Еще совсем недавно казалось, что жизнь буревестника революции известна нам до мельчайших подробностей. Биография его — скука смертная. Кто ж не знает эту биографию? Из рабочей семьи… Роман «Мать»… Верная жена… Сын Максим… Большевики, Ленин, Капри… «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…»
Но вот на время открылись архивы, секретные ранее документы просочились в печать, чьи–то воспоминаний ускользнули от цензуры и выяснилось вдруг, что в реальности в жизни Горького все было несколько иначе.
Жены, любовницы, многочисленные дети — свои, приемные, прижитые на стороне. Жизнь полная страстей и противоречий. «Между тучами и морем…»
В девятнадцать лет он чуть было не застрелился.
Из–за любви.
Стрелял в сердце. Но пуля застряла в легких.
С этого рокового момента, вероятно, и начались все его проблемы с легкими.
И с женщинами.
Нижний Новгород, 1880 год.
Впервые Алексей Максимович Горький — тогда еще Алеша Пешков — влюбился в 13 лет. В тридцатипятилетнюю вдову.
Алеша приходил к ней по субботам. Они разговаривали о поэзии. Вдова давала мальчику почитать поэтические сборники, а он потом рассказывал ей о своих впечатлениях. Часто вдова принимала Алешу, лежа в постели, накрытая лишь тонкой простыней. А однажды, решив подразнить мальчика, начала при нем переодеваться.
«Обнаженная, она надевала чулки в моем присутствии. Но я не был смущен. Напротив, в ее обнаженности я чувствовал что–то необычайно красивое и чистое». Так записал Горький в своем дневнике много лет спустя.
К чести вдовы нужно отметить, что дальше игры дело не зашло. Тридцатипятилетняя женщина не стала совращать подростка. А может быть, Алешу Пешкова спасло то, что он был достаточно набожным ребенком. Но скорей всего он мечтал о совсем другой любви — романтической и чистой.
«В низших слоях общества, где я вырос, интимная близость мужчины и женщины напоминала наспех проглоченную булочку и никогда не давала истинного наслаждения духовного единения обоим партнерам». Из дневника Горького.
Алеше Пешкову, а позже Алексею Максимовичу Горькому никогда не нужны были наспех проглоченные булочки. Но вот довелось ли ему испытывать духовное единение…
Москва, июнь 1936 года
Первое официальное сообщение о том, что Горький тяжело болен «Правда» опубликовала 6 июня 1936 года.
«Алексей Максимович Горький серьезно заболел 1 июня гриппом, осложнившимся в дальнейшем течении катаральными изменениями в легких и явлениями ослабления сердечной деятельности».
Горького поместили в Горки, приставили к нему многочисленную обслугу и семнадцать(!) докторов.
Историю болезни вел лечащий врач Горького — Левин.
«Левин пишет бюллетени, словно над ним прокурор стоит. Вообще он только и делает, что углы сглаживает. Но вообще что делается у Горького — там стоит огромный стол с яствами. Люди приходят туда — а посещает его теперь много народа — и закусывают непрерывно. И пьют, и едят. Даже шоферов откармливают, как на убой. Все жуют. А Крючков ходит из комнаты в комнату и дует беспрерывно коньяк. А к умирающему — полное безразличие. Он уходит из жизни совершенно одиноким». Из воспоминаний врача Максима Кончаловского.
Нижний Новгород, 1889 год
Первую жену Горького звали Ольга Юльевна Каминская. Она была старше своего мужа на 11 лет. Замужем к своим тридцати трем годам успела побывать дважды. У нее была дочь Леля от первого брака. С Горьким они прожили недолго. И если верить будущему буревестнику революции, жили молодожены в поповой бане.
«Я поселился в предбаннике, а супруга в самой бане… Когда я топил печь, все наше жилище наполнялось удушливым запахом гнили, мыла и пареных веников… А весной баню начинали во множестве посещать пауки и мокрицы». Из рассказа Горького «О первой любви».
Каминская получила изысканное воспитание и была разносторонне одаренным человеком. Она писала маслом портреты, занималась картографией, шила дамские шляпки. А еще изготавливала парики и поддельные паспорта для революционеров.
Ольга Юльевна стала первой слушательницей рассказов начинающего писателя Пешкова, первым его редактором. И она же первая свела Горького с революцией и большевиками… Собственно говоря, специально не сводила. Просто такой у нее был круг общения: Лавров, Кропоткин, Короленко.
Про Короленко много позже Горький писал: «В ущерб таланту художника он отдал энергию свою непрерывной, неустанной борьбе…»
Как много еще встретит Горький на своем пути людей, пожертвовавших талантом ради борьбы.
А от Ольги Юльевны Каминской он сбежал через два года. В Самару.
Москва, июнь 1936 года
Семнадцатого июня вечером в Горки к больному Горькому приехали гости: таинственная женщина, одетая во все черное, нарком НКВД Генрих Ягода и несколько его подручных. Нарком заглянул к больному писателю буквально на минуту. Затем выгнал из комнаты медсестру Липу Черткову, врачей и проводил к постели Горького таинственную посетительницу. Из–за плотно закрытых дверей не было слышно ни звука. Через час женщина вышла, и гости уехали.
Ночью Горькому стало плохо. В доме началась паника. Подушки с кислородом конвейером передавали с крыльца на второй этаж. Почему–то рядом не было ни одного из семнадцати докторов, опекавших великого писателя все последние дни. И всеми реанимационными действиями руководила медсестра Липа Черткова.
Утром 18 июня в 11 часов 10 минут Горький умер, не приходя в сознание.
Самара, 1895 год
Вторую жену Горького звали Екатерина Павловна Волжина. Она работала корректором в «Самарской газете». С Екатериной Павловной — единственной изо всех своих жен — Горький оформил официальный брак.
Свадьбу сыграли в феврале девяносто пятого. Через год в семье Пешковых родился сын — Максим. А в девяносто девятом появился второй сын. Алексей Максимович усыновил младшего брата Якова Свердлова — Зиновия.
Тихая, спокойная, красивая, прекрасно воспитанная и интеллигентная Екатерина Павловна в молодости была эсеркой. Горький к этому ее политическому увлечению относился презрительно.
В девятисотом Екатерина Павловна почувствовала, что надоела мужу. Первым импульсивным желанием ее было — удержать, во что бы то ни стало. В их семье появляется третий ребенок — девочка. Ее назвали Катя. Маленькая Катя семью не спасла. И вообще судьба ее была трагичной: девочка умерла в возрасте 6 лет. К тому моменту Алексей Максимович и Екатерина Павловна уже разошлись, но официально развод оформлять не стали.
