Мои воспоминания о Марии Федоровне Андреевой относятся к тому периоду ее жизни, который связан с процессом коренной ломки миросозерцания, ростом и развитием тех начал, которые привели ее — талантливую, имевшую большой успех актрису — на путь революционерки-большевички.
Как член семьи (племянник по мужу) я рос и воспитывался в ее доме до отъезда Марии Федоровны с Горьким в Петербург. Это дало мне счастливую возможность сохранить в своей памяти то, что, думается, может послужить дополнением к уже известным материалам о жизни и работе этой замечательной женщины — поможет уяснить те черты ее щедрой, беспокойной натуры, то богатство душевных сил, наконец, тот кипучий темперамент и стойкость борца-революционера, которые заслужили данный ей Лениным почетный титул «Феномена».
Моя жизнь в доме дяди совпала со временем первых сценических успехов Марии Федоровны в Обществе искусства и литературы. Станиславский ранее других понял, что имеет дело со свежим, своеобразным дарованием, и отдавал много времени и сил работе с ней. Романтический строй исполнения, цельность и высокая поэтичность ее игры безоговорочно покорили московского зрителя. Ярче всего эти черты дарования Андреевой проявились в Раутенделейн («Потонувший колокол» Гауптмана). Ее Раутенделейн была полна диковатой грации, образ казался воздушным. Яркая эмоциональность при тщательной отделке деталей роли, голос, звучавший серебристым звоном лесного ручья, почти детская непосредственность — все это сливалось в замечательный, полный какого-то особого очарования образ.
Много раз я смотрел этот спектакль и в Обществе искусства и литературы, и позднее, когда он был возобновлен в Художественном театре, — впечатление от него осталось неизгладимым на всю жизнь.
Время первых творческих успехов отмечено в жизни Марии Федоровны и серьезным переломом в ее духовной жизни, который привел ее, светскую женщину, принадлежавшую к аристократической верхушке, в лагерь революции. Чем был подготовлен? Как произошел этот перелом? Жизнь улыбалась ей. Общественное положение, материальная обеспеченность, красота, большой сценический успех и главное — осуществление мечты о сцене…
Чего еще было желать молодой женщине!
Но не была бы она «Феноменом», если бы могла замкнуться в рамках личного благополучия. Унаследовав от отца беспокойную, мятущуюся натуру, живой, деятельный темперамент, она не могла удовлетворяться интересами той среды, к которой принадлежала как жена крупного царского чиновника. Мало привлекало ее и общество финансовой знати, московских промышленных тузов — Морозовых, Прохоровых, Бахрушиных, Якунчиковых и т. п. — ее поклонников по сценическим успехам…
Где-то в глубине ее существа назревала неудовлетворенность, готовился перелом, который должен был перевернуть все ее мировоззрение. Примерно в конце 1896 года в доме Желябужских появился приглашенный репетитором к сыну Юрию студент университета Дмитрий Иванович Лукьянов, казак из Ставрополя, крепко сбитый, немного сутуловатый, с крупной курчавой головой и глубоко сидящими карими глазами. И по внешности и по своему духовному облику он резко контрастировал с окружавшим Марию Федоровну обществом. Это был человек из другого мира, натура цельная, обладающая силой убежденности, и Мария Федоровна легко и охотно поддалась его влиянию.
Лукьянов ввел ее в тесный кружок Ставропольского студенческого землячества. В небольшой комнате, в одном из домов на бывшей Знаменке, в компании друзей Лукьянова, ставших теперь и ее друзьями, Мария Федоровна проводит целые вечера, слушает споры на политические и философские темы. Все это будоражит ее мысль, рождает горячий отклик, круто меняет весь привычный круг понятий о жизни.
Она включается в затеянную ставропольцами работу по переводу «Капитала» К. Маркса, увлекается этим делом (она с детства великолепно владела немецким языком), отдает ему весь досуг. Переведенное гектографируется и коллективно изучается. Флигелек на Знаменке становится с тех пор тем «университетом» в котором закладывается прочный