В апреле 1921 года по ее инициативе в Большом драматическом театре был проведен вечер, посвященный Александру Блоку. Поэт был очень болен, плохо себя чувствовал и уже не мог работать. Доклад о его творчестве сделал К. И. Чуковский. Во втором отделении Блок, несмотря на недомогание, страстно и вдохновенно читал свои стихи. Через три месяца великого русского поэта не стало…
В начале 1920-х годов международное положение Советской России укрепилось. Это был результат побед Красной Армии на фронтах гражданской войны. Постепенно налаживался товарообмен с капиталистическими странами Запада, необходимый для восстановления разрушенного хозяйства молодой республики Советов. В той обстановке, когда над белогвардейцами и интервентами были одержаны решающие победы, возрастало для Советской страны значение внешней торговли. На этот чрезвычайно ответственный участок работы партия посылала наиболее проверенных, принципиальных и стойких коммунистов.
В марте 1921 года Л. Б. Красин был назначен торговым представителем РСФСР в Англии. Наше торгпредство должно было закупать самое необходимое оборудование для восстановления заводов и фабрик, разрушенных в период гражданской войны. За все приходилось платить золотом, но запасы его в Советской России были очень ограничены. Чтобы увеличить их, следовало развивать экспорт традиционных русских товаров, предметов искусства, антикварных вещей. Решено было для этой цели использовать имущество, национализированное у бывших капиталистов, банкиров, царских сановников, купцов.
Для этого создавалась общероссийская комиссия, в обязанности которой входило отбирать, изучать, оценивать национализированные произведения искусства (картины, портреты, гравюры), антикварные ценности, старинную мебель, предметы роскоши, древние книги и т. д. Из них создавались экспортные товарные фонды.
Работа предстояла сложная и чрезвычайно ответственная. Для ее выполнения требовались высокообразованные специалисты. «…Чтобы облегчить работу комиссии и обеспечить ей содействие других советских учреждений, — писал впоследствии Л. Б. Красин, — мною был назначен комиссар Экспертной комиссии в лице М. Ф. Андреевой. Она уже имела двухлетний опыт работы в Экспертной комиссии в Петрограде». По мнению Красина, она «для этой цели была лицом более чем подходящим». А. Б. Красин привлек к работе и Алексея Максимовича. Горький был назначен председателем комиссии.
Судьбы А. М. Горького и М. Ф. Андреевой к этому времени разошлись, но сохранилась их большая дружба. Они часто писали друг другу. Чуткую заботу об А. М. Горьком Мария Федоровна проявляла до конца. В одном из писем Н. Е. Буренину она подчеркивала: «Пока я нужна, пока я могу хоть немного облегчить, помочь, сделать хоть что–нибудь, — для меня не существует вопросов самолюбия, личности, личной боли или слабости, — пусть это не покажется Вам слишком громким. Надо, чтобы ему было легче. А как — это решать ему. Это, если хотите, — моя вера, и верую я крепко».
Н. А. Луначарская–Розенель вспоминала М. Ф. Андрееву:
«Вообще в наших беседах она часто, очень часто упоминала Алексея Максимовича по разным поводам: говорила о нем с большим уважением, я бы сказала — с пиететом, никогда не позволяла себе ни осуждений, ни жалоб, а если кто–нибудь задавал бестактные вопросы, она отвечала только взглядом, но таким взглядом, что у того «язык прилипал к гортани».
…Если речь заходила о ее разрыве с театром, она отвечала так, как будто это было само собой разумеющееся: «Нужно было спасать здоровье Алексея Максимовича. Разве я могла колебаться?»»
В апреле 1921 года комиссар Экспертной комиссии М. Ф. Андреева поехала в командировку за границу.
Перед отъездом Мария Федоровна тепло простилась с коллективом Большого драматического театра. О ее расставании с сотрудниками Театрального отдела Петроградского Совета режиссер А. Н. Борисоглебский вспоминал:
«Никогда не изгладится из моей памяти отъезд Марии Федоровны из Петрограда и прощание с ней. Она уезжала по поручению партии за границу. В большой комнате театрального отдела собрались все сотрудники, некоторые режиссеры и актеры… Мария Федоровна с каждым из нас тепло прощается, говорит ласковые слова, мужчинам пожимает руки, женщин целует. Каким–то беглым, почти незаметным взглядом своих чудесных глаз обводит комнату и, окруженная тесной группой искренне любящих товарищей и сослуживцев, направляется к выходу.
