Н. В. Петров. В памяти сердца

Оскар Уайльд назвал память «дневником, который все мы носим с собой».¹

Но происходит очень странная вещь: когда мы заглядываем в этот «дневник», некоторые страницы его заполнены подробным и последовательным изложением отдельных событий и фактов, а на некоторых вы наблюдаете только небольшие, короткие и отрывистые «пометы». И в этом своеобразии «записи», вероятно, сказывается различное ваше отношение к тому материалу, который память хранит в своем «дневнике». А раз это так, то невольно приходится согласиться с поэтом, посвятившим двустишие своеобразию памяти:

О память сердца, ты сильней

Рассудка памяти печальной.

Образ Марии Федоровны Андреевой сохранился у меня скорее в «памяти сердца». В отдельных коротких, но ярких встречах. Но странное дело, ни «память рассудка», ни «память сердца» не удержали то, что называется первой встречей.

Когда я вспоминаю М. Ф. Андрееву, у меня такое ощущение, как будто я ее всегда знал и не было того дня, когда мы встретились впервые. Мария Федоровна обладала прекрасным человеческим качеством располагать к себе людей с первой же минуты знакомства.

Приближалась первая годовщина Советской власти. Зарубежные «пророки», говорившие о недолговременности новой власти, неожиданно для себя увидели ее устойчивость. Прошел год — молодое государство трудящихся стало неумолимым жизненным фактом. Но театры все еще были в какой-то растерянности. Ведь так недавно Александринский театр в знак протеста против Советской власти прекратил спектакли в великолепном здании Карло Росси, и актеры играли в свою пользу в нынешнем помещении «Ленфильма», тогдашнем «Аквариуме», и только благодаря огромному такту и настойчивости А. В. Луначарского разворошенный и взъерошенный муравейник бывших императорских театров вступал в свою производственную жизнь.

Страсти продолжали бушевать внутри театров, и нескончаемые совещания, заседания и митинги заполняли большую половину рабочего дня. Часть актеров покидала Петроград и уезжала на юг с тайной мыслью перебраться за границу, часть, затаив злобу к новой жизни, примолкла, а небольшая группа энтузиастов стремилась наладить творческую жизнь. Однако повернуть на новые рельсы тяжелую машину императорских театров было не так легко. Работа не очень-то клеилась.

Летом 1918 года группа актеров Александринского театра играла в Петрозаводске. И вот петрозаводчане очень уговаривали нас приехать к ним и на зимний сезон. Зимнего театрального сезона в Петрозаводске раньше никогда не было. Мы понимали, что зимний десятимесячный сезон, конечно, будет отличаться от двухмесячного летнего, но ответственность и новизна манили нас, и мы в конце концов согласились принять почетное предложение.

«А не переоцениваем ли мы свои силы, справимся ли? Ведь новые времена требуют и чего-то нового в работе». Такие мысли бродили в моей голове, когда я переходил площадь у цирка Чинизелли, шлепая по грязи и подняв воротник пальто. Осень в Петрограде была противная, и ранний снег, перемежаясь постоянно с дождем, завалил буквально все улицы отвратительной холодной жидкой кашей. Было мокро и скользко, холодно и голодно.

— Николай Васильевич! Николай Васильевич! — этот голос раздался из остановившегося посреди площади автомобиля, сплошь залепленного снегом.

Дверца автомобиля была открыта, и я подошел посмотреть, кто меня зовет.

— Влезайте, влезайте в машину. Закройте дверцу. Сейчас мы с вами побеседуем на интересную тему, — сказала Мария Федоровна, знакомя меня с человеком, сидевшим тут же, в машине. — Затевается очень важное дело. Организуется Отдел театров и зрелищ Союза коммун Северной области. Я назначена комиссаром. Приглашаю вас быть заведующим художественной частью.

Я, всеми мыслями своими ушедший в будущее петрозаводского сезона, сидя в машине, слушаю неожиданное предложение Марии Федоровны.