Разрыв Екатерина Павловна приняла спокойно. Без слез и истерик. Они расстались добрыми друзьями и оставались таковыми всю жизнь. Горький посвящал Екатерину Павловну во все свои проблемы. Советовался с ней по тем или иным вопросам и чаще всего следовал ее настойчивым советам. Еще бы, ведь Екатерина Павловна была не просто бывшей женой и не просто другом, она была «кремлевской дамой».
Близость к Кремлю, а точнее к ВЧК, НКВД и ГПУ возникла у Екатерины Павловны на почве дружбы с Дзержинским. Она, кстати, очень уважала его за «моральные качества», как сама говорила. И сына своего Максима Екатерина Павловна, когда пришел срок, тоже устроила на работу к Дзержинскому.
В 20-ые и 30-ые годы Екатерина Павловна была председателем «Политического красного креста». То есть, по сути, являлась посредником между политическими преступниками и Лубянкой. Она писала ходатайства, просила о защите, помогала собирать для заключенных деньги и посылки. Политических все равно ссылали и расстреливали. Но вера во всемогущество Екатерины Павловны была непоколебимой. Особенно в среде эмигрантов и среди жен арестованных.
Надежда Яковлевна Мандельштам писала: «Жены арестованных проторили дорогу к Пешковой. Туда ходили, в сущности, просто поболтать. Влияния «Красный Крест» не имел никакого».
Заключенным «Красный Крест» помогал мало. Но зато существенно облегчал жизнь его председательнице. Она часто выезжала за границу, не имея никаких проблем с оформлением выездных документов. И подолгу жила с сыном Максимом в Париже и на итальянской Ривьере.
Москва, июнь 1936 года
Вскрытие тела Горького провели сразу же — утром восемнадцатого. И тут же — в спальне, где он умер.
Но никакой медэкспертизы не было, никаких проб и анализов не брали. Горького просто выпотрошили. Внутренности выносили в обычных ведрах…
Вечером гроб с телом писателя доставили в Москву и установили в Колонном зале Дома Союзов. Доступ к телу был разрешен девятнадцатого. Всего лишь на один день.
Москва, 1903 год
Третью жену Горького звали Мария Федоровна Андреева. Она была актрисой, звездой МХАТа.
31 декабря во МХАТе на Новогодней вечеринке Андреева объявила, что выходит замуж за Горького. Строго говоря, официально выйти за него замуж Андреева никак не могла, потому что была женой статского советника Желябужского. Да и сам Горький все еще состоял в браке с Екатериной Павловной Пешковой. Просто в этот день Горький и Андреева решили, наконец, обнародовать свои отношения.
В честь этого события Горький преподнес Андреевой рукопись поэмы «Человек». По иронии судьбы дарственную надпись, в которой говорилось, что у автора поэмы крепкое сердце, из которого Мария Федоровна может сделать каблучки для своих туфель, первой прочла не Андреева, а беззаветно любящий ее Савва Морозов.
Всего пару лет спустя Горький писал из Италии, что его возлюбленную следует распиливать тупой пилой. Об этом Морозов уже не узнал. Он застрелился в 1905-ом, завещав свой страховой полис Андреевой…
С Горьким Андрееву в 1900 году познакомил Чехов.
Ради Горького Мария Федоровна ушла из семьи, бросив двоих детей. Ради Горького чуть позже ушла из театра.
Впрочем, если посмотреть на историю их отношений в несколько ином ракурсе, выяснится, что Мария Федоровна Андреева — женщина поразительной красоты и очень талантливая актриса — пожертвовала своей семьей и своей карьерой вовсе не ради писателя. Пусть даже и маститого. Пусть даже признанного в России и за границей.
Хотя, статус Горького сыграл здесь свою роль. Известный писатель, получающий огромные гонорары, был очень нужен… партии большевиков.
Ведь именно партии, именно большевикам и делу революции отдала Андреева весь свой талант, всю свою энергию.
Ленин дал ей партийную кличку «Феномен». Не за феноменальную красоту, за удивительную способность добывать деньги для партийной кассы.
Роман Андреевой с Саввой Морозовым принес большевикам если не миллионы, то уж, наверняка, сотни тысяч.
Кстати, сто тысяч рублей золотом, полученных Марией Федоровной по страховому полису Морозова, она почти целиком отдала Ленину.
Роман с Горьким был, по сути своей, очередным партийным заданием Андреевой.
Позже Горький вспоминал, то ли смущаясь, то ли стыдясь: «К ним, к большевикам, я и примазался еще в 1903-ем году».
В 1903-ем году пьеса Горького «На дне» была переведена на немецкий язык. С огромным успехом она шла в театрах Дрездена, Мюнхена, Вены. В одном Берлине «На дне» показали 600 раз! Понятно, что гонораров у Горького в Германии накопилось немало. А ведь были еще и деньги от издательств — книги Горького пользовались огромной популярностью в Европе начала века.
«Тащите с Горького хоть понемногу», — наставлял Ленин своих соратников.
Но тащили помногу.
Агентом по сбору гонораров Горького в Германии был назначен свой человек — член большевистской фракции, постоянно живущий в Европе, Александр Лазаревич Парвус. Он расходовал гонорары Горького на закупку оружия для большевиков, на содержание партийной эмиграции, на собственные нужды. А вот класть хотя бы часть гонораров на счет Горького в банк все как–то забывал…
В 1904-ом году Мария Федоровна Андреева вступила в РСДРП. Рекомендацию ей дал сам Ленин. А в 1906-ом Андреева получила очередное ответственное задание партии. И вместе с Горьким выехала в Америку.
Москва, июнь 1936 года
«Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров Союза СССР с глубокой скорбью извещают о смерти великого русского писателя, гениального художника слова, беззаветного друга трудящихся, борца за победу коммунизма — товарища Алексея Максимовича Горького, последовавшей в Горках, близ Москвы…» Газета «Правда» № 167 от 19 июня 1936 года.
Весь день мимо гроба с телом Горького в Колонном зале Дома Союзов шел непрерывный людской поток.
Родным проститься с ним по–человечески не дали. Тело сожгли ночью. Как–то второпях. На кремации присутствовали только самые близкие родственники Горького — три его бывших жены: Екатерина Павловна Пешкова, Мария Федоровна Андреева и Мария Игнатьевна Будберг.