Женщины плакали, да и у мужчин блестели глаза. Мы понимали, какого руководителя теряем. Мария Федоровна, удивительно чуткая, сердечная, мягкая, пользовалась нашей общей любовью. В этой женщине–комиссаре гармонично сочетались ум, талант, красота и расположение к людям».
Впереди была новая для Марии Федоровны работа. Она являлась выдающейся артисткой, душа ее всегда тяготела к театральному искусству. Но порой складываются такие обстоятельства, когда коммунист обязан работать не там, где ему нравится, а там, где он может принести больше пользы общему делу. Ее глубокое знание искусства, художественная компетентность имели большое значение и для новой работы, которая ей была поручена.
В Москве перед отъездом М. Ф. Андреевой в Берлин ее принял Владимир Ильич. Она просила Ленина повлиять на Горького: ему крайне нужно отправиться за границу для лечения, но он ехать пока не хочет…
Вскоре после этой встречи с М. Ф. Андреевой В. И. Ленин 9 августа 1921 года направил Горькому такое письмо:
«Алексей Максимович! <…>
А у Вас кровохарканье, и Вы не едете!! Это ей–же–ей и бессовестно и нерационально.
В Европе в хорошем, санатории будете и лечиться и втрое больше дела делать!
Ей–ей.
А у нас ни лечения, ни дела — одна суетня. Зряшная суетня.
Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас.
Ваш *Ленин*».
М. Ф. Андреева направилась в Германию, где в то время имелись благоприятные условия для установления наших внешнеторговых контактов. У нее было удостоверение № 3430 от 19 декабря 1921 года: «Предъявитель сего Мария Федоровна Андреева состоит на службе в Народном Комиссариате внешней торговли в качестве эксперта отдела художественных ценностей экспертного управления».
В Берлине в советском торгпредстве М. Ф. Андреева стала заведовать художественно–промышленным отделом.
Вместе с М. Ф. Андреевой за границу поехал Н. Е. Буренин, некоторое время он являлся заместителем торгпреда РСФСР в Финляндии, затем был сотрудником советского торгпредства в Берлине.
Несмотря на свою занятость, Мария Федоровна полна заботами, она постоянно тревожится о здоровье Алексея Максимовича, о его работе над новыми произведениями. В письмах по–прежнему настойчиво уговаривает его уехать за границу для лечения. «Тебе следует хоть немного позаботиться о себе самом», — просила она Горького в одном из писем. 28 августа 1921 года она в письме к Горькому продолжает эту мысль: «Не едешь? Это очень жаль и очень тяжело думать, что ты не полечишься, не отдохнешь, жутко делается, когда представишь себе зиму, твою жизнь, твой кашель, коридорчик, в котором ты спишь и лежишь больной, твой замечательный «кабинет» с опустевшими полками и все, все, от чего, как подумаешь, ноет и болит душа…».
Письмо было большое, и лишь в самом конце Мария Федоровна сообщала о себе:
«Здоровье мое неважно. Мучает очень воспаление вен на левой ноге и — сердце, по–видимому, оно собирается отказываться от работы, что, впрочем, совсем не удивительно и довольно своевременно…
Желаю тебе горячо–горячо всего доброго».
В октябре 1921 года А. М. Горький в связи с резким ухудшением здоровья поехал лечиться в Германию и поселился в небольшом городе Бад–Сааров под Берлином.
В уютной берлинской квартире Марии Федоровны неоднократно бывали А. М. Горький и Н. Е. Буренин.
О здоровье Алексея Максимовича Мария Федоровна сообщает В. И. Ленину. «Ему сейчас лучше, — 25 января 1922 года писала она, — но лечиться придется долго и упорно». Через месяц Мария Федоровна снова обращается к В. И. Ленину: «Леонид Борисович (Красин) передаст Вам о деле издания книг Алексея Максимовича, пожалуйста, если будет нужно, поторопите решить этот вопрос, пособия или ссуды Алексей не возьмет, уехал он, не взяв ни копейки. Все, что у него было, прожито, а жить здесь, а уж особенно лечиться, — безумно дорого».
Это место письма В. И. Ленин подчеркнул и написал управляющему делами Совнаркома: «Прошу поговорить с Красиным о Горьком и всячески ускорить получение денег Горьким. Если есть малейшие трения, сказать мне».
В Берлине Мария Федоровна постепенно входила в курс своих новых ответственных дел. К ее прежним качествам прибавились инициатива в хозяйственных и торговых делах, умение налаживать обширные деловые связи.