— А что, Мария Федоровна, отдел уже существует? — робко спросил я.

— Пока что есть вот нас двое и машина, — ответила смеясь Мария Федоровна и обратилась к шоферу: — На Литейный. Особняк Гукасова.

Колеса начали буксовать в скользком и мокром снегу, и машина с трудом сдвинулась с места, Переехали мост через Фонтанку, проехали Семеновский переулок и повернули направо по Литейному проспекту. Я поблагодарил Марию Федоровну и сказал, что через три дня мы всем коллективом отбываем в Петрозаводск.

— Петрозаводск? — переспросила она. — Так ведь этот театр в моем подчинении. Хотите, я назначу туда кого-нибудь вместо вас, а вы оставайтесь здесь. Уверяю вас, работа будет очень интересная.

Соблазн, конечно, был велик, но благоразумие взяло верх, и я, еще раз поблагодарив комиссара за лестное предложение, попрощался и вылез из машины, так как она как раз в это время остановилась возле особняка Гукасова.

— Смотрите пожалеете. Во всяком случае, если что-нибудь будет нужно, обращайтесь ко мне. Помните, что я ваш прямой начальник, — с улыбкой сказала на прощание обаятельная Мария Федоровна.

И правда, помощь ее была огромна. Когда возникли осложнения организационного порядка с местным отделом народного образования, в ведении которого находился театр, Мария Федоровна сразу же подчинила его непосредственно Петрограду, а меня назначила «уполномоченным Отдела театров и зрелищ Союза коммун Северной области по инспектированию театров в Олонецкой губернии». А когда весной 1919 года театр собирались эвакуировать в Вытегру в связи с наступлением белофиннов на Петрозаводск, Мария Федоровна немедленно вызвала театр в Петроград, частично переформировав его, и создала «Малый драматический театр».

По-хозяйски поступала Андреева. Она очень хорошо знала театральное дело, знала людей, работавших в театрах, и любила их; она заботилась о сохранении театральных коллективов, если они были творческими и жизнеспособными, и даже тогда, когда ей приходилось в силу создавшихся обстоятельств закрывать тот или иной театр, а театров в те времена возникало очень много, она всегда это делала мудро, стремилась, сохранив основу коллектива, создать более нужный для данного времени театральный организм. Так, творческий коллектив закрывшегося впоследствии «Малого драматического театра» лег в основу вновь созданного в Петрограде театра «Вольная комедия».

Обремененная большой организационной работой, Мария Федоровна в эти годы мало выступала как актриса, хотя и состояла в труппе Большого драматического театра. Но инстинкт актрисы-художника, который сам непосредственно сталкивается с тысячью зрителей, властно владел ею.

Расскажу два небольших эпизода, раскрывающих эту любопытную черту художника-актера.

Эпизод первый. В честь второго конгресса Коминтерна в Петрограде готовилась грандиозная массовая постановка², в которой участвовало свыше десяти тысяч человек. Руководителем всей постановки был К. А. Марджанов, постановщиками отдельных частей-актов С. Э. Радлов, В. Н. Соловьев и автор этих строк. «Сценической площадкой» для этой грандиозной пантомимы была лестница и портал Фондовой биржи. Зрители помещались на специально выстроенных трибунах возле одной из ростральных колонн. Постановка приурочивалась ко дню приезда В. И. Ленина и всех членов конгресса в Петроград.

К назначенному дню репетиционные работы были закончены, вся масса была в меру возможностей и необходимости одета, а частично и загримирована, и все мы с огромным волнением ждали начала представления. Не было только Марджанова и Андреевой, которая являлась комиссаром данной постановки.

Оставался час до начала представления, но огромные трибуны были пусты и только зрители спешили занять отведенные им места.

Наконец подъехала машина, из нее вышли Марджанов и Андреева, но то, что они сообщили, далеко нас не обрадовало.