«Все эти три женщины чем–то неуловимо походили друг на друга, — писала в своих воспоминаниях Галина Серебрякова, — статные, гордые, одухотворенные…»
Утром 20-го июня прах Горького замуровали в кремлевской стене.
Соединенные Штаты Америки, 1906 год
Свой самый пролетарский роман «Мать» Горький написал в Америке — в горах Адирондака, в штате Нью–Йорк, в имении супругов Мартин.
Доктор Джон Мартин консультировал Горького по поводу туберкулеза.
Но вообще–то в Америку Горький поехал не лечиться и отнюдь не в творческую командировку. А по ответственному заданию партии и личной просьбе Ленина. Горький и Андреева должны были собрать деньги на будущую революцию в России.
Американцы оказались странным народом. Революция на другой стороне планеты их почему–то не интересовала. Но зато все американские газеты напечатали подробности личной жизни большевистских эмиссаров. Горького обвинили в двоеженстве. Андрееву презрительно называли любовницей, хотя сам писатель представлял ее и Марку Твену и Теодору Рузвельту не иначе как женой. Дошло до того, что в гостиницах их отказывались селить в один номер, заявляя: «Это вам не Европа!» Вот так и случилось, что незаконная чета Горьких была вынуждена поселиться в имении доктора — на отшибе, на границе с Канадой.
Денег Горький и Андреева собрали немного — около десяти тысячи долларов. Так что задание партии они провалили. Но зато после обличительных выступлений Горького, американское правительство отказалось предоставлять России заем в полмиллиарда.
Понятно, что возвратиться после этого в Россию ни Горький, ни Андреева не могли. И они поселились в Италии. На Капри.
На солнечный остров в гости к Горькому приезжали и Дзержинский с Шаляпиным, и Луначарский с Буниным, и Плеханов со Станиславским.
Ленин тоже любил бывать у Горького. Они ловили рыбу, ходили в Неаполитанский музей, ездили осматривать Помпеи. И, конечно же, вели бесконечные разговоры о политике.
Горький приезжал к Ленину в Берлин с ответным визитом. Там они ходили в зоопарк и театры, и тоже рассуждали о будущем России.
Если бы Горький не написал свою повесть «Исповедь», категорически не понравившуюся Ленину, они бы дружили и дальше. Но — вышла размолвка на почве научного социализма, которому Горький придал характер нового религиозного верования.
Андреева в это время тоже не сидела без дела. Она контролировала поступление горьковских гонораров в партийную казну, вела дневник их заграничного пребывания, переводила с французского какую–то книгу, ругалась с так называемой Каприйской школой большевиков и немного шила.
Ленин считал каприйцев провокаторами. Андреева писала про них своей сестре: «Богданов, Луначарский, Алексинский — вот кто мои враги, они сделали все, от клеветы до обвинения меня в сумасшествии, чтобы развести Алексея Максимовича со мной».
«Враги и провокаторы» про Андрееву и Горького говорили так: «Пока эта подлая цепная собака около него — мы бессильны».
В 1912-ом партия решила, что Андреевой пора возвращаться на родину. С Горьким пришлось временно расстаться. Впрочем, отношения их к тому моменту уже угасали.
В феврале 1913 года Горький тоже вернулся в Россию, поселился в Петербурге. Отношения с Андреевой шли к финалу. Но и после разрыва Андреева продолжала мягко направлять Горького в нужную ей и партии сторону.
После революции они вместе возглавили комиссию по продаже на Лондонском аукционе ценностей, конфискованных у царской семьи. С одной коллекцией связана очень интересная история. Но о ней чуть позже…
В девятнадцатом году Андреева стала комиссаром театров и зрелищ союза коммун Северной области, и у нее начался роман с секретарем Горького — Петром Петровичем Крючковым. По совместительству работником ВЧК.
Временами Андреева жила в квартире Горького на Кронверкском, в большой гостиной. Но часто уезжала. И тогда ее место занимала Варвара Васильевна Тихонова.
У Варвары Васильевны было двое детей: сын Андрюша от первого брака с Шайкевичем и дочка Ниночка от второго брака — с другом Горького Тихоновым.
Ниночка, родившаяся в четырнадцатом году, была больше похожа не на Тихонова, а на великого пролетарского писателя. Причины этого разительного сходства были очевидны всем.
Помимо самого Горького, его сына Максима и Андреевой, Крючкова и Варвары Васильевны Тихоновой с детьми, в квартире на Кронверкском проспекте постоянно проживало человек 10. Или 15. Точно не известно: кто–то оставался там лишь переночевать, кто–то задерживался на недели, а кое–кто жил годами.
Всю жизнь в семье Горького жил художник Ракицкий, по прозвищу Соловей. Еще жила молодая девушка Маруся Гейнце, по прозвищу Молекула, которую Горький удочерил. Там же жили Андрей Романович Дидерихс — Ди–ди и его жена Валентина Ходасевич — Купчиха. И Владислав Ходасевич с женой Ниной Берберовой тоже живали у Горького по несколько лет кряду.
Самого Горького в семье называли «Дука», а его секретаря Крючкова — «Пе–Пе–Крю».
Москва, июнь 1936 года
Похороны Горькому на Красной площади устроили грандиозные. От лица международной общественности речь с трибуны мавзолея произнес Андре Жид.
Андре Жид и Луи Арагон должны были встретиться с Горьким 18 июня. День встречи назначил сам Сталин. Жид, Арагон со своей женой Эльзой Триоле и сопровождавший их Михаил Кольцов несколько часов просидели в машине возле ворот дома Горького в Горках. Их не впустили даже в парк. В это самое время Горький умирал.
Потом Арагон написал в своей книге: «Тогда еще никто не знал, не думал, что эта смерть после долгой болезни была убийством».
Петроград, 1919 год
Четвертую жену Горького звали Мария Игнатьевна Закревская–Бенкендорф–Будберг. Близкие называли ее Мурой. К Горькому Муру в январе 1919 года привел Чуковский.
Муре было 26. У нее только что убили мужа — графа Бенкендорфа, и чуть больше месяца назад она рассталась со своим любовником — британским дипломатом и резидентом Робертом Брюсом Локкартом.
Роман Муры и Локкарта длился недолго, меньше года. Осенью восемнадцатого Локкарта обвинили в шпионаже и поместили на Лубянку. Муру арестовали вместе с ним. Делом Локкарта занимался лично председатель ревтрибунала Петерс.
Уже через несколько дней Петерс освободил Муру. А через пару месяцев и Локкарта. Правда, в стране британского дипломата не оставили, выслали домой.