Старый коммунист Ю. Н. Флаксерман в своей книге «В огне жизни и борьбы» вспоминает то время, когда М. Ф. Андреева работала в столице Германии (он находился там тогда вместе с группой инженеров Центрального аэрогидродинамического института):
«В Берлине М. Ф. Андреева жила одна, работала в торгпредстве, где руководила отделом кустарных изделий. Она умело завязывала деловые отношения со многими представителями торговых фирм разных стран. Было редким явлением, чтобы большим торговым учреждением руководила женщина. Однако иностранные коммерсанты быстро оценили достоинства красивой, элегантной большевички, которая умела настойчиво и уверенно отстаивать интересы своей страны. «Красный купец Андреева уникальна» — так отзывались они о заведующей экспортом художественных изделий нашего торгпредства. Мария Федоровна блистала на дипломатических приемах, свободно переходя в разговоре с одного языка на другой.
Но все это было ей неинтересно. Она занималась не своим делом, чувствовала себя одинокой, скучала и рвалась на родину».
Газеты приносили вести из Советской России. Марию Федоровну волновало все, что происходило в родной стране. И чрезвычайно огорчали сообщения о голоде в Поволжье из–за неурожая. В то время империалисты Запада решили использовать трудности молодой республики Советов. Правительства 19 капиталистических стран фарисейски провели в Брюсселе конференцию «по оказанию помощи Советской России». При этом они ставили условие — Советская Россия обязана признать долги царского правительства. Смысл такого наглого «условия» разъяснил В. И. Ленин. Он писал, что капиталисты крупнейших стран мира хотят воспользоваться голодом в Поволжье, чтобы уничтожить «нашу кровью добытую свободу, навеки вырвать власть из рук рабочих и крестьян и посадить над их головами снова царя, помещика, хозяина, станового пристава, чиновника».
Советское правительство отказалось от предложения империалистов и заявило, что, по его твердому убеждению, «никакой народ не обязан оплачивать стоимость цепей, которые он носил в продолжение веков».
Тысячи советских работников за рубежом разъясняли в печати, на собраниях и митингах позицию Советского правительства, привлекали передовую общественность капиталистических государств к организации помощи голодающим Поволжья.
С учетом замечательных качеств М. Ф. Андреевой, ее незаурядного публицистического мастерства и яркого организаторского таланта ее привлекли к работе созданного в Москве Комитета помощи голодающему населению районов Поволжья и Украины, пострадавших от неурожая 1921 года. М. Ф. Андреева, как представитель этого комитета, направилась в поездку по Германии, посетила Данию и Швецию. Выступала с докладами о голоде в России, призывала оказать помощь голодающим жителям Поволжья.
Яркую речь произнесла М. Ф. Андреева в Стокгольме на собрании общественных деятелей и журналистов. Мария Федоровна сказала:
«Я очень взволнована тем, что мне, одной из миллионов русских женщин, случайно выпало на долю выступить из их рядов и говорить перед вами.
Никто не уполномочивал меня поднять свой голос, после того как лучшие люди России заговорили о несчастье, обрушившемся на мою Родину, после того как Горький обратился с воззванием о помощи русскому народу…
Если я решаюсь говорить сегодня перед вами, то только потому, что я хорошо знаю, как трудно жили русские люди до этого огромного несчастья — полного голода для многих миллионов. Горький написал мне, что предстоит голодать более двадцати миллионам людей!
Русский народ привык к недоеданию за последние восемь лет. Четыре года всемирной и четыре — гражданской войны приучили его к еще большим лишениям, но сейчас речь идет не о лишениях, не о недоедании, но о полном страшном голоде, о голодной смерти, о страшных болезнях, какими сопровождается голод, — скорбут, голодный тиф и, кто знает, может быть, и чума…
Засуха так велика, что высохли колодцы, пересохли реки, высох и местами горит лес, земля трескается и сжигается солнцем новый урожай, сгорела трава — миллионам людей будет абсолютно нечего есть…
Русские умеют терпеть — вы все знаете это по русской литературе, — русский способен работать и совершать подвиги при таких условиях, при которых вряд ли кто другой на это согласился бы, но как ни велика сила психической сопротивляемости в русском человеке, он страшно ослаблен физически, и это очень страшно…
Я обращаюсь к чувству человечности, мне хотелось бы излить перед вами свои чувства и сказать — нельзя же допустить, чтобы в невероятных страданиях умирали десятки миллионов людей и мир не откликнулся бы на эти страдания!
