из письма его явствует, что плохо там нашим товарищам приходится. Вы, впрочем, это, должно быть, знаете из писем. Думали мы было жить следующую зиму в Финляндии, но, как кажется, приходится отложить эту мечту в очень долгий ящик, так как жить А. М. инкогнито, как сообщил один из наших товарищей, совершенно немыслимо, а иначе не позволят финны, да и русская полиция устроила бы во всяком случае нечто вроде ловушки для приезжающих побывать у А. М. — это последнее больше всего нас останавливает от переселения…»
