Театр и жизнь
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!
М. Цветаева
Посещая театр, Горький познакомился с актрисой Марией Андреевой. Ровесница писателя, на 10 лет старше его жены, Мария, следуя по стопам родителей, выбрала театр. Барышне помогали природные данные: редкая красота и музыкальность. Мария вышла замуж за крупного чиновника, который почти вдвое был старше ее. Родился сын, затем – дочь.
В Художественном театре талантливая актриса играла главные роли, это приносило ей успех и любовь публики. Сама великая княгиня писала портрет актрисы, которую принимали во всех великосветских салонах. Ее красоту запечатлел И.Репин.
Однако интересы актрисы были сколь широки, столь и необычны для дамы ее круга. Андреева вдруг заинтересовалась марксизмом и тайно вступила в ряды РСДРП. Она настолько рьяно увлеклась политикой, что, превратившись в активную большевичку, окунулась в революцию и стала личным другом Ленина. Вождь дал ей партийную кличку «Феномен».
Ранее у нее завязался бурный роман с фабрикантом Саввой Морозовым.
Теперь, получая от Морозова деньги, актриса передавала их большевикам, а они писали заведомую ложь о положении рабочих на фабриках миллионера: якобы люди там жутко голодали и умирали от непосильного труда. Такова оказалась их «благодарность» тому, кто давал деньги и прикрывал от полиции партийцев, занимавшихся тривиальным бандитизмом вплоть до ограбления банков.
Когда Горький появился в ее жизни, об этом узнало все общество. Вместе с актрисой примкнул к большевикам и писатель.
“К ним я и примазался”, — сообщал он о себе.
Их первая встреча состоялась на гастролях Художественного. Симпатизировавший актрисе Чехов вместе с Горьким отправились на спектакль; первым шел Антон Павлович, за ним тянулась высокая фигура: в рубашке, длинные волосы, большие рыжие усы.
— Как вы великолепно играете! — пробасил Алексей Максимович
На нее глянули его голубые глаза, губы сложились в обаятельную улыбку, своим обаянием он неумолимо завораживал собеседниц. Они стали видеться, и вскоре Горький уже не мог без нее, ощущая, как душа разрывается от захватившей страсти.
Когда она взмахивала длинными ресницами, Алексей Максимович видел в ее темных глазах обжигающий блеск, который вдохновлял его и с каждым свиданием еще больше разжигал увлечение. Алексей спешил к ней, словно на крыльях. Ее муж и дети были на даче. Мария сидела за роялем. Звуки наполняли огромную полуосвещенную комнату. Вошла горничная Олимпиада и сообщила, что пришел писатель.
«Проси», — сказала хозяйка. «О, наконец-то, появился!» – нетерпеливо воскликнула она, протянув руку. Ее кожа чутко реагировала на малейшее прикосновение. Вся в белом, она улыбалась. Алексей почувствовал, что рука ее неестественно горяча и дрожит, темные глаза смотрели ласково. Ворот блузки был расстегнут и глубоко обнажал белую грудь.
«В грозу музыка особенно волнует», — сказала она, не отнимая руки.
Она говорила еще что-то, но Горький не слышал. Он легко приподнял ее со стула и обнял. Склонясь над ней, прижался губами к ее алеющему рту. Они утонули в бесконечном, страстном поцелуе, заставляющем забыть все на свете. Он целовал ее плечи, грудь и слышал ее учащенное дыхание.
— Я безумно вас люблю, — шептал гость.
— И я полюбила вас.
Сердце ее раскрылось навстречу его страсти, он услышал ее тревожный вопрос:
— Что с вами?
— Не знаю, — ответил он, охватил ее талию руками и прижался щекою к бедру.
— Боже мой, — тихо сказала Мария, еще плотнее прижимаясь к нему.
«Что же будет? Что будет с мужем, с Саввой?» — пронеслось у нее в голове.
Для него же любовь и смерть были связаны неразрывно. Переживая новую любовную драму, Алексей был близок к безумию. Дождь хлестал все яростнее, были слышны звуки захлебывавшейся воды, стекавшей по стеклам. Он поднял Марию на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала его и смотрела в его глаза ослепляющим взглядом. В его объятиях Мария ощущала радость. Он наслаждался ее ласками, в ней было что-то певучее. Мария любила, не закрывая глаз, неутолимо, радостно, не уклоняясь от его поцелуев, а наоборот — отвечая ему.