Помогите русскому народу справиться со своим хозяйством, дайте ему зерна для нового посева, дайте земледельческие орудия, паровозы и все, что нужно для исправления путей сообщения, чтобы восстановить разрушенные восьмилетней войной фабрики и заводы. Россия сторицей заплатит за все, как только она хозяйственно встанет на ноги.
Как это можно и надо сделать — должны решить компетентные люди с обеих сторон, но вы, господа журналисты, поднимите свой голос, чтобы разбудить в мировом масштабе внимание и интерес к голодающему русскому народу, — ведь это необходимо не только в интересах одной России, но в интересах всего мира, в интересах человечества и человечности!»
Это выступление М. Ф. Андреевой произвело большое впечатление на всех присутствовавших в зале. В Бюллетене заграничного отдела Центральной комиссии помощи голодающим при ВЦИК (Помгол) было отмечено:
«Швеция. Доклад М. Ф. Андреевой о помощи голодающим в России встречен печатью крайне сочувственно. Даже консервативные органы пишут о потрясающем впечатлении, произведенном призывом Андреевой к помощи… по всей Швеции замечается большой интерес к делу помощи».
Впечатлениями о поездках по Дании и Швеции М. Ф. Андреева поделилась в письме В. И. Ленину 25 января 1922 года из Берлина:
«… Меня посылали с лекциями о голоде в Швецию, Данию, и пришлось выступать в самом Берлине по тому же вопросу, а это дало мне возможность видеть массу самой разнообразной публики».
Как и другие весточки В. И. Ленину, М. Ф. Андреева необычайно тепло заканчивала письмо:
«Крепко обнимаю Вас, дорогой старый друг, мне всегда так радостно Вас видеть.
Горячо желаю Вам здоровья и сил. Привет Надежде Константиновне.
Ваша *Мария Андреева*».
Максим Пешков, слушавший в Берлине речь М. Ф. Андреевой на митинге, 30 августа 1921 года писал отцу: «Здесь Мария Федоровна подняла большую кампанию в пользу помощи, выступала несколько раз. И то, что Германия так живо откликнулась на призыв, дело отчасти ее рук. Она действует очень хитроумно и театрально, но это не помешало и сейчас пользоваться доверием, ее принимают министры…»
Максим Пешков с искренним уважением относился к Марии Федоровне, ценил ее беспредельную заботу об отце, ее доброту, щедрость сердца, широкий кругозор, понимал, какую неоценимую помощь оказала она Алексею Максимовичу в его творческой работе. Мария Федоровна нежно относилась к Максиму. Это был сын «ее Алеши»…
Максим Алексеевич Пешков был глубоко образованным человеком, умным, талантливым, добрым. Знал несколько иностранных языков. Он прекрасно рисовал, интересовался техникой, увлекался спортом.
Уже в годы молодости он показал себя преданным бойцом революции. В мае 1918 года Максим Пешков стал членом большевистской партии. Рекомендацию для вступления в партию дал ему В. И. Ленин. Коммунист Максим Пешков стал чекистом, неоднократно был комендантом поездов, привозивших хлеб в Москву. Одно время являлся помощником коменданта Кремля.
Был он хорошим сыном, любящим мужем и нежным отцом. «В Берлине Максим познакомил меня с Марией Федоровной Андреевой, — рассказывала жена Максима Н. А. Пешкова, — я ее видела впервые. Внешность Марии Федоровны поразила меня. Стройная, с золотисто–рыжей копной волос, темно–карими глазами, элегантно одетая, она была очень хороша. Встретила она нас тепло и приветливо…»
…Постепенно у Марии Федоровны возникали новые заботы. В начале 1920-х годов появились советские фильмы, которые можно было успешно продавать для демонстрации на киноэкранах западных стран. В связи с этим в январе 1922 года М. Ф. Андреева была назначена по совместительству уполномоченным Наркомвнешторга по делам кинематографии за границей. Она участвовала в организации проката советских фильмов за рубежом.
Старый коммунист П. И. Воеводин — один из организаторов советской кинематографии — вспоминал, что Владимир Ильич «стал подсказывать различные меры для развития кино, обещал помочь и очень рекомендовал привлечь к работе Марию Федоровну Андрееву.
— Мария Федоровна, — сказал Владимир Ильич, — очень энергичная женщина и наш, совершенно наш человек. Вы не смотрите, что она — актриса. Убедитесь, когда поближе познакомитесь, какая она деловая женщина».
Новое назначение М. Ф. Андреевой было обоснованным: еще до революции она снималась в двух фильмах. После Октября принимала деятельное участие в кинокартинах, которые готовило акционерное общество «Межрабпомфильм».
