«Капустник» во время встречи Нового, 1904 года закончился для Марии Федоровны неожиданной и огромной радостью. Горький признался ей, что любит ее. Он был очарован ее красотой, богатым духовным миром, прекрасными нравственными качествами, ее несравненным художественным талантом. К тому времени Мария Федоровна искренне полюбила Алексея Максимовича. Светлые чувства к ней питал и писатель. «Люблю мою благородную Марусю, прекрасного друга–женщину», — сказал М. Горький Л. Андрееву. _
Через несколько дней в доме на углу Моховой и Воздвиженки была снята квартира. Эта первая квартира Горького и Андреевой состояла из двух небольших комнат: одна (побольше) служила столовой, вторая — спальней и рабочим кабинетом.
Мария Федоровна открыто разрывает семейные узы с А. А. Желябужским. То был вызов «благонамеренному» аристократическому обществу. Оно, конечно, негодовало: эта «несравненная генеральша» стала женой «крамольного» писателя, постоянно находящегося под полицейским наблюдением!..
Такой поступок женщины из состоятельной семьи вызвал бурное недовольство в «официальных кругах». Даже в театре, среди друзей, ее решение соединить свою судьбу с Горьким было одобрено не всеми.
Однако бесконечные пересуды и сплетни не огорчали Марию Федоровну. Она так описывала свое положение в те дни: «…Мне было весело и смешно. Весело, что я ушла от всех этих скучных и никому не нужных людей и условностей. И если… я перестану быть актрисой — я буду жить так, чтобы быть совершенно свободной! Только теперь я чувствую, как я всю жизнь крепко была связана и как мне было тесно».
Она говорила: «…вообще высшее общество, — исполняется пророчество Константина Сергеевича, — отвернулось от меня! Сегодня я провожала Л. Л. На вокзале семейство Жедринских не удостоило меня узнать… и прошло мимо особенно строго…»
Через много лет — 5 августа 1938 года — М. Ф. Андреева вспоминала в письме Н. Е. Буренину: «…после встречи в Художественном театре 1904 Нового года Алексей Максимович окончательно уехал из Нижнего Новгорода и жил довольно долгое время в здании санатория в Сестрорецке, куда я к нему нередко наезжала, и мы всюду являлись уже открыто как… муж и жена. Сами понимаете, что по тем временам мне за это приходилось вынести немало оскорблений и неприятного… Очень трудное было для меня это время первых месяцев нашей совместной жизни в открытую, хотя я и старалась не поддаваться».
Огорчало Марию Федоровну и то, что в театре становилось работать все сложнее.
Что же там происходило? В жизни театра появилось много трудностей. Некоторые из них были вызваны вмешательством цензуры. Явно мешала зависимость театра от вкусов буржуазных зрителей. Руководители Московского Художественного проявляли порой непоследовательность в своих убеждениях. В 1904 году театр отказался от постановки пьесы М. Горького «Дачники». Руководители театра не разделяли классовой позиции автора пьесы. Также не была принята пьеса М. Горького «Варвары».
Савва Морозов, тонкий ценитель искусства Московского Художественного театра, как–то сказал его руководителям: «Это не просто театр, это должно быть лицо России, великая и оправданная гордость ее… На трех китах его, ставьте — на Чехове, Толстом и Горьком».
Но руководители театра отступили от прежних позиций.
Временное расхождение их с М. Горьким обострило внутренние метания творческого коллектива, потерявшего близких авторов, неотделимых от художественной славы нового театра. Вместо пьес, остро вскрывавших социальные язвы самодержавной России и звавших к борьбе за лучшее будущее, на сцене театра появились пьесы Метерлинка («Слепые», «Непрошеная», «Там, внутри»), которые утверждали декадентские настроения, доказывали непрочность человеческого существования, бесцельность сопротивления власть имущим.
Среди артистов театра М. Ф. Андреева была наиболее политически зрелой. Работа в подпольных партийных организациях, чтение и распространение «Искры», встречи с В. И. Лениным окончательно сформировали ее высокие требования к идейно–художественным позициям театра. И она, человек большевистских убеждений, принципиально не хотела мириться с тем, что театр эти позиции явно сдает. Дальше в Художественном Мария Федоровна работать не могла: театр заметно снижал свою революционную роль в искусстве.
Когда К. С. Станиславскому стало известно о намерении Андреевой, он 19 февраля 1904 года обратился к ней:
«Дорогая Мария Федоровна!