Он удесятерял ласки в стремлении дать ей полное блаженство и сам удивлялся, поняв, что силу эту дает ему Мария, ее горячее, неутомимое тело. Ему хотелось растрогать ее до слез, до необыкновенных признаний, чтоб она обнажила свою душу так же легко, как обнажила свое бунтующее тело.
Встав с постели, она подошла к зеркалу. Поправляя прическу, руки ее дрожали, глаза были широко раскрыты.
— Милая, — прошептал Алексей, чувствуя, что Мария с каждым днем становится ему ближе.
— Мне кажется, что счастливы — не молодые, а — пьяные, — прошептала она.
Горький был так захвачен новой страстью, что уже в начале 1904 года стало ясно: брак рухнул. Не считаясь ни с чем, он и Мария Федоровна мчались навстречу своему счастью. Горький дарил своей возлюбленной рукописи, на одной из них сделав дарственую приписку, возволявшую актрисе изготовить из сердца автора каблучки.
Мария Федоровна владела французским, немецким и итальянским, понимала масштаб дарования Горького, знала, что она нужна ему, как человек искусства. Она способна была понять и оценить его творения, помочь как читатель и советчик. К тому же она оказалась отличной хозяйкой и секретарем.
Морозов, влюбленный в Андрееву, как впоследствии и Горький, были втянуты ею в революционное движение. Она убедила Морозова поверить большевикам. Чтобы угодить возлюбленной, фабрикант передавал в партийную кассу большие деньги. Один из министров царского правительства заявил: «Морозов дал через актрису, за которой ухаживал, сожительницу Горького, несколько миллионов революционерам».
Когда Мария Федоровна сошлась с Горьким, для Морозова это было большим ударом, но он продолжал откликаться на прихоти красавицы, связанные с вымогательством денег для большевиков. Ревниво поглядывая на янтарный мундштук с бриллиантовой змейкой в руках Горького, знаменитый миллионер, с плоским лицом и калмыцкими глазками, зная что это подарок Андреевой, укорял ее: «Ну что ты, Мария, нашла в этом грубом безродном мужлане? Ну что в нем такого примечательного? Неужто я, с дипломом Кембриджа, хуже его?»
М. Андреева же всегда тепло отзывалась о Морозове: «Мы любили друг друга крепкой хорошей любовью долголетних друзей, и я горжусь такими отношениями с одним из благороднейших людей, встретившихся мне в жизни, считаю — незаслуженным с моей стороны счастьем».
— Экий омерзительный тип, в самом деле! — в сердцах однажды воскликнул Савва Тимофеевич, крепко поругавшись с Горьким. — Зачем он представляется босяком?
Фактически театром управлял меценат Савва Морозов, при его поддержке театр расцвел. Сильный мужчина, в личной жизни Савва Тимофеевич был подкаблучником. Чтобы полностью подчинить театр себе, уставшая от конкуренток Андреева придумала поставить спектакль не на сцене, а в жизни: уйти временно из театра. Расчет был таков: Морозов перестанет субсидировать Художественный, а потом Савва, Горький и она создадут новый театр. Кавалеры согласились, но время внесло коррективы в задуманный сценарий. В стране назревала революция. К концу 1904 года уже ни Морозову, ни Горькому было не до театра. 9 января 1905 года, в день Кровавого воскресенья, Андреева серьезно заболела, слегла. Мужчины бросились к ней.
Вскоре матери Морозова надоело наблюдать, как Савва транжирит фамильный капитал на Андрееву и на смутьянов-террористов. Савву Тимофеевича признали душевнобольным и отправили лечиться в Ниццу.
От всех этих волнений здоровье Саввы действительно сильно расстроилось. У Морозова снова требовали денег, но на этот раз Савва решительно отказал. Потеряв любовницу, покинутый всеми, презираемый окружавшим его обществом, Морозов при весьма загадочных обстоятельствах был найден с пулей в сердце. Вроде бы покончил с собой. Рядом с убитым — без подписи записка, с просьбой — никого в смерти не винить. Почерк, похоже, был подделан. Товарищам по партии Андреева сообщила, что Морозов, желая ее обеспечить, выдал ей страховой полис на 100 тысяч рублей.
В результате загадочной гибели, которую назвали самоубийством, «Феномен» деньги получила. Андреева взяла эти кровавые ассигнации, потому что они нужны были Ленину. Для своих нужд любовники оставили сорок процентов, остальное передали партии. Это было странное явление, когда предприниматель поддерживал несущих гибель ему и его классу.