Советские работники привезли в Берлин для продажи кинофильм режиссера С. Эйзенштейна и оператора Э. Тиссе «Броненосец «Потемкин»». Просмотрев эту картину, официальная германская комиссия отказалась купить этот революционный фильм. Полиция запретила его демонстрацию. Советские киноработники обратились за помощью к М. Ф. Андреевой. Через несколько дней она сумела повлиять на германские власти, и они создали специальный комитет, в который вошли демократические деятели культуры Германии. Со многими из них Мария Федоровна была в хороших отношениях. Макс Рейнгард, Елена Тиммих, другие передовые деятели немецкого искусства помогли Андреевой добиться отмены полицейского запрета. Ленту решили показать в Германии. Она шла в переполненных кинотеатрах. Немой фильм «Броненосец «Потемкин»» демонстрировался под музыку Д. Д. Шостаковича. Успех фильма оказался необычайным, и он был куплен. Так началось триумфальное шествие «Броненосца «Потемкин»» по экранам зарубежных стран.
В эту победу молодого советского киноискусства внесла большой вклад М. Ф. Андреева. Она многое сделала для популяризации творческих успехов деятелей молодой советской культуры. В письме, адресованном полпредству СССР в Берлине, она подчеркивала: «Для нас имеет большое значение, чтобы с нашими театральными и художественными организациями как можно шире знакомились художники и художественные работники Запада».
Где бы Мария Федоровна ни находилась и какую бы работу ни выполняла, ее никогда не покидала мечта вернуться на сцену и вновь стать артисткой. Может быть, лучше других она понимала, что ее актерский талант по–настоящему так и не раскрылся. В 1926 году она писала в Ленинград режиссеру Большого драматического театра А. Н. Лаврентьеву о своем желании вернуться на сцену и «остаток дней своих дожить актрисой». А в письме из Берлина к своему другу по Московскому Художественному театру И. М. Москвину сетовала: «Скучно мне тут жить очень, очень хотелось бы поиграть. Чувствую, что я сейчас актриса неплохая, а играть негде и нечего. Ты — поймешь».
Мария Федоровна продолжала работать в торгпредстве СССР в Германии.
А. М. Горький для дальнейшего лечения переехал из Германии в Италию и жил в Сорренто.
«Ну вот ты в Сорренто! — писала Мария Федоровна А. М. Горькому. — От всего сердца желаю, чтобы тебе ложилось хорошо, приятно, чтобы ты набрался новых сил, солнечных впечатлений, подышал снова синим воздухом, опять любовался ожерельем милого залива…
…Часто думаю о тебе, о нашей жизни на Капри, о людях того времени, бывавших у тебя, о детях, конечно, и о нас с тобой. Как все переменилось, и как вся жизнь стала другой».
Из Берлина Мария Федоровна сообщала А. М. Горькому о своей работе, о встречах с интересными людьми. Она знала, как лучше вести диалоги для сбыта советских товаров и получения за них валюты, принимала участие в подготовке советских павильонов на международных выставках и ярмарках. Пропагандировала изделия кустарных промыслов, показывая красоту и самобытность произведений талантливых русских умельцев. Радовалась безгранично, когда иностранные покупатели высоко оценивали их продукцию.
По–прежнему М. Ф. Андреева руководила художественно–промышленным отделом советского торгпредства в Берлине. Но она сообщала в Москву, в Наркомвнешторг, не только о произведениях искусства, которые можно реализовать за рубежом. Молодая республика Советов крайне нуждалась в приобретении многих видов промышленной продукции. М. Ф. Андреева писала о том, где и какие следует купить тракторы, сообщала, что в Швеции можно приобрести пассажирские вагоны.
Мария Федоровна проявляла кипучую энергию, деловитость, целеустремленность, умение доводить до конца начатое дело. Именно о порученном деле заботилась она прежде всего. Помнила и честно выполняла совет А. М. Горького: «Не жалей себя — это самая гордая, самая красивая мудрость на земле. Да здравствует человек, который не умеет жалеть себя».
…Пришла в Берлин горестная весть: 21 января 1924 года перестало биться сердце Владимира Ильича Ленина. Для А. М. Горького и М. Ф. Андреевой Владимир Ильич был самым близким и дорогим человеком, прекрасным товарищем, великим учителем и другом.