— Члены конгресса, а также и Владимир Ильич приедут только завтра. Представление придется отложить, — сообщила нам Мария Федоровна.

Но как это сделать?

Как довести до сознания нескольких тысяч участников (а количество их в процессе работы выросло именно до этой цифры), что сегодня собрались зря, а вот завтра будет представление? Кто возьмет на себя смелость говорить с тысячной толпой, настроенной далеко не сочувственно ко всей этой затее.

— Я им все объясню и сообщу наше решение, — героически взяла на себя Мария Федоровна эту не очень приятную миссию.

Мы отправились на лестницу биржи, а представители групп участвующих пошли командовать: «Всем собраться для экстренного сообщения». Настроение было далеко не в нашу пользу, так как уже почти все откуда-то узнали о переносе представления и мрачно ожидали выступления комиссара. Андреевой не удалось закончить свою речь. Как только она сообщила, что представление откладывается на завтра, вся масса с ропотом двинулась к ней. Режиссуре, представителям групп и помощникам режиссеров пришлось начать уговаривать, разъяснять и упрашивать участников отдать еще один свой рабочий день.

— Ведь смотреть будут делегаты конгресса Коминтерна и Владимир Ильич.

Имя Ленина подействовало на наших «артистов». Назавтра к семи часам все представление было «приведено в боевую готовность» и мы ждали приезда Ленина и делегатов, чтобы начать пантомиму.

— Я буду наблюдать, стоя за колоннами биржи и, как только подъедет Ленин, выйду на лестницу и махну вам белым платком. Это будет сигналом к началу представления, — сказала Мария Федоровна.

Наш командный пункт, пульт управления, как мы его называли, помещался сейчас же за трибунами, которые заполнялись прибывающими делегатами конгресса.

И вот мы увидели. Из–за белой колонны портала биржи вышла женская фигура в черном платье, она сошла на середину лестницы и, выждав, пока все сосредоточат свое внимание на ней, медленно вынула белый платок и махнула им. Мы поняли. Приехал Ленин. Представление началось…

Бывая в Ленинграде и проезжая мимо Фондовой биржи, я всегда вспоминаю черную женскую фигуру на опустевшей лестнице биржи и медленный взмах белым платком. Очень хорошо умела Мария Федоровна Андреева вносить театральность даже в обыденную жизнь, ну, а если это была не совсем обыденная, а такая, как перед началом огромнейшего массового представления, с таким особенным зрителем, то инстинкт актрисы подсказывал ей сделать нечто запоминающееся.

Одинокая женская фигура в черном платье надолго запомнилась всем, кто был на этом представлении.

Эпизод второй. 13 февраля 1921 года в Большом драматическом театре устраивался вечер-«капустник» для друзей театра. Традиции «капустников» в Художественном театре и вечеров «кабаре» с программой типа «Летучей мыши» прочно еще жили в театральном быту. Не было ничего удивительного, что и в Большом драматическом театре решили устроить такой вечер в связи с предстоящим отъездом Марии Федоровны Андреевой. Она получила новое назначение и покидала Петроград.

Театр прощался с актрисой, а все пришедшие, вся театральная петроградская общественность прощалась со своим комиссаром, которого все уважали и очень любили.

Когда составлялась программа, мы все высказали пожелание, чтобы и она сама приняла участие в каком-нибудь из номеров. Ведь это было традицией Художественного театра, и ничего зазорного мы в этом не видели.

— Ведь дирижировал же Немирович-Данченко «Прекрасной Еленой»? — говорили одни.

— А Станиславский, разве он не выступал на капустнике в роли директора цирка? — говорили другие.

— Мария Федоровна, вы должны принять участие в программе, — говорили уже все, стараясь убедить своего комиссара.

— Ведь вы же теперь не комиссар, — шутил Н. Ф. Монахов.

— Не комиссар, но… — с улыбкой защищалась Мария Федоровна от нашего общего натиска.