Писатель лично вкладывал большие средства в подготовку революции. Позже в газете «Новая жизнь» Горький напишет: «За время с 1901-го по 17-й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело Российской социал-демократической партии. Из них мой личный взнос исчисляется десятками тысяч рублей, а всё остальное черпалось из карманов «буржуазии».
Относительно оставленной жены Горький высказался открыто:
«Что касается до моих отношений к Екатерине Павловне — этого словами не поправишь, а только запутаешь еще хуже. Отвечать на ее отношения ко мне — ненормальные теперь, то есть новые для нее и для меня – мне нечем».
Писатель не собирался отступать и считал, что имеет право жить согласно своим чувствам, предоставляя Екатерине Павловне возможность жить своей жизнью. Драма в душе оставленной жены не утихала и осталась незаживающей раной на всю жизнь. Несмотря на то, что в дальнейшем у Горького было много близких женщин — видных, красивых, статных, — только разлучницу Андрееву возненавидела Екатерина Павловна до конца своей жизни, считая, что все беды начались из-за неуемной актрисы.
Алексея Пешкова кроме детей всерьез связывала с Екатериной Павловной общая приверженность революционным идеалам.
9 января 1905 года Горький описал ей, в чем участвовал и что видел своими глазами:
«Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест, рабочие Петербурга в количестве около 150 тысяч двинулись к Зимнему дворцу для представления государю своих требований общественных реформ.
У заставы войска встретили их девятью залпами — в больнице раненых 93 человек, сколько убитых — неизвестно. Зимний дворец и площадь пред ним были оцеплены войсками… Вокруг войск и дворца собралось до 60 тысяч рабочих и публики, сначала всё шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить…. говорю как очевидец бойни. … престиж царя здесь убит — вот значение дня…
Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьёзно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью.
За меня — не беспокойся… увидимся. Береги себя и Максима, прошу тебя! И сделай из него смелого, честного человека.
… я должен буду съездить в Ригу — опасно больна мой друг Мария Фёдоровна — перитонит. Это грозит смертью, как телеграфируют доктор и Савва. Но теперь все личные горести и неудачи — не могут уже иметь значения, ибо — мы живём во дни пробуждения России.
Береги Максима, повторяю, и береги себя, прошу.
Ну — и будь здорова, пока. Крепко жму твою руку, друг мой».
Из-за политизированной актрисы Алексей Максимович оставил жену с семилетним Максимом и трехлетней Катей. Отношения были дружеские, но когда стало ясно, что Горький не вернется, оставленная жена с двумя детьми отправилась за границу, надеясь там найти успокоение…
Во время восстания, когда в Москве шли уличные бои, квартира Горького и Андреевой была штабом и арсеналом. Про подпольную деятельность Феномена знали только партийные вожаки, а Буревестник все время был на виду. При участии Горького была создана газета “Новая жизнь”, руководителем которой был В.И. Ленин. Вскоре вождь дал Андреевой новое задание — поехать в США, собирать деньги на революцию. И влюбленные, не мешкая, отправились в далекий заокеанский вояж.
Американская трагикомедия
Огромный океанский пароход приближался к американским берегам. Среди охваченных волнением пассажиров на борту находились знаменитый русский писатель и актриса МХАТа — Мария Андреева.
Во время автомобильной экскурсии Нью-Йорк ошеломил Горького. Сотня репортеров едва успевала записывать впечатления русского гостя: «Америка — самая демократичная страна в мире. Скоро и Россия займет свое место рядом с Америкой». Толпы американских рабочих приветствовали писателя на митингах, где он рассказывал о России.
Горький всем представлял Марию Федоровну как свою жену, чем воспользовалось царское правительство и выступило с сенсационным разоблачением: Горький путешествует по Америке не с женой, а с любовницей! Американская пресса подняла шум, называя Горького многоженцем. Гром грянул с ясного неба, газеты, возмущаясь, сообщали: «Горький бросил жену с детьми и сбежал с артисткой!»
Эта новость повергла пуританскую Америку в шок: неужели в России разрешается многоженство. Газеты и публика требовали высылки Горького первым же пароходом. Не помогали объяснения, что процедура растожения брака в России сложна, а бывшая жена якобы уже давно нашла нового спутника. Писателя называли «двоеженцем, отвратительной тварью». Многие из его друзей, среди них и Марк Твен, дрогнули и внезапно остыли к нему. Вначале Горький надеялся, что его примет Т. Рузвельт, но после шумихи с «полигамией» президент отказал. Планы на большие миллионы рухнули.