23 января 1924 года из Мариенбада А. М. Горький послал в Москву родственникам телеграмму, в которой просил возложить от его имени венок на гроб В. И. Ленина и на ленте написать: «Прощай, друг!» Эта просьба Алексея Максимовича была выполнена.
Вместе со всем советским народом скорбили честные люди всей планеты. В Берлине, Париже, Лондоне, Вашингтоне, в столицах других государств мира прошли митинги, посвященные памяти великого вождя пролетариата всех стран.
29 января 1924 года после траурного митинга в Берлине М. Ф. Андреева направила письмо А. М. Горькому, делилась своими горестными переживаниями:
«Начала писать тебе в тот день, когда пришло известие о кончине Владимира Ильича, и не смогла.
Такое было острое чувство тоски от утраты и своей и общей, что все было трудно и все казалось ненужным и таким ничтожным.
Великого мужества, великого дерзания и глубокой, крепкой честности ушел из мира Человек… А мне все вспоминается тот Ильич, который жил на Капри и грустно отдыхал от тяжкого труда… охотно хохотавший при каждом остроумном слове, от самой маленькой человечьей радости… Ты когда–то в Москве, на собрании, говорил, мне сказали, что Владимир Ильич представляется тебе Человеком, который взял Землю в руки, как глобус, и ворочает ее — как хочет. Но мне чувствуется, что хотение его всегда было от жестокого сознания долга… О себе — он мало думал. Помню еще один его жест: мы ехали вместе из Петербурга, ему подали его автомобиль с любимым шофером. Гиль, бывший у каких–то высочайших особ, но любивший и гордившийся Владимиром Ильичем, сам мне говорил: «Этот не похож на других. Этот никогда не ругается, не комиссарит. Этот — особенный. Этого нельзя не признавать». Спускаемся по Мясницкой, движение большое, много ломовиков. Гиль дудит, кричит и лезет напролом, ни с кем не считаясь. Владимир Ильич волновался–волновался, сидя рядом со мной, потом не выдержал, открыл дверь, по подножке добрался до самого Гиля и стал его увещевать — «Гиль, пожалуйста, не шумите, не вылезайте. Поезжайте — как все! Вы видите, сколько народу».
Помню его в Немировичевой ложе Художественного театра. Этот театр ему, не видавшему хорошей русской драмы, очень нравился. Ему устраивают прием, подают чай с сахаром, бутерброды с ветчиной и с пирожными. Ильич искренно и наивно волнуется, смущается и огорчается, зачем все это устроили.
В голову лезут тысячи всяких мелочей — из далекого прошлого, из недавнего, из последних встреч. И последняя была — я пришла к нему говорить о кинематографе, он очень интересовался этим и считал важным вопросом наладить производство у нас.
По обыкновению я волновалась, горячилась, он долго что–то слушал, а потом говорит — «Какая Вы еще, Мария Федоровна, молодая! Даже румянец во всю щеку от волнения… Краснеть не разучились. А вот я — уставать стал. Сильно уставать». И так мне жалко его стало, так страшно.
Мы крепко обнялись с ним, и я вдруг заплакала…
Так, значит, больше и не пришлось увидеться. Вспоминаешь о нем, и чем больше вспоминаешь мелочей, тем больше становится он сам — Человек!
Как бы велико ни было будущее и его завоевания, такие люди останутся гигантскими фигурами и для будущего».
Это письмо пришло А. М. Горькому в Италию. В тот же день, 4 февраля 1924 года, он ответил Марии Федоровне:
«Получил твое — очень хорошее — письмо о Ленине. Я написал воспоминания о нем…
Писал — и обливался слезами. Так я не горевал даже о Толстом. И сейчас вот пишу, а рука дрожит. Всех потрясла эта преждевременная смерть, всех…
На душе — тяжело. Рулевой ушел с корабля. Я знаю, что остальная команда — храбрые люди и хорошо воспитаны Ильичем. Знаю, что они не потеряются в сильную бурю. Но — не засосала бы их тина, не утомил бы штиль, — вот что опасно…
Уход Ильича — крупнейшее несчастие за сто лет. Да, крупнейшее».
В те траурные дни тысячи советских людей обращались со словами глубочайшего сочувствия к представителям старой ленинской гвардии, которые многие годы под руководством В. И. Ленина работали вместе с ним в условиях подполья, готовили и проводили Октябрьское вооруженное восстание, создавали Советское государство.