Я узнал с большой грустью о Вашем решении: уйти из своего театра.
С не меньшей грустью я сознаю, что мои убеждения и советы теперь — неуместны и бессильны.
Мне ничего не остается более, как сожалеть и молчать.
Не примите же это молчание за равнодушное отношение к происходящему и верьте моему искреннему желанию, чтобы предпринимаемый Вами решительный шаг не принес Вам новых разочарований.
Уважающий Вас и преданный К. Алексеев».
Андреева страдала от того, что такой уважаемый человек, каким был и остался для нее Станиславский, не понимал ее.
В ряде писем он просил Марию Федоровну остаться в театре.
Мария Федоровна мечтала создать свой театр, в котором будут ставиться хорошие, высокоидейные пьесы. Но главное, чтобы коллектив театра был творческим. Ее взгляды разделяли многие друзья, но уйти из театра они не решались. В. И. Качалов писал: «Художественный театр переживает острый кризис в этом году по целому ряду причин, всем известных. Или он оправится и снова поднимет голову, или через год прикончится, это для меня ясно».
Не имея средств для создания своего театра, М. Ф. Андреева обратилась к В. Ф. Комиссаржевской, считая ее театр лучше других. Было у нее и Комиссаржевской много общего. Так же, как и Андреева, Комиссаржевская помогала своими средствами большевистской партии, относилась с глубокой симпатией к революционерам. Комиссаржевская ценила прогрессивную драматургию, любила пьесы А. П. Чехова, А. М. Горького. Позднее, в 1905 году, одна из афиш ее театра сообщала о том, что весь сбор от спектакля пойдет «в пользу семей бастующих путиловцев».
Вера Федоровна Комиссаржевская хотела видеть Андрееву в своем коллективе, писала ей: «С осени мы можем считать Вас в числе нашей труппы».
Но Мария Федоровна решила переходить не к Комиссаржевской, а в театр Незлобина в Риге. Близость границы позволила бы Марии Федоровне оперативнее выполнять партийные поручения, связанные с транспортировкой революционной литературы.
…Весной 1904 года Художественный театр заканчивал свой сезон в Москве. Зрители прощались с Андреевой.
Газета «Курьер» еще 20 марта 1904 года отмечала:
«Художественный театр закрыл свои двери до будущей осени. Для последнего спектакля шел «Вишневый сад», в котором простилась с публикой оставившая труппу госпожа Андреева, подписавшая контракт в драматическую труппу г. Незлобина в Риге. Даровитой актрисе устроили теплые проводы, вызывали каждый акт и поднесли несколько корзин».
Ольга Леонардовна Книппер–Чехова писала Антону Павловичу в Ялту, что Мария Федоровна, подав официальное заявление, взяла годичный отпуск и ушла из театра. Одни сожалели об этом, другие злорадствовали. Но почти никого этот уход не оставил безразличным. Особенно это событие переживали почитатели ее таланта. Много писем получала в те дни М. Ф. Андреева. Вот одно из них — от студента А. Тимофеева:
«… Мой покойный дядя, который был моим и другом и учителем, внушал мне глубокую и нежную любовь к Вашему дивному таланту. Нет — гораздо больше. К той обаятельной женской душе, которая согревает этот талант. Выходя из театра, мы с ним всегда сосредоточенно молчали. Мы боялись, чтоб кто–нибудь с нами не заговорил. Мы бережно, как святыню, выносили из театра, лелеяли любовно в своей душе то золотистое просветление, которое вливалось от Вас».
Среди множества прощальных сувениров, цветов, открыток и дарственных фотографий выделялось письмо от одной слушательницы педагогических курсов в Петербурге:
«Те образы, которые создали Вы своей талантливой игрой, те страдания и радости, которые Вы вложили в созданные Вами личности, глубоко запали в наши души, и никогда и ничто не изгладит их. Мы унесем их в глухую провинцию, и среди ее темной жизни они будут светить нам ярким огнем, заставят нас думать о многом–многом, облегчат нам немало трудных минут и, кто знает, может быть, не дадут упасть на дно засасывающей провинциальной жизни.
Так дорого нам все пережитое от Вашей чудной, талантливой игры, но также дорога и сама Ваша личность, сумевшая создать эти глубоко поразившие нас образы, сумевшие вызвать сильные, неугасающие чувства».
Уходила Мария Федоровна из Московского Художественного театра в сложное для нее время. И личная жизнь изменилась: приходилось быть вдали от детей.