Назавтра было объявлено, что Мария Федоровна участвует в капустнике, но самый характер ее участия был глубоко засекречен. Знал об этом только я один, являвшийся режиссером данного вечера.

«Капустник» открывался веселыми куплетами, которые исполнялись Монаховым, Лаврентьевым, художниками Александром Бенуа и Владимиром Щуко, Максимовым, Музалевским, Мичуриным, Софроновым, автором данных строк и другими.

Куплеты сменялись танцами, инсценировками и общей песней, исполняемой всем зрительным залом. Большинство номеров связывалось с отъездом Марии Федоровны.

В центре программы шла пародийная пьеса «Сон поэта Блока», написанная в манере «Сна советника Попова» А. Толстого. Зачитывались полученные юмористические телеграммы и очередные номера «творческого бюллетеня», который выпускался по ходу программы.

Все было так, как полагается на настоящем, творческом «капустнике». Зрители весело принимали номера, но все ждали выступления Марии Федоровны, так как слух об ее участии проник и в зрительный зал.

Я попросил наших художников Александра Николаевича Бенуа и Владимира Алексеевича Щуко объявить эту «приятную неожиданность».

Уже само появление на просцениуме двух любимых художников, а не актеров, объявляющих следующий номер программы, насторожило зрителей, тем более что и одеты они были предельно торжественно и парадно. Фраки, цилиндры, монокли и тросточки нисколько не гармонировали с обычной одеждой петроградцев в 1921 году.

В зале раздались аплодисменты и смех.

— Приятная… — сказал Бенуа.

— … неожиданность, — закончил Щуко.

В оркестре прозвучала короткая барабанная дробь, свет на сцене потух, и только два луча прожектора освещали Бенуа и Щуко.

Они разошлись на края сцены и, когда барабанная дробь утихла, закончили свой конферанс.

— Аргентинское… — сказал Бенуа.

— … танго, — закончил Щуко.

Вновь раздалась барабанная дробь, и лучи прожекторов, покинув Бенуа и Щуко, скользнули к центру сцены.

Умолкли барабаны, и под заунывные звуки «аргентинского танго» из люка начала медленно подниматься женская фигура спиною к зрительному залу. В паре с ней была мужская фигура, несколько ниже ее ростом, а потому и не сразу замеченная зрителем.

Конечно, зрители узнали Марию Федоровну и разразились бурными аплодисментами до того, как она по ходу музыки развернулась лицом к публике и начался танец.

Несколько раз наш танец прерывался бурными овациями, и мы его трижды повторили на бис, и каждый раз, ведя свою «даму» в танце и наблюдая за ней, я видел и огромную сосредоточенность и какую-то человеческую грусть. Ведь она расставалась со всеми нами и уезжала на чужбину.

Танец кончался в глубине сцены. Придя на положенное место, я стал опять сзади партнерши, а крышка люка начала подниматься. Перед зрителем как бы представала своеобразная скульптура, которую можно было бы назвать: «прощающаяся женщина». По ходу музыкальной партитуры опускались облачные тюли и образ этой «прощающейся женщины» постепенно скрывался.

Таково было прощание в «капустнике» Марии Федоровны со своими петроградскими друзьями.

… В 1937 году М. Ф. Андреева была председателем конференции, организованной ВТО в связи с первыми опытами созидания образа В. И. Ленина в драматическом театре.

Выступал на этой конференции и я, только что поставивший спектакль «Правда» Корнейчука в московском Театре Революции, где образ Ленина так блестяще был воплощен М. Штраухом.

В выступлении на этой конференции я рассказал о своей первой встрече с Владимиром Ильичем и о том, что эта встреча произошла именно благодаря Марии Федоровне.

Вспоминая сейчас о Марии Федоровне, как бы перелистываешь страницы не только своей личной жизни, но и той большой жизни, которая началась в 1917 году, когда действительно перевернулась страница истории жизни человечества.