М. Ф. Андреева получила много писем, как соратница В. И. Ленина и его близкий друг. Люди делились своим неизбывным горем. Вот отрывки из двух писем к ней:
«Часто с глубокой благодарностью вспоминаю, Мария Федоровна, Ваши заботы обо мне и внимание, с которым Вы отнеслись ко мне, к человеку, которого видели первый раз в жизни. И я никогда не забуду об этом, потому что я думаю, что это и есть характерная черта людей, прошедших замечательную ленинскую большевистскую школу».
«Дорогая Мария Федоровна! В день памяти Ленина, которого я видел один раз в жизни (весной 1918 года на заседании ВЦИКа), я думал, какой Вы счастливый человек! Ведь Вы многие годы работали вместе с Лениным, как важно, чтобы сохранилось, стало доступным для всех го, что Вы храните в своей душе от встреч с Владимиром Ильичем, от совместной работы с ним.
Ведь все это частица Живого Ленина, искры его ума и сердца, образцы его поведения».
Мария Федоровна делилась воспоминаниями о Ленине со своими старыми товарищами, которые встречались с Владимиром Ильичем.
Направила письмо А. М. Коллонтай в Осло, просила ее принять участие в сборнике воспоминаний о Владимире Ильиче. А. М. Коллонтай ответила Марии Федоровне и в конце письма спрашивала ее:
«Чем живете сейчас? Какие огоньки радости в Вашей жизни? Какие серые заботы? Сердцем желаю, чтобы огоньков было возможно больше, чтобы они разгоняли, побеждали заботы… Можно ли Вас поцеловать?
С коммунистическим приветом А. Коллонтай».
Мария Федоровна продолжала заниматься многими делами, и среди них — литературными. К лету 1925 года она закончила свою повесть и послала ее в Сорренто на отзыв Горькому. 13 июля 1925 года он сообщал ей:
«… Твоя повесть о том, как Выставкина починила испорченную девицу, конечно, интересна и в бытовом «аспекте», но еще более интересна аллегорически. Это — подвиг для подвига, добро для добра, как говорят, существует «искусство для искусства» (лично я не совсем уверен, что таковое искусство существует и возможно).
Говоря откровенно — скажу, что в России имелись и есть люди, склонные делать добро бесполезное. Это, конечно, не относится к случаю с Выставкиной, ибо для девицы полезно иметь приличное лицо…
В сентябре я буду дедушкой, — обогнал тебя! Тимоша переносит беременность мужественно. У Кати не было ребенка? Она осталась все такой же добрягой, как была? Не понял — где она? В Лондоне?..
Я, друг мой, романище пишу, и он у меня разъезжается листов на сорок. Беда! Напишу — поеду в Россию. Обязательно!
Ну, до свидания. Будь очень здорова, и всего тебе доброго».
Тимошей в семье называли жену Максима Надежду Алексеевну. В связи с тем, что она однажды заболела тифом, голову ее подстригли наголо. Увидев ее в таком виде, Горький сказал: «Ну, прямо Тимофей, будешь отныне прозываться Тимошей».
Роман, о котором сообщал Горький Марии Федоровне, — «Жизнь Клима Самгина». В письме Горький сообщал ей: «На днях в «Правде» опубликована — вполне своевременно — резолюция ЦК «О политике партии в области художественной литературы», — резолюция эта, несомненно, будет иметь огромнейшее воспитательное значение для литераторов и сильно толкнет вперед русское художественное творчество».
В Сорренто с А. М. Горьким жили его сын Максим и невестка Надежда Алексеевна. В 1925 году там родилась внучка Горького Марфа, а в 1927 году вторая внучка — Дарья. Имена им придумал Алексей Максимович. Он говорил: «Они русские бабы, и имена у них должны быть самые русские».
Мария Федоровна сердечно поздравляла Алексея Максимовича, Максима и Надежду Алексеевну с рождением Марфы и Дарьи.
Она постоянно волновалась о своих детях, об их здоровье и работе. И была поистине счастлива, когда в Берлин приехала ее дочь Екатерина, которая направлялась в Лондон работать переводчицей у посла СССР в Англии.
Навещал М. Ф. Андрееву в Берлине и ее сын Юрий Желябужский. Он уже был известен как создатель кинофильма «Станционный смотритель» по повести А. С. Пушкина. Главную роль в этой кинокартине сыграл артист Московского Художественного театра И. М. Москвин. Юрий Желябужский сделал также фильм «Аэлита» по повести А. Н. Толстого.
Юрий показал матери документальную кинохронику похорон В. И. Ленина, снятую им с другими кинодокументалистами. Мария Федоровна сидела одна в зале и, не сдерживая слез, смотрела фильм о прощании народа с Владимиром Ильичем. Затем эту документальную киноленту Юрия Желябужского показали сотрудникам полпредства СССР в Берлине.