Когда после встречи с читателями вернулись в Grand Central Palace, то нашли свой багаж в вестибюле отеля.
«Это вам не Европа! У меня семейная гостиница, я не могу здесь давать пристанище такого рода клиентам», — возмущался хозяин.
Писателя выбросили на улицу. Преследуемый фотографами-папарацци он едва сумел устроиться в другом отеле.
Американские газеты одобряли отказ президента встретиться с русским, отмечая что президент принимает даже восточных султанов, но при условии, что они оставляют свои гаремы дома…
Тогда Горький поведал о случившемся с ним скандале:
«По поручению русского посольства, скандал подхватили уличные газеты и — пошла писать Америка!.. Я, во-первых — двоеженец, во-вторых — анархист. Напечатали портрет моей первой жены с детьми, брошенной мной на произвол судьбы и умирающих с голоду… Все шарахнулись от меня. Из трех отелей выгнали. Так, например, известно, что я и Мария Федоровна украли 15 миллионов у С. Морозова и убили этого бедняка».
Историю гибели Саввы Морозова газеты не оставляли, неприяная тень падала на Горького и в еще большей степени на Андрееву. Газеты не обвиняли напрямую, но разносили слухи, прозрачно намекавшие на пособничество Андреевой в убийстве Саввы.
Отношение американцев расстраивало Горького, опять обострилась болезнь, а предстояло много выступлений.
“Я женился церковным браком в 1896 г. и через семь лет по взаимному согласию с женой мы разошлись, — объяснял Горький. — С первой женой мы сохраняем добрые отношения, она живет на мои средства, и мы встречаемся как друзья. Со второй женой живу гражданским браком, принятым в России как обычай, хотя и не утвержденным как закон”.
Денег влюбленные собрали не много, зато справились с другой партийной задачей: после ряда обличительных выступлений Горького США отказались предоставить заем царскому правительству.
А пока писатель послал телеграмму оставленной жене:
«Мой друг! Марию Федоровну затравили до болезни. Все это мне мешает делать то, чего ради я сюда приехал… Уступать не буду…
Вопрос не в самолюбии, а в борьбе с моралью мещан. Хочешь облегчить мое положение? Пошли телеграмму в «Нью-Йорк Геральд»… Этим ты окажешь услугу мне и делу революции… Понимаю, что прошу тебя о многом, но ведь за тобой право отказать. Но если ты это сделаешь — твоей рукой будет дана дивная пощечина рожам буржуа! До свиданья! Жму руку, мой дружище!»
Пожать руку другу — приятно, но любимой жене больше подошли бы другие слова. «Крепко целую», например. Однако, какие уж тут поцелуи с женой, когда страсть к 37-летней Андреевой не ослабевала!
Вечером, после выступления в писательском клубе, они вернулись в отель. Она сдвинула шторы, чтобы любознательные фоторепортеры не засняли ее обнаженной. Не хватало только, чтобы в американских газетах появились пикантные снимки. Он обнял ее и притянул к себе. Она сняла светлое платье с вырезом, оголились красивые плечи. Нежно переливаясь, показались острия грудей. Складывая оливковые кружева, она смотрела на него, чувствуя, что обнажаемое нравится.
— Ты хорошо смотришься, — улыбнувшись, заметил он.
— Видишь и в 37 я хороша. Правда? Однако, женщине важно слышать это от мужчины.
Его взгляду открылось роскошное, еще молодое тело. Она уверенно владела Алексеем, и не собиралась его терять. Находясь в постоянном соперничестве, она не привыкла проигрывать. Мария, обладая врожденным талантом актрисы и искусной любовницы, признавала только победы. Ее горячие влажные губы впивались в его тело. Замирая от счастья и томления, рядом с ней он безмятежно засыпал.
По утрам в комнате было еще темно и лишь лучи, пробивавшиеся сквозь края штор, высвечивали ее стройную фигуру. Он тонко чувствовал даже дрожь лунного света на ее теле…
Екатерина Павловна даже в такое тяжелое для нее время не отказала своему верному другу — неверному мужу. Покинутая жена прислала в газету телеграмму, которая тут же была опубликована:
«Очень возмущена вторжением в личную и интимную жизнь человека и удивлена, что американцы — граждане свободной страны, создавшей столь широкую политическую свободу, — не свободны от предрассудков, уже мертвых даже у нас в России».