Чем Мура расплатилась за свою свободу и освобождение своего любовника? Никто не знает. Но многие видели, что по коридорам Лубянки Мура и Петерс ходили под ручку. И многие с уверенностью называли дату начала работы Муры на органы — день ее освобождения.
После отъезда Локкарта Мура не захотела оставаться в Москве и уехала в Питер.
В Петрограде Мура оказалась в самое неподходящее время — лютой зимой, без прописки и продовольственных карточек. Чуковский, работавший когда–то переводчиком в британском посольстве и знавший Муру, предложил ей работу в издательстве «Всемирная литература», которым руководил Горький.
Горькому было 50. Давно великий, давно пролетарский, в расцвете сил и таланта.
Мура пришла к Горькому в его большой дом, густо населенный почти случайным народом, переночевала там раз и два… И уже через месяц превратилась в незаменимую помощницу. А потом взяла на себя обязанности литературного секретаря. Тем более что Пе–Пе–Крю был целиком поглощен романом с Марией Федоровной Андреевой. Точнее, поглотила их не столько любовь, сколько совместная работа.
«Мария Федоровна постепенно тактично отдалилась из центра этой семейной картины, — писала Нина Берберова, — и Мура постепенно тактично установила с ней самые лучшие отношения».
Москва, июнь 1936 года
Существует, по меньшей мере, три записи свидетелей смерти Горького. Первой дала показания Мария Будберг. Сразу же после кремации, двадцатого июня. Крючков написал отчет о последних днях жизни Горького через 10 дней, тридцатого. Екатерина Пешкова чего–то ждала почти три года и рассказала о том, как умирал Горький, только в феврале тридцать девятого.
Есть еще и показания медсестры Липы Чертковой. Но они были записаны с ее слов уже после войны, в июле сорок пятого.
Самое удивительное во всех этих показаниях — полная нестыковка фактов. И восстановить реальную картину последних дней и часов жизни буревестника революции невозможно. Можно лишь принимать их, как версии…
Петроград, 1919 год
Осенью девятнадцатого года тихая Варвара Васильевна Тихонова съехала с квартиры на Кронверкском, уступив свое место в спальне Горького и на кухне Муре. Тогда Мура взяла в свои руки и надзор за всей прислугой.
«Появился завхоз и прекратился бесхоз», — пошутил как–то Максим.
Он же дал Муре прозвище «Титка».
Горький называл Муру «железной женщиной». Железной не в смысле характера или твердости души, как многие обманчиво считали. Нет, это был скорее намек на «железную маску» неизвестного узника крепости Пиньероль, жившего во Франции на излете семнадцатого века.
Мура — таинственная и загадочная — тоже жила в неснимаемой железной маске. Все истории ее жизни, рассказанные ею самой — легенды, мифы, тонкая ложь. Ложь, на которой Муру невозможно было поймать: так точно, так ювелирно были продуманы и подогнаны друг к другу детали.
Вот, к слову говоря, многие считали и считают до сих пор, что прабабушкой Муры была легендарная Аграфена Закревская — «медная Венера» Пушкина. А у бабушки Муры — Лидии Закревской — был роман с Дюма. На самом деле эти бабушки Закревские не имели никакого отношения к самой Муре и ее предкам. Просто однофамилицы.
Еще Мура любила рассказывать о своей переводческой работе. И многие верили, что она перевела 36 томов энциклопедии и еще полсотни книг, что она свободно говорила на пяти языках и получила блестящее образование в Кембридже. В реальности, она перевела не больше двух десятков книг, и Мурины переводы были настолько плохи, что редакторы буквально переписывали за ней каждую строчку. Мура свободно говорила по–английски и очень плохо по–русски. Она строила фразы так, что это было больше похоже на плохой подстрочник, к тому же у нее был чудовищный акцент.
Впрочем, и калька с английского и акцент были всего лишь великолепной актерской имитацией. А что касается Кембриджа… Да, Мура училась там в детстве несколько месяцев на курсах английского языка.
Всю жизнь Мура сочиняла миф о своей жизни, рассказывала легенды о своих талантах. В действительности ее главным талантом был талант любить. И речь о чем–то возвышенном или духовном тут не идет.
«Она любила мужчин, — писала про Муру хорошо знавшая ее Нина Берберова, — и не скрывала этого. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали в ней и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно. Секс шел к ней естественно, и в сексе ей не нужно было ни учиться, ни копировать, ни притворяться…»
Чувствовал ли Горький, что вместо духовного единения судьба вновь подсунула ему «наспех проглоченную булочку»? А может быть, он знал точный адрес той самой судьбы, что «подарила» ему Муру: Москва, Лубянская площадь, дом номер…
Ну, если не знал наверняка, то догадывался о чем–то. Поэтому, может быть, живя с Мурой и, в целом, доверяя ей, всю жизнь обращался к ней только на «вы» и по имени отчеству.
Москва, июнь 1936 года
Версий, как именно убили Горького, было великое множество. Самой расхожей была история об отравленных конфетах.
Вроде бы накануне кто–то привез Горькому из Кремля подарок — коробку шоколада. Светло–розовую, убранную яркой шелковой лентой бонбоньерку хорошо запомнили доктора, лечившие Горького.
Горький попробовал конфеты сам и угостил кремлевским шоколадом двух санитаров. Два здоровых санитара умерли тут же. А тяжело больной Горький продержался до утра.
Петроград, 1920 год.
В двадцатом году жизнь в Петрограде начала понемногу налаживаться. Открыли Дом ученых, Дом искусств и Дом литераторов. В квартире Горького стали бывать Блок и Замятин. И тот и другой слегка ухаживали за Мурой, что давало повод домашним для бесконечных шуток.
«Замятин к Титке неравнодушен!»
«Что Замятин! Вчера слесарь приходил Дуке замок чинить, так он просто обалдел от ее малороссийского профиля».
Что слесарь, впору добавить тут, сам Герберт Уэллс попался в Мурины сети.
«Трудно определить, какие свойства составляют ее особенность, — писал Уэллс о Муре. — Она, безусловно, неопрятна, лоб ее изборожден тревожными морщинами, нос сломан. Она очень быстро ест, заглатывая огромные куски, пьет много водки, и у нее грубоватый, глухой голос, вероятно, оттого что она заядлая курильщица. Однако всякий раз, как я видел ее рядом с другими женщинами, она определенно оказывалась и привлекательнее, и интереснее остальных…»
Уэллс ехал, как он говорил, посмотреть Россию после Брестского мира. О своем приезде сообщил Горькому. И Горький на правах старого знакомого — впервые они встретились еще в Америке в 1906-ом — предложил Уэллсу пожить у него в квартире. С гостиницами в Петрограде было туго.
