Загадка смерти Саввы Морозова так и осталась нераскрытой
3 февраля 1862 года родился Савва Тимофеевич Морозов
Тринадцатого мая 1905 года «Царский отель», одна из самых дорогих гостиниц каннской Ривьеры. Раздался выстрел, женщина вбежала в комнату и закричала: ее муж лежал на диване, рядом поблескивал небольшой плоский пистолет, а записку нашли на туалетном столике. Фразу «В моей смерти прошу никого не винить» сочли доказательством самоубийства, французская полиция закрыла дело. Настоящего расследования не было, и о том, что стояло за этой смертью, знакомым Саввы Тимофеевича Морозова оставалось только догадываться.
Портрет героя
… Невысокого роста, плотного телосложения, глаза быстрые, бегающие, проницательные, раскосые. Хорошее образование (отделение естественных наук физико–математического факультета Московского университета, стажировка в Кембридже), трудолюбие и крепкая деловая хватка, склонность к прожектёрству, доверчивость, великодушие и способность влюбляться сразу и на всю жизнь.
Семнадцать лет назад Савва Тимофеевич щелкнул каблуками, почтительно наклонил голову, подошел к матушкиной ручке и сообщил, что женится, а жену собирается увести у собственного племянника. У старообрядцев были свои правила: Морозовы не курили, не сквернословили, соблюдали слово, ни на кого не повышали голоса, работали с утра до ночи и не женились на разведенных. Но Зиночка Зимина любила ее сына, а Савва закусил удила: Мария Федоровна дала согласие, для острастки и приличия выждав месяц, — и теперь вдова стояла рядом с ней у украшенного позолоченной бронзой дубового гроба и рыдала взахлеб, с воем и причитаниями, как умеют плакать только русские бабы.
Зинаида Григорьевна Морозова проживет длинную жизнь. Она пережила мужа, переживет и его фирму, и даже Российскую империю — старая женщина скончается вскоре после Второй мировой, в бедности и забвении. А пока что вдова, высохшая и почерневшая от горя, она стоит и пытается удержать крик: Зинаида Григорьевна успела заметить, что той, кого она ненавидит больше всего на свете, здесь нет, и вместе с горем ее душит возмущение: «Теперь ты видишь, Савва?! Видишь, кто она?! Так я же тебе говорила!..»
Поклонник
Мария Федоровна Андреева знала, что на похоронах ей надо быть обязательно. Несмотря на возможный арест, она непременно приехала бы на панихиду, если бы не из рук вон плохо работающая почта, задержавшая телеграмму с датой отпевания, и не полиция, заставившая ее забиться в глухой лесной угол Финляндии.
Восемь лет тому назад она была светской дамой и очень сильно скучала. Ее отец, неимущий дворянин, работал главным режиссером Александринского театра, и девушка пошла было по актерской стезе, но ее судьбу круто изменил ранний брак. Муж, хороший и добрый человек, оказался старше почти в два раза: через девять лет ей исполнилось тридцать, а ему сорок семь, и они жили под одной кровлей как добрые друзья. О том, что их брак давно распался, друзья семьи и не подозревали. К этому времени господин Желябужский имел чин действительного статского советника и занимал высокий пост в железнодорожном ведомстве: в их доме собирался московский свет, с молодой генеральшей раскланивался столичный наместник, великий князь Сергей Александрович. У нее было двое прелестных детей, чудесный дом, длинный список поклонников, и все это казалось ей беспросветной рутиной.
И она, и ее муж до смерти любили сцену — господин Желябужский был талантливым актером–любителем. Статский генерал и его жена выступали в домашних спектаклях, видный московский фабрикант господин Алексеев, красавец, франт и звезда любительской сцены (там его знали под псевдонимом Станиславский) был их добрым знакомым. Действительного статского советника звали Андреем Алексеевичем, и господа Желябужские выбрали для себя сценические имена Андреевы: под ним Мария Федоровна и дебютировала на сцене Московского художественного театра.