Сердце писателя разрывалось на части, когда Алексей Максимович читал поданные ему Марией Федоровной письма из России.
«А у меня все твои игрушки изломались, — писал ему сын, — и мама не знает, что мне покупать… Катюха у меня все интересное отбирает себе, и мама не велит ее обижать, потому что она мне младшая сестренка и, кроме того, маленькая…
Приезжай как можно скорей, Алексей, а то мы на тебя рассердимся».
Со слезами на глазах Горький отвечал:
«Роднульки мои славные — Максим и Катюха, просто не знаю как высказать – как мне хочется с вами увидеться! Обнять вас и расцеловать несчетное количество раз и игрушками вас выше головы засыпать, и конфетами, и яблоками… Но, милый сынок… потерпи, подожди — сделаю то, что я должен сделать, и мы опять будем вместе, и в игрушки будем играть, и ездить ты на мне будешь, и Катеринку будем катать, и рисовать будем».
В отсутствие отца Максим очень скучал, хоть и старался не показывать этого. Отец догадывался об этом и писал ему:
«Спроси маму, что я делаю, и ты поймешь, почему я не могу теперь видеть тебя, славный ты мой!»
В США Горький познакомился с Г.Уэлсом, М. Твеном и другими знаменитостями.
Очень кстати пришелся оказавшийся в Америке Зиновий Пешков – брат Якова Свердлова. Когда-то Зиновий решил поступить на драматические курсы, куда лиц иудейского вероисповедания не допускали. Он принял православие, стал приемным сыном Горького, сменил фамилию Свердлов на Пешков, взяв отчество писателя. Хотя Горький сердечно относился к юноше, но был зол, что Зиновий записал его крестным отцом самовольно.
«Потрудитесь оставить мой дом», — сказал он Зиновию. Екатерина Павловна видела Алексея Максимовича в таком гневе в первый раз. Но когда Зиновий встретил Горького в США и был для него переводчиком, они стали настоящими друзьями, близкими людьми.
Екатерина Павловна постоянно получала письма от мужа, в которых он описывал свои наблюдения и впечатления об Америке. О поклонению богатству, писал он в очерках, которые с жадностью читались во всем мире:
Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные “скребницы неба”… В окнах нет цветов и не видно детей… Вокруг кипит, как суп на плите, лихорадочная жизнь, бегут, вертятся, исчезают в этом кипении, точно крупинки в бульоне, как щепки в море, маленькие люди в руках Желтого Дьявола – Золота
А в письме к оставленной жене его потрясло совсем другое; он восхищался трудолюбием и щедростью американцев: «Америка, я тебе скажу, это нечто изумительное по энергии, по темпу жизни».
В США, в имении супругов-врачей, приютивших гостей из России, сочинялся роман «Мать». Максим Горький продолжал критиковать царизм и просить денег на революцию. По всему миру шла его пьеса «На дне». Партийцы собирали гонорары. Четверть доставалась Горькому — остальные партии.
«Тащите с Горького сколько можете», — наставлял Ленин своих учеников. И соратники, не стесняясь, тащили.
Потеря дочери
Из Америки Горький в тревоге спрашивал Екатерину Павловну о Максиме и Кате. В его письмах — страх за жизнь детей. Предчувствие отца подтвердилось самым роковым образом. Летом 1906 года Екатерина Павловна и дети приехали в Нижний. Жена писателя, сама в тот момент нуждавшаяся в поддержке, помогала всем, кто окружал ее.
Вдруг в августе заболела миненгитом дочь Катенька – необычайно милый, нежно любимый ребенок, радовавший всех детской прелестью. Ее называли птичкой-щебетуньей. Врачи не могли точно определить диагноз, оказалось — воспаление мозга.
Мать не спала, не ела, ни на шаг не отходила от ребенка. А девочке становилось все хуже. Доктор спросил мать: верит ли она, что уколы могут помочь. Она ответила: «Нет».
Ждали окончания борьбы со смертью. Екатерина Павловна не проронила ни слезинки. Все кончилось, Кати не стало.
Сестры Цветаевы относились к Екатерине Павловне с обожанием еще с детских лет, когда они жили недалеко от Пешковых в Ялте. Четырнадцатилетняя Марина Цветаева посвятила несчастной матери стихотворение:
Мама светло разукрасила гробик.
Дремлет малютка в воскресном наряде.