Фильм «Станционный смотритель» закупили 33 страны, среди них Англия и Япония. Удалось также продать западным странам фильм «Мать» по повести А. М. Горького. В главных ролях в этой картине снимались артисты Московского Художественного театра Вера Барановская и Николай Баталов. Мария Федоровна приложила немало усилий, чтобы этот фильм был закуплен буржуазными кинопрокатными фирмами Запада.
Постоянно интересовалась Мария Федоровна и творчеством своего племянника А. Л. Желябужского. В советских театрах шли его пьесы «Вихри враждебные», «Незабываемый 1917-й», инсценировки «Фомы Гордеева» и «Овода» (умер Алексей Леонидович Желябужский в 1975 году в возрасте 90 лет).
…Во второй половине 1920-х годов Истпарт и Музей революции вели огромную работу по сбору документов, фотографий, писем, записок Владимира Ильича, чтобы сохранить на века бесценный материал, раскрывающий жизнь и деятельность великого вождя революции, его прекрасные, благороднейшие человеческие качества. В начале октября 1927 года Н. Е. Буренин обратился к М. Ф. Андреевой с просьбой посоветовать, где можно обнаружить ленинские письма. 5 октября 1927 года Мария Федоровна ответила ему:
«Дорогой товарищ Николай Евгеньевич!
Узнав о том, что Вы снова приступили к работе по Истпарту, и в связи с этим весьма возможна Ваша поездка в Финляндию для целого ряда интереснейших работ по истории нашей партии, очень просила бы Вас заняться также разбором того материала, который вот уже в течение многих лет лежит в домике сестры моей, Екатерины Федоровны Крит…
Я уверена, что там найдутся письма Владимира Ильича, его фотографии, снятые еще на Капри, целый ряд писем и фотографий, а также брошюр и изданий из той эпохи и даже ранее. Мне думается, что там найдется много общезначимого и интересного материала.
Сестра моя и Владимир Александрович Крит, само собой разумеется, всячески помогут Вам в этом деле.
Будьте добры сообщить мне, как Вы отнесетесь к моей просьбе и возможно ли ее исполнение.
С товарищеским приветом. *М. Андреева*».
В декабре 1928 года Н. Е. Буренин находился в Финляндии. 3 декабря из Выборга он направился на станцию Мустамяки и навестил Екатерину Федоровну и Владимира Александровича Крит. Они по просьбе Н. Е. Буренина охотно передали ему письма, рукописи, часть книг Горького. Среди этих материалов были два письма В. И. Ленина М. Ф. Андреевой и А. М. Горькому, отправленных Владимиром Ильичем на Капри в 1908 и 1910 годах. Эти ленинские письма были опубликованы в 1930 году в XIII Ленинском сборнике.
В начале 1928 года в Берлине проездом для лечения в Сорренто был А. М. Горький. В то время в столице Германии в командировке находился редактор газеты «Известия» И. М. Гронский. Он рассказывал впоследствии автору этой книги о том, как в гостинице, где он остановился, рано утром раздался телефонный звонок, послышался голос Марии Федоровны:
— Где же вы пропадаете, Иван Михайлович? В Берлин приехал Алексей Максимович, мы все вместе хотим вас повидать. Ждем!
Гронский пришел к Марии Федоровне. Стол был сервирован. За столом сидели Алексей Максимович, его сын Максим Алексеевич, дочь Марии Федоровны Екатерина Андреевна — воспитанная, корректная, знающая несколько языков. В разговоре с Алексеем Максимовичем она была на «ты» и называла его «Алешей». С Максимом Алексеевичем тоже находилась в дружеских отношениях, обращалась к нему по имени. Алексей Максимович звал ее Катюшей.
…М. Ф. Андреева стремилась возвратиться на родину.
7 декабря 1929 года она писала из Берлина А. В. Луначарскому и его жене: «Хлопотала я изо всех сил, чтобы перевели меня на работу в Москву, как Вы знаете. Даже обещали мне это. И настроения все как будто таковые, чтобы нас, стариков, заменить новыми, молодыми. Но вот уехала, и ни слуху, ни духу, ни малейшего движения воды, что называется. Вы не можете себе представить, как мне опостылела заграничная жизнь и как меня тянет к живой работе у нас, дома…»
В 1930 году она вернулась из Берлина в Москву и продолжала работать во Внешторге.