По официальному распоряжению Кремля к Уэллсу была приставлена переводчица — товарищ Закревская. Мария Игнатьевна.
Визит затянулся на две недели. Целыми днями Мура ходила с Уэллсом по театрам и музеям, водила его на заседания Петроградского Совета и на прогулки по Васильевскому острову. А перед самым его отъездом в квартире на Кронверкском произошло очень странное событие.
По одной версии Уэллса мучила бессонница, он долго бродил по огромной квартире, а потом решил зайти в комнату Муры, чтобы поговорить с ней напоследок. Мура спала. Уэллса вдруг обуяла бешеная страсть, он кинулся на Муру и сорвал с нее одеяло. Но Мура двинула англичанина ногой так, что он вылетел в коридор и набил себе шишку на лбу.
По другой версии Уэллс и Мура в последнюю ночь заговорились, сидя на диване. Мура была очень уставшей и заснула прямо посреди разговора. Уэллс бережно накрыл ее пледом и ушел в свою комнату.
Была и третья версия… Но ее домашние старались при Муре не вышучивать, а при Горьком вообще не обсуждать.
В конце двадцатого года в квартиру на Кронверкском стали поочередно наведываться то Мария Федоровна Андреевна, то Екатерина Павловна Пешкова и уговаривать Горького уехать за границу.
Екатерина Павловна считала, что Горькому нужно лечиться, потому что здоровье его в питерском климате резко ухудшилось. А Мария Федоровна говорила, что Горькому нужны новые впечатления для его творчества. Еще обе уверяли, что всей семье пора проехаться за границу.
Горький сопротивлялся. Женщины настаивали. Муры в тот момент рядом не было. Она уехала в Эстонию, в имение Бенкендорфов проведать своих детей. Тогда в качестве «тяжелой артиллерии» Пешкова и Андреева подключили Ленина.
«Уезжайте, а не то мы вас вышлем», — написал Ленин Горькому со свойственным ему юмором.
Почему Горького так активно выпихивали в эмиграцию? Ну, уж конечно не за новыми впечатлениями и не лечить пошатнувшееся здоровье. Тогда зачем? Или, точнее, за что? Скорей всего за «Несвоевременные мысли», которые Горький опубликовал в своей газете «Новая жизнь» и в которых обвинил Ленина в неоправданной жестокости. «Новую жизнь» Ленин закрыл. Но в России оставалось еще достаточно трибун для писателя такого масштаба, как Горький.
И затяжной конфликт Горького с Зиновьевым сыграл свою роль.
И уже готовившиеся массовые чистки интеллигенции. Горький был слишком заметной фигурой в мировой литературе, чтобы его можно было сослать на Соловки, выслать из страны или просто расстрелять. Это чуть позже, в тридцать шестом, можно было делать все, что угодно, ни на кого не оглядываясь. А в двадцать первом еще осторожничали.
Москва, июнь 1936 года
Про отравление Горького говорили многие, но не все верили в отравленный шоколад. Ходили слухи, что яд писателю дали под видом лекарства. Привез его Ягода, а поила этим ядом Горького та самая женщина в черном — Мура Будберг. Горький вроде бы сопротивлялся, выплевывал лекарство, но Мура была сильнее умирающего старика…
«Он ей «Жизнь», она ему смерть», — шептала Москва про отравительницу, которой великий писатель посвятил свой последний роман «Жизнь Клима Самгина».
Берлин, 1921 год
К отъезду готовились тщательно. Мария Федоровна и Петр Петрович Крючков получили назначение в берлинское торгпредство. К тому же торгпредству причислили Ракицкого, как знатока старины и искусства. Максиму выхлопотали должность дипкурьера. А для Горького в Берлине создали новое издательство «Книга». Эта новая «Книга», преобразованная из прежнего издательства «Демос», должна была охранять права Горького при издании на иностранных языках. Также планировалось ввозить изданные в Германии книги Горького в Россию. С разрешения Главлита, естественно. В самой России с бумагой были большие проблемы.
Выехать собирались сначала в августе, потом в сентябре, но дата отъезда все переносилась на более поздние сроки. А Мура все еще торчала в Эстонии. У нее там сложилась почти патовая ситуация: чтобы видеться с детьми, ей было необходимо эстонское гражданство. Гражданство она могла получить, только выйдя замуж за подданного Эстонии.
«Таинственно и нелепо ведет себя эта дама. Господь с ней!» — раздраженно говорил Горький о Муре.
Но, тем не менее, Мурину проблему решил именно Горький. Он оплатил карточные долги некоего барона Будберга. Барон за это женился на Муре. И в результате Мура получила не только эстонское подданство, но еще и титул баронессы. Теперь она была графиней Закревской, графиней Бенкендорф и баронессой Будберг.
В начале декабря Горький со своим многочисленным семейством выехал из Берлина в Шварцвальд. В санаторий Санкт–Блазиен. Этот санаторий присоветовали доктора. Здоровье у Горького и впрямь было неважное.
Андреева и Крючков остались в Берлине: выколачивать деньги Горького из Парвуса, да и по своим «конторским» делам. Но в семье случилось новое прибавление: Максим женился.
А Мура все еще не торопилась вернуться к Горькому. Письма от нее приходили исправно с эстонскими штемпелями. Но сама Мура, как выяснилось впоследствии, за это время успела съездить в Лондон. Через Берлин! Никому ни слова не сказав. И потом вновь вернулась в Таллинн.
К кому она ездила в Лондон? К Уэллсу? К Локкарту? В офис британской разведки? Или по делам разведки советской? Неизвестно. Мура вела очень сложную игру. И была превосходным игроком.
Горький тем временем писал Ленину из Санкт–Блазиена: «*На голодающих начали собирать продукты и деньги. Не знают, куда посылать, вся работа идет как–то в розницу». *
И предложил назначить агентов, которые координировали бы посылку хлеба, одежды и лекарств в Россию: «Мария Федоровна Андреева и Мария Игнатьевна Бенкендорф — обе энергичные и деловые».
Горький не сомневался, что Мура к нему вернется.
Или точно знал, что без присмотра его не оставят.
И Мура вернулась. В мае 1922-го. И сразу прибрала к рукам все хозяйство.