Расставалась она и с дорогими людьми, с которыми когда–то работала в подполье и которые были потом осуждены царским судом на каторгу в Сибирь. Грустные, печальные письма стали приходить из Сибири от ее товарищей: кто–то из них в пути занемог, кого–то невероятно истязали во время пыток, кто–то умер. Она понимала, сколько разбито, искалечено хороших жизней, и за всем этим — слезы, муки матерей, жен, детей. Вся жизнь в России переменилась, и в то кипучее, бурное время было стыдно думать лишь о себе.
Театральный сезон окончился. Артисты уезжали. Одни спешили на лечебные воды в Ниццу — знаменитый модный курорт во Франции, другие отправлялись знакомиться с картинными галереями Италии.
Горький не хотел, чтобы Андреева уезжала в Ригу и работала в театре Незлобина. Мария Федоровна успокаивала его, уверяла в том, что надеется на свои силы, и просила Алексея Максимовича: «Милый, не надо отговаривать меня, не надо пользоваться тем, что я сейчас уж очень стремлюсь быть с тобой солидарной, и гнуть меня в ту сторону, чтобы я не ехала в Ригу».
Друзьям Мария Федоровна сообщала: у Горького здоровье лучше, и она едет на гастроли! «Все будет хорошо», — повторяла свое любимое выражение М. Ф. Андреева. Перед отъездом устроила свою семью в поселке Куоккала (Финляндия), сняла дачу у шведов Эгстрем. Туда приехали ее дети Юра и Катя, а также Женя Кякшт и сестра Екатерина Федоровна.
Чтобы Алексею Максимовичу не мешали работать, она сняла ему комнату поблизости от Куоккалы, в Сестрорецком курорте, в частном пансионате мадам Мюллер. Горький писал пьесу. Ему там очень понравилось, за сто рублей он имел и квартиру и стол. Сестрорецк расположен вблизи Петербурга, писатель часто ездил в столицу в библиотеки, к К. П. Пятницкому в книгоиздательство «Знание». У Алексея Максимовича установились хорошие отношения с Екатериной Федоровной и ее мужем Владимиром Александровичем Критом.
Положение Горького было непростым. В 1906 году он напишет: «Я женился церковным браком в 1896 году, и через семь лет, по взаимному согласию с женой, мы разошлись. Церковный развод обставлен в России столь унизительными и позорными формальностями, что мы его не требовали и нужды в нем по условиям русской жизни не имели…»
…Мария Федоровна направилась в Старую Руссу, Горький обещал приехать к ней. Вскоре они сняли дачу на Ерзовской улице.
Горький бывал на спектаклях, в которых играла М. Ф. Андреева. 26 июня 1904 года он читал в Старой Руссе свою поэму в прозе «Человек» на вечере, сбор от которого шел в пользу солдат, мобилизованных на русско–японскую войну. Сидевшие в первом ряду местный исправник и жандармский генерал были крайне возмущены поэмой и демонстративно покинули концертный зал. Рядовые слушатели сердечно приветствовали любимого писателя, к нему летели букеты цветов…
Гастроли в Старой Руссе прошли удачно. Заинтересованный в такой популярной актрисе, как Андреева, Незлобин ежемесячно платил ей шестьсот рублей. Она заработала за полтора месяца тысячу рублей, по тем временам это была сумма солидная.
Материальные дела имели для нее значение: А. М. Горький и М. Ф. Андреева помогали своим детям. Мария Федоровна давала деньги на Юру, Катю и племянника Женю, живших у сестры Екатерины Федоровны и Владимира Александровича Крита. С Екатериной Павловной Пешковой, кроме детей, жили ее мать и няня, в денежной помощи в этой семье нуждались пять человек. Екатерине Павловне Горький предоставил право в любое время брать часть его гонораров в книгоиздательстве «Знание», и К. П. Пятницкий всегда выдавал ей суммы, которые она просила.
А. М. Горький постоянно отчислял значительные суммы из своих гонораров на нужды большевистской партии. Так что порой из больших гонораров лично ему почти ничего не оставалось.
Летние гастроли в Старой Руссе дали Марии Федоровне возможность привыкнуть к новому коллективу. Она сыграла в Старой Руссе Ларису в «Бесприданнице», Елену в «Мещанах», Еву в пьесе Пшебышевского «Снег», Янетту в «Красной мантии» Бриэ. И все же полного творческого удовлетворения исполнение этих ролей ей не принесло. Коллектив был сборный, единого ансамбля не получалось. Общее впечатление скрашивало лишь теплое отношение публики к М. Ф. Андреевой. Встречали ее с необычайным восторгом.