Имение Станиславского под подмосковным Пушкино, репетиции, первые спектакли, поездки к Чехову в Ялту, успех и разговоры о том, что все дело находится под угрозой: театр не приносит дохода, а родственники Алексеева отказались вложить в него деньги. Тогда в ее жизни и появился Савва Тимофеевич Морозов: миллионер был сдержан, немногословен, не любил, когда на него обращали внимание, но деньги театру дал он, а не кичившиеся своей благотворительностью московские купцы. Мрачноватый и неразговорчивый Морозов сильно ее забавлял.
Династия
Династия Морозовых вела свою родословную с XVIII века: крепостной мужик создал собственную ткацкую мастерскую, заработал денег, выкупил у барина себя и родных, перебрался в Москву и в конце жизни завещал каждому из сыновей по ткацкой фабрике. Так образовалось несколько морозовских кланов, и «тимофеевичи» считались самым богатым. В Орехово—Зуево им принадлежало все (там они содержали школы и полицию, больницы и газеты, церкви и внешнюю стражу), их предприятие называли самым прибыльным в России, а у Саввы Морозова, кроме паев родовой фирмы, были и собственные химические заводы, и лесные дачи, и рудники.
Морозов — любимец всесильного премьер–министра Витте, представившего его императору, Морозов — самый известный московский капиталист, и на пост городского головы его забаллотировали только из–за молодости. На фабриках, принадлежащих другим Морозовым, об Орехово—Зуеве рассказывают легенды: там на четверть больше платят, и рабочие запросто подходят к техническому директору: «Савва Тимофеевич, дайте закурить». Все это она узнала позднее, а тогда, в начале их знакомства, имело значение другое: московский миллионер влюбился в нее сразу и на всю жизнь, и ей это льстило. Тогда в ней оставалось чересчур много от болтливой и кокетливой московской дамы. Позже Мария Федоровна выдавила ее из себя начисто: в технической боевой группе ЦК большевиков она была известна под партийными кличками Феномен и Белая ворона.
Зинаида Григорьевна Морозова была красива тяжелой купеческой красотой: высокий рост, огромные глаза, роскошные волосы и плечи, которым позавидовала бы Венера. Она была простой женщиной, но в ясном и здравом уме ей не отказывал никто — то, что происходило с мужем, было вне ее понимания. Госпожа генеральша уходит от своего статского советника к какому–то писаке, но Савва по–прежнему выполняет все прихоти дамы, более того — он становится близким другом ее сожителя. В морозовском особняке появляется новый сотрудник фирмы, какой–то господин Красин, — и свекровь говорит, что на самом деле это важный политический преступник и Саввушка еще доиграется. А ветеринар, работавший у них в имении, оказался революционером Бауманом: перед московским возмущением его убили на улице, и за гробом шли двести тысяч человек. Зинаида Григорьевна не разбирала полутонов. Ей казалось, что статская советница приворожила Савву, а затем выжала и бросила. Того, что происходило между мужем и соперницей, она не понимала: Мария Федоровна уважала его, но совсем не любила. Интрижка для нее была невозможна.
«Белая ворона»
Сто лет назад женщина, стремящаяся послужить ближним, ушла бы в монастырь, а в начале двадцатого века в России шли в революцию. У сына Марии Федоровны был репетитор–марксист, она подружилась с ним, а затем и с его друзьями–студентами. Ее попросили собрать для партии немного денег, и дело пошло так хорошо, что на них стала выходить «Искра». Когда ее студентов сослали, она прорыдала все «Три сестры», где играла Ирину, и встревоженный Морозов помчался на Петровку, в магазин Пихлау и Брант. Там он купил целую партию меховых курток — их хватило на всех арестованных студентов Московского университета, а потом внес министру внутренних дел десять тысяч рублей залога. Он давал деньги, которые шли и на поддельные паспорта, и на оружие, и на «Искру», а в ней печатали репортажи из Орехова—Зуева, где рассказывалось о том, как голодают его собственные рабочие. (О том, что правды здесь было мало, Мария Федоровна не думала — на фабрике она не была ни разу в жизни).