В ее обязанности входило снимать дома или пансионы, нанимать поваров и прислугу, разбираться с немецкими издательствами, вести переговоры с европейскими и американскими литературными агентами.
Но при этом два раза в год — на Рождество и на Пасху — Мура уезжала к детям в Эстонию. Отсутствовала в общей сложности месяца три.
Эти ее отъезды были частью договора с Горьким. Договора о свободе.
Мура писала Горькому письма. И письма эти неизменно приходили из Таллинна. Но была ли там сама Мура?
Нет. Ей нечего было делать в Эстонии. Детей она давно перевезла в Лондон.
Может быть, она ездила в Лондон?
Да. Приезжала туда. На несколько дней. К Уэллсу. И Уэллсу потом тоже говорила, что едет в Эстонию, к детям.
Где же на самом деле проводила Мура три месяца в году? С кем встречалась?
Так продолжалось и в двадцать третьем году. И в двадцать четвертом…
Москва, июнь 1936 года
Среди версий убийства Горького были и совершенно фантастические. Некоторые исследователи утверждают, что в доме, где лежал больной Горький, происходили странные события. То один, то другой человек из многочисленной обслуги умирающего писателя заболевал ангиной. Всего инфекция поразила семь человек! Больных эвакуировали из Горок и поместили в изолятор кремлевской больницы. Эпидемия эта была не случайной. Вирус «ангопневмонии», изготовленный в секретной лаборатории ОГПУ, был специально распылен в доме Горького. Для жизни здоровых людей он не представлял смертельной опасности. А вот пожилого, тяжело больного туберкулезом человека, этот гибрид ангины и пневмонии привел к фатальному исходу.
Германия, Сааров, 1924 год
О том, что Ленина хватил очередной удар, что он парализован и потерял дар речи, Горький узнал от Екатерины Павловны.
Буквально на следующий день после смерти Ленина, Мура засадила Горького за воспоминания.
«Были все основания рассчитывать, что их переведут на многие языки, — вспоминал об этом периоде жизни Горького Владимир Ходасевич. — Едва он их кончил, из Берлина, как будто случайно, приехал Крючков. Крючков увез с собою рукопись, которую в СССР подвергли жесточайшим цензурным урезкам и изменениям».
Но все это были цветочки по сравнению с теми поправками, которые потребовала от Горького Крупская.
Позже Горький правил свои воспоминания о великом вожде революции и в двадцать шестом, и в двадцать седьмом, и в двадцать восьмом. В тридцатом году Горький написал Крючкову, что после очередного письма Крупской он лихорадочно переписывает воспоминания о Ленине, меняя их до неузнаваемости…
В октябре двадцать четвертого вся семья, наконец, перебралась в Италию. В солнечную любимую Италию. На берегу залива сняли виллу «Масса». Дом был большой. В саду росли пальмы и агавы. Максим купил мотоциклет и катал всех желающих. Обычно его жена Надежда, которую все называли Тимошей, и Ракицкий садились в колясочку, а жена Ходасевича Нина Берберова на седло позади Максима.
Горький боялся быстрой езды, мотоциклетом никогда не пользовался.
Вскоре выяснилось, что вилла «Масса» семье не очень подходит. Слишком дорогая, слишком неуютная, да и город близко. Решили найти что–нибудь попроще.
Бытовало мнение, что Горький был миллионером, жил в роскоши, покупал виллы. Горький и впрямь зарабатывал много. Но это если сравнивать его доходы с заработками русских писателей или с уровнем жизни творческой интеллигенции, бедствовавшей в эмиграции. На самом деле со времен развода с Екатериной Павловной Пешковой Горький постоянно жаловался на безденежье, на долги и затруднения с платежами. Почему? Ответ очевиден. Львиную долю его гонораров забирали большевики на нужды своей партии. На оставшуюся часть он содержал огромную семью, в которой приживальщиков было гораздо больше, чем родных людей. Его дети — родные, незаконные и приемные — жили, получали образование и содержали потом собственные семьи на деньги Горького. Его бывшие жены нанимали прислугу, ездили отдыхать за границу тоже на деньги Горького. А еще Горький регулярно в течение многих лет посылал деньги своим старым приятелям еще по Нижнему Новогороду…
Дом попроще и подешевле искали долго. В конце концов, остановились на вилле «Иль Сорито». Уж больно этот дом понравился Нине — дочке Горького и Тихоновой.
«Мура сказала: Нина хочет эту виллу герцога. Сделаем удовольствие Нине. Только там ванна мала, и в уборную надо ходить через балкон. При слове «уборная» Горький залился краской и стал нервно барабанить пальцами по столу и что–то напевать». Из воспоминаний Нины Берберовой.
Горький был странным человеком. Он мог спать с женами своих друзей и приживать детей на стороне; он мог убеждать свою жену, что его любовница замечательный товарищ; он спокойно уживался в одной квартире с тремя женами–любовницами одновременно, но при этом вел себя, как стеснительный подросток. А на такие темы, как секс и физиология, вообще были наложены табу. Горький также не выносил грубости и пошлости, скабрезных анекдотов и уж, естественно, не употреблял непечатных выражений.
Словно в противовес ему и Мура, и Андреева не чурались «крепкого словца». И иногда специально, чтобы поддразнить Горького, затевали разговоры на табуированные темы.
Москва, июнь 1936 года
В первые дни после похорон все газеты писали, что Горький умер от воспаления легких. Эта причина смерти выглядела правдоподобно, Горький давно и тяжело болел. Но уже в конце июня появилась новая официальная версия — Горького убили. И вот тут впору было удивиться: кому и зачем понадобилось убивать больного человека и без того стоявшего на краю могилы?
В убийстве сначала почему–то обвинили профессора Плетнева. И приговорили к расстрелу, хотя тут же заменили расстрел двадцатью пятью годами тюрьмы.
Через год в отравлении Горького конфетами признался Петр Петрович Крючков — бывший литературный секретарь великого писателя и любовник Андреевой. Заодно Крючков взял на себя и убийство сына Горького — Максима. Если бы Крючкова не расстреляли так поспешно, он, может быть, взял бы на себя и убийство сына Ивана Грозного. На Лубянке и не такие чудеса случались.
Италия, вилла «Иль Сорито», 1925 год
В феврале двадцать пятого от Парвуса был получен последний платеж. Парвус умер. Больше денег от него ждать не приходилось. Журнал «Беседа», издаваемый Горьким, в Россию не пускали. Из самой России гонорары не доходили. А денег от европейских издательств явно не хватало. Тиражи Горького падали. Горький попал в очень тяжелое финансовое положении. И на семейном совете было решено продать у Сотби коллекцию нефритовых фигур.