Из Петербурга с предложением от В. Ф. Комиссаржевской приезжал К. В. Бравич. Она по–прежнему мечтала о своем театре, где бы работала слаженная, талантливая труппа. Но вопрос об этом оставался открытым.
Пробыв на гастролях месяц — с 15 июля по 13 августа 1904 года, — Андреева вместе с Горьким вернулась в Петербург.
Мария Федоровна осенью начала играть на рижской сцене, вновь в ее репертуаре были роли из пьес А. М. Горького «На дне», «Мещане», «Дачники».
Известно, что новую пьесу «Дачники» Московский Художественный театр не принял. В. И. Немирович–Данченко так ее раскритиковал, что огорченный Горький забрал пьесу из этого театра.
Режиссер театра Незлобина К. А. Марджанов понимал, как нелегко перейти из такого театра, как Художественный, в театр Незлобина.
Горький увидел Марию Федоровну в «Бесприданнице» в роли Ларисы. Спектакль ему понравился, но «рабья психика бесприданницы», по его мнению, была чужда М. Ф. Андреевой, и целиком в эту роль она войти не смогла: «Нет, нет, и вдруг из–за бледной, бесцветной жалкой Ларисы Огудаловой выглянет на свет гордый, свободный, сильный человек, и в голосе прозвучит металлически звучное крепкое отвращение к пошлости».
Незлобин, стремясь к тому, чтобы Андреева осталась в его театре, предоставил ей право выбора ролей.
Особенно хорошо зрители принимали спектакли, которые когда–то ставил Художественный театр и в которых она играла. Это вновь были сказочная Раутенделейн в «Потонувшем колоколе» Г. Гауптмана, демоническая Эдда Габлер в одноименной пьесе Г. Ибсена, поэтический Лель в «Снегурочке» Островского. Хорошо была принята ее Елена в чеховской пьесе «Дядя Ваня».
Театр Незлобина поставил «Дачников». В трактовке режиссера К. А. Марджанова горьковская пьеса приобрела большое художественное и общественное звучание. На премьеру собралась демократическая публика — рабочие, студенты, служащие, представители художественной интеллигенции. Приезжали люди из провинции. Газеты сообщали, что на премьере будет сам автор и он выйдет к публике. Так и произошло. Успех был необычайным.
Мария Федоровна играла роль Марии Львовны. Ее героиня звонко говорила со сцены: «В наши дни стыдно жить личной жизнью. Дети прачек, кухарок, дети здоровых рабочих людей — мы должны быть иными». М. Ф. Андреева проникновенно исполняла эту роль: Мария Львовна, интеллигентная, передовая женщина, по душевному складу была близка самой Марии Федоровне.
«Мы дачники в нашей стране. Какие–то приезжие люди. Мы суетимся, ищем в жизни удобных мест… Мы ничего не делаем и отвратительно много говорим» — это мнение противопоставлялось в пьесе пошлости и цинизму инженера Суслова, утверждавшего: «А мне нравится быть обывателем. Мы хотим поесть и отдохнуть в зрелом возрасте — вот наша психология. Я обыватель — и больше ничего!»
Газета «Рижские ведомости» 22 декабря 1904 года писала: «Г–жа Андреева дает определенный, привлекательный образ искренно передовой женщины, убежденной ненавистницы всякой пошлости, смелой поборницы здравых начал жизни».
«Дачники» показали тех, кто превратился в праздных людей, ленивых, избалованных, никчемных.
Алексей Максимович Горький был доволен постановкой. Особенно ему нравилась Мария Львовна, роль которой играла его «Маруся». Горький думал о Марии Федоровне, когда писал: «Лучшая женщина та, которую любишь».
* * *
В 1904 году в жизни М. Ф. Андреевой произошло самое знаменательное событие: ее приняли в члены большевистской партии. И она понимала, что отныне должна еще энергичнее служить великому революционному делу рабочего класса, борьбе за освобождение трудящихся России от гнета самодержавия и капитала.
Однажды В. И. Ленин заметил: «Надо торопиться жить, чтобы все силы отдать революции». Именно так и жила Мария Федоровна Андреева. А. Л. Желябужский справедливо отмечал: «…не была бы она «Феноменом», если бы могла замкнуться в рамках личного благополучия…»