Больше не рвутся на лобик
Русые пряди;
Детской головки, видавшей так мало,
Круглая больше не давит гребенка…
Только о радостном знало
Сердце ребенка.
Ищут цветы к ней поближе местечко,
(Тесно ей кажется в новой кровати).
Знают цветы: золотое сердечко
Было у Кати!
Сестра не походила на Макса: была сосредоточенней, серьезней, в игре она успокаивала брата, когда он бросался камнями. Она, хотя была на три года моложе, стыдила его, когда он чересчур озорничал. Она не капризничала, как дети ее лет, была справедливой, и все любили ее. Брат никогда не обижал сестричку.
Узнав о смерти дочери, отец, сквозь слезы, утешал жену:
«Сегодня получил твою телеграмму о смерти Кати.
Это – тяжело. Жалко мне девочку, но еще больше тебя, дорогой мой друг. Чувствую, что тебе больно теперь, как убита ты, и вижу твое лицо, растерянное, испуганное… Все это время я предчувствовал и ждал чего-то тяжелого, и вот – оно пришло».
Горькому вспомнилось, как сообщили ему о смерти бабушки через семь недель после похорон. Бабушка, собирая милостыню на паперти возле церкви, упала и сломала ногу. На восьмой день «прикинулся антонов огонь». Позднее Горький узнал, что оба его двоюродных брата — здоровые, молодые люди — сидели на шее у старухи, питаясь милостыней, собранной ею. У них даже не хватило ума позвать доктора.
Тогда Алексей не плакал, но точно ледяным ветром охватило. Ночью, сидя на дворе, он чувствовал потребность рассказать кому-нибудь о бабушке, о том, какая была она сердечная, мать всем людям. Долго носил он в душе тяжёлое, но рассказать было некому, так оно, невысказанное, и перегорело.
Вот и сейчас здесь, в Америке, не было, с кем разделить боль утраты дочери. Ему вспомнился рассказ Чехова про одинокого извозчика, который беседовал с лошадью о смерти своего сына.
С Нижним Новгородом все было покончено, несчастная мать покинула город, в котором когда-то ей было хорошо и привольно.
* * *
Поскольку возвращаться в Россию было запрещено, писатель остановился в Италии, она понравилась ему и надолго стала прибежищем. Поселились с М. Андреевой на Капри, где прожили семь лет.
В эмиграции, примкнув к большевикам, Горький поддерживал связь с Лениным. В Лондоне во время съезда РСДРП писатель провел полмесяца. На съезде Андреева чувствовала себя хозяйкой, Горький как бы сопровождал ее. Беседовал с Троцким, Плехановым, поражался неутомимостю Ленина. Впервые видел молодого Сталина, встречался с Г.Уэллсом.
Итальянская вилла писателя стала приютом для многих русских эмигрантов. Всех их Горький с Андреевой принимали и кормили, было тепло и солнечно. «Сказки об Италии» вышли с авторским посвящением Марии Федоровне Андреевой.
Но все равно ему было тяжело без Кати, его законной жены, и главное – без сына Максима. Сначала Женева, а потом Париж были выбраны для учебы Макса. Желая увидеться с сыном, Алексей посылал Екатерине письма, звал туда, «где жарко, точно в бане, и трещат цикады».
Тем не менее Горький, приглашая Екатерину на Капри, предупреждал ее:
«Тебе придется встретиться с человеком, который тебя злит, я это знаю, знаю, что это, вероятно, будет тяжело тебе и ей. И мне. Люди, даже очень хорошие, все еще продолжают делиться на мужчин, женщин, жен, писателей, могильщиков, — это источник всех драм и глупостей… Хочется видеть Максима. Привези мне карточку Кати. Как красива она была! Особенная какая-то. Села она мне гвоздем в сердце».
Восемь дней провели мать с сыном на Капри. Отец был счастлив и заскучал, когда сын покинул остров:
«Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто хорошее — цветы. Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только хорошее — цветы, мысли, славные воспоминания о тебе — легка и приятна была бы твоя жизнь. Тогда ты чувствовал бы себя всем людям нужным, и это чувство сделало бы тебя богатым душой. Знай, что всегда приятнее отдать, чем взять.
Ну, всего хорошего, Максим! — Алексей».
На Капри Бунин с женой провели три зимы. В это время Бунин с Горьким встречались чуть ли каждый день, близко сошлись. Бунин, даря книгу, сделал такую надпись: “Что бы ни случилось, дорогой Алексей Максимович, я всегда буду любить Вас”.