Эти фигурки в свое время китайцы подарили какому–то царскому генералу. В октябре семнадцатого коллекция была конфискована и определена в Эрмитаж. А оттуда уже каким–то образом попала к Горькому.
Ходили слухи, что Горький и Андреева, занимаясь продажей ценностей царской семьи, просто присвоили себе эту коллекцию. А кто–то говорил, что Горькому этот нефрит отдали на хранение и забыли потом забрать. Была и такая версия: Горькому китайский нефрит не то подарили в знак особых заслуг перед большевиками, не то расплатились с ним коллекцией за какое–то одолжение.
Не важно.
Историю можно начать, пропустив пролог.
Итак: у Горького была коллекция китайского нефрита. 23 фигурки. Самая маленькая размером со спичечную коробку. Самая крупная — сантиметров 20 высотой.
От Сотби на виллу приехал фотограф, чтобы снять фигурки. Максим фотографу не доверял и все время съемки стоял рядом, а после пошел провожать фотографа. В комнате, где на столе были расставлены нефритовые фигурки, осталась Мура.
Максим вернулся, начал складывать фигурки обратно в ящик и тут обнаружил, что их не 23, а 22. Все домочадцы стали убеждать Максима, что их всегда было 22. Но Максим не соглашался, разнервничался, пошел к Муре в комнату и сказал:
— Титка, отдай нефрит!
Конечно же, Мура заявила, что не трогала фигурку. И все ей поверили…
Москва, июнь 1936 года
Знающие люди утверждали, что ни профессор Плетнев, ни Крючков не имеют никакого отношения к отравленным конфетам. Хотя…
Хотя они могли быть исполнителями чужой воли. Как и Андреева. Как и Будберг или Ягода. А вот заказчиком — и в этом были уверены абсолютно все — являлся Сталин. Горький мешал Сталину ликвидировать старую ленинскую гвардию и оппозицию. К тому же его смерть развязывала Сталину руки для московских процессов.
Но самый главный вопрос при этом так и оставался без ответа: зачем убивать умирающего?
Италия, вилла «Иль Сорито», 1930 год
Первой о том, что Горькому нужно вернуться в Москву, заговорила Мура. Еще в тридцатом. До того, как начать обрабатывать Горького, она переговорила с Крючковым. Потом осторожно прощупала почву у членов семьи. Поговорила с Ходасевичем, Максимом, Тимошей — женой Максима, Ракицким… Выяснилось, что никто по большому счету, кроме Максима, не горит желанием ехать на родину.
В тридцать первом ситуация с гонорарами стала критической, вопрос: «Как и на что жить дальше?» волновал теперь всех членов семьи. И тут как нельзя кстати «Госиздат» предложил Горькому контракт на полное собрание сочинений на очень выгодных условиях. Предложение было соблазнительным. И Горького хором принялись уговаривать вернуться в Россию.
Впрочем, это были даже не уговоры. Это было прямое давление на писателя. Особенно усердствовала Екатерина Павловна Пешкова. Андреева и Крючков играли в четыре руки. Максим рисовал радужные перспективы. И Мура вела с Горьким бесконечные разговоры на эту тему.
Она говорила, что великому писателю нельзя жить так долго в отрыве от своего родного читателя, что скоро его просто забудут на родине, что в Европе на книжных полках появилось новое поколение авторов, почти вытеснившее Горького… Вспомнила и Маяковского, который еще в двадцать втором сказал, что Горький труп, он сыграл свою роль и больше литературе не нужен.
Горький сдался в начале тридцать третьего. До этого, правда, несколько раз съездил в Москву. Убедился, что Мура не врет, что его там ждут.
В мае 1933-го Горький вернулся в Россию. Ему устроили торжественную встречу, поселили в бывшем особняке миллионера Рябушинского и сделали чем–то вроде наркома по делам литераторов.
Когда–то Андреева и Пешкова выпихнули Горького в эмиграцию. Теперь вместе с Мурой они вернули его Советскому Союзу.
Сама Мура на Родину не поехала. Она уже лет пять практически жила с Уэллсом. И уже лет семь работала на Локкарта, получая от него зарплату. Локкарта Мура разыскала сама в своих таинственных поездках по Европе под прикрытием свиданий с детьми. Любовные отношения между ними не возобновились, но начались — или продолжились? — отношения деловые.
Перед самым отъездом на семейном совете решали очень важный вопрос: кому оставить на хранение архив Горького.
В этом архиве были письма писателей–эмигрантов, первых диссидентов и невозвращенцев. Там же были письма Бабеля, Федина, Кольцова и Мейерхольда, в которых рассказывалось о новых порядках в СССР, о Сталине. Но самое главное, там были письма Троцкого, Рыкова, Пятакова, Красина.
Уничтожить эти бумаги было нельзя, слишком велика была их цена перед историей. Ввезти крамольные документы в СССР было опасно. Не для Горького, для авторов этих писем и их родных. Оставалось одно — доверить архив кому–нибудь из самых близких друзей.
И Горький принял решение доверить архив… Муре!
Нет никаких сомнений в том, что Горького выманивали на родину в частности и из–за его архива. Чекисты были уверены, что Горький привезет домой все свои бумаги.
Они ошиблись.
Когда стало ясно, что столь вожделенные документы на родину вместе с их хозяином не вернутся, но зато остаются в руках своего человека — Муры, на Лубянке и в Кремле, очевидно, вздохнули с облегчением. Уж товарищ–то Закревская доставит письма по нужному адресу.
Но… они вновь ошиблись! Мура отдавать архив отказалась.
Не отдала она его ни в тридцать четвертом — Андреевой и Крючкову. Ни в тридцать пятом — Пешковой. Екатерина Павловна лично приехала за бумагами в Лондон, Мура ей отказала, Пешкова за это очень на Муру рассердилась.
Только в тридцать шестом Кремлю и Лубянке удалось найти нужные рычаги и надавить на Муру.
В тридцать шестом Горький умирал.
Москва, август 1936 года
Процесс над убийцами Горького и его сына Максима начался в августе 36-го года и завершился весной 38-го. Собственно говоря, он был частью большого процесса над членами антисоветского троцкистского блока. На скамье подсудимых сидело 19 человек. В том числе Бухарин, Рыков, Крестинский, Розенгольц…
Четверых троцкистов — бывшего наркома Ягоду, секретаря Горького Крючкова, профессора Плетнева и доктора Левина — обвиняли помимо всего прочего еще и в убийствах.