Перед одним из спектаклей в ее гримуборную привели Максима Горького — странного, высокого, худого, как щепка, нелепо одетого, дурно воспитанного, у него были длинные пальцы, чудесная улыбка и прекрасные голубые глаза. В «На дне» Андреева играла Настю, и когда автор вышел на аплодисменты, они поцеловались в первый раз — на глазах у тысячи бешено аплодирующих зрителей. Через год она ушла к нему от мужа, так и не получив развода, и светские знакомые делали вид, что ее не существует: она приходила от этого в ледяную ярость. Савва Морозов по–прежнему оставался ее рыцарем и жалел лишь о том, что он, посторонний человек, не может за нее заступиться… Это было и трогательно, и смешно, и она с удовольствием пересказывала его слова Горькому.
Восстание
Через много лет Горький опишет то, что было после Кровавого воскресенья. Черносотенцы угрожают ему смертью, и насупленный, настороженно щурящийся Морозов ходит за ним по пятам с браунингом в кармане — он его охраняет. К Горькому приходит потрясенный и перепуганный Гапон, который только что вел рабочих к Зимнему, и Морозов обстригает длинную поповскую шевелюру и бороду тупыми ножницами. Гапон вскрикивает от боли, Савва презрительно хмыкает — надо терпеть, иначе вас могут узнать… Так начинался миф, окутывающий последние месяцы жизни Морозова: после Кровавого воскресенья его в Москве не было, Горького он не охранял и Гапона не стриг. Андреева в это время была чуть ли не при смерти, и Савва находился возле нее, в Финляндии.
Позже он вернется в Москву и внесет большой залог за Горького, которого все–таки арестуют, а затем их закружит водоворот московского восстания.
У Горького и Андреевой обоснуется штаб дружинников: в задней комнате будут храниться ручные гранаты и гремучая ртуть, на полу пристроятся охраняющие квартиру боевики. А Морозов умчится к себе, в Орехово—Зуево: член ЦК РСДРП, руководитель боевой технической группы Красин, которого обожаемая Мария Федоровна пристроила к нему на работу, был не только хорошим электриком, но и знающим свое дело подпольщиком, и на Никольской мануфактуре началась грандиозная стачка. Мать решила, что Саввушка, наконец, доигрался, и один из служащих Никольской мануфактуры вызвал войска через голову технического директора. Рабочие стреляли в солдат из револьверов, а по ночам обстреливали проходящие мимо Орехова—Зуева поезда…
Мать Саввы Тимофевича была умна и понимала, что ее сын потерпел полное поражение. Женщина, которую он любил, предпочла другого, идеи, в которые он верил, провалились — вместо парламента Россия получила погром. О том, что бывший электрик Никольской мануфактуры приходил к Савве за деньгами, Марье Федоровне Морозовой тоже успели доложить: она знала, что разговор вышел холодным, и революционный господин ушел ни с чем.
Сын впал в меланхолию: он то мрачен, то резок, плохо спит, плохо ест, и домашний доктор говорит об общем нервном расстройстве. Так пусть Савва едет за границу, там нет ни шушукающихся за его спиной знакомых, ни любопытных русских полицейских.
Страховой полис
Мария Федоровна Андреева была уверена, что Морозов находится под домашним арестом, и семья собирается объявить его сумасшедшим, но этого не было и в помине, просто он стал неудобен, и его хотели спрятать… А о дальнейшем можно было бы расспросить ее партийного наставника, таинственного и вездесущего Леонида Борисовича Красина.
Партии были нужны деньги, и Красин доставал их повсюду: после революции пятого года Россию охватила волна «эксов», налетов на банки и перевозившие деньги кареты. Он призжал к Морозову в Канн и снова ушел ни с чем. Но Красин знал, что тот застраховал свою жизнь на сто тысяч рублей и отдал полис Марии Федоровне Андреевой. После его смерти она получила деньги по страховому полису и отдала партии шестьдесят тысяч. Остальные пошли на уплату долгов и ее сестре — на жизнь. Родные Морозова остались уверенными в том, что на самом деле произошло убийство, но копаться в этой истории у них не было ни желания, ни сил.