«В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима я останусь единственно близким человеком Горькому, человеку, к которому впоследствии перейдет большое литературное наследство. А Горького я убил, потому что хотел стать наследником его крупных денег». Из признания Петра Петровича Крючкова.
У Ягоды, как выяснилось на суде, были свои причины для убийства Максима Пешкова и Алексея Максимовича Горького. Ягода был влюблен в жену Максима. Роман между ними начался еще в 33-ем году. Муж и свекор возлюбленной мешали Ягоде. Вот он их и убил.
Суд поверил в убийство по страсти, но поскольку Ягода якобы состоял на службе у Троцкого, то и политические мотивы из дела не убрали…
Москва, 1936 год
Мура приехала в Москву восьмого июня. Вовсе не по доброй воле. А якобы по просьбе Горького, который хотел с ней попрощаться.
На самом деле, Горький настолько не желал видеть Муру, что даже просил медсестру Липу Черткову не пускать к нему в комнату эту баронессу, как он сам называл Марию Игнатьевну.
В реальности, Муру вызвали в Москву совсем по другому поводу. Ей было приказано привезти итальянский архив Горького. В этом архиве были бумаги, нужные Сталину и Лубянке для начала процесса над Рыковым–Бухариным.
Не известно, чем пригрозили Муре, но часть архива Горького она тогда привезла…
А вот собственный архив сожгла вместе с автомобильным трейлером в 1974 году незадолго до своей смерти. За этот архив дорого заплатили бы разведки разных стран мира. Но Мура Будберг — двойной агент ГПУ и британской разведки — не захотела делиться своими секретами с миром. Не оставила она и воспоминаний. Ни об Уэллсе. Ни о Горьком.
Зато Андреева регулярно выступала на сцене дома Ученых с воспоминаниями о великом пролетарском писателе. И о Ленине. Эти две темы — самые популярные в те годы и очень выигрышные — она разрабатывала до конца жизни. Разрабатывала и приглаживала… Приглаживала и выверяла… Так что, в конце концов, эти два человека превратились в ее воспоминаниях в маски.
Кстати о масках: по словам очевидцев, когда Андреева умерла, на лице ее была маска страдания.
Умерла она в 1953-ем. Ей было 85. Поразительно, но даже в этом возрасте она все еще оставалась красивой женщиной.
После смерти Горького ни с Пешковой, ни с Будберг Андреева не общалась. А вот Екатерина Павловна поддерживала отношения с Мурой до конца жизни. В пятьдесят шестом пригласила ее на свой день рождения — Екатерине Павловне исполнялось 78 лет. В пятьдесят восьмом устроила Муре увеселительную прогулку на теплоходе по Волге, по горьковским местам. И все мечтала получить архив Горького. Да так ничего и не получила. Хитрая Мура отделывалась какими–то ничего не значащими письмами. Вот, например, из обширной переписки Горького с Уэллсом привезла всего 5 разрозненных писем.
Все бумаги, полученные от Муры, Екатерина Павловна передавала в советские литературные архивы.
Екатерина Павловна умерла в 1964 году. Ей было 86. После ее смерти Мура, приезжая в Москву, останавливалась у Тимоши — Надежды Пешковой, жены Максима…
Последние годы своей жизни Мура жила одиноко. Была толстой и малоподвижной. Говорила басом, курила сигары, носила широченные темные юбки и тяжелые бусы. Она очень много ела и много пила. При себе всегда держала полбутылки водки и говорила, что не может функционировать без алкоголя.
Мура получила от советского правительства право считаться наследницей всех зарубежных изданий буревестника революции и вплоть до второй мировой войны исправно получала гонорары.
После войны Муру отлучили от денег Горького. Но тут в сорок шестом очень кстати умер Уэллс, оставив Муре по завещанию сто тысяч долларов.
Мария Игнатьевна Закревская–Бенкендор–Будберг умерла в 1974 году в возрасте 83 лет.
«У меня никогда не будет мемуаров. У меня есть только воспоминания, — говорила Мура. — Я такое могла поведать, что весь мир бы вздрогнул!»
«18 июня 1936 года не стало Горького. Его убили враги народа из правотроцкистской организации, агенты империалистов, против которых он мужественно боролся. Несколько ранее, в 1934, ими же был умерщвлен М. А. Пешков, сын Горького. В дни болезни Горький читал опубликованный на страницах «Правды» проект новой сталинской конституции, которая отразила итоги борьбы и побед советского народа. Глубоко взволнованный Горький по прочтении сказал: «В нашей стране даже камни поют…» Большая Советская Энциклопедия, 2-ое издание, том 12, Москва, 1952 год, стр. 259.
В жизни Алексея Максимовича Горького было не так уж много женщин: несколько романтических увлечений молодости, несколько случайных романов в зрелом возрасте и четыре жены.
Все его жены были тесно связаны с ЧК. Его сын Максим тоже работал в органах. Его невестка была любовницей начальника НКВД, а внучка вышла замуж за сына Берии.
Вся жизнь Горького до мельчайших подробностей была известна Лубянке, благодаря его близким и родным. И жил Горький, словно в аквариуме, под пристальным наблюдением и под жестким контролем.
«Устал я очень, — говорил Горький в последние годы своей жизни. — Словно забором окружили, не перешагнуть. Окружили… Обложили… Ни взад, ни вперед!»
А еще он однажды признался, что никогда не умел и не очень любил смотреть в себя самого.
Так отчего же на самом деле умер Горький? От искусственного вируса, конфет или яда в стакане? И кто на самом деле его убил? Андреева, Будберг или Сталин?
А может быть, он умер своей смертью? Ведь он много лет тяжело болел туберкулезом.
Или всему виной была пуля…
Он стрелялся из–за любви.
Точнее, из–за ее отсутствия. Дожив до девятнадцати лет, Алеша Пешков все еще оставался девственником. Он никак не мог найти взаимопонимания с противоположным полом.
Стрелял в сердце, но пуля застряла в легких.
Психиатр, лечивший неудачливого самострела, посоветовал Алеше Пешкову не ждать неземной любви, а просто найти опытную женщину и, не мудрствуя лукаво, отдаться в ее умелые руки.
Горький последовал этому совету. И всю свою жизнь отдавался в опытные руки. О неземной любви, может, и мечтал, но так и не избавился от страха однажды получить отказ.
А может быть, он просто боялся женщин.
Как показала история, боялся не напрасно.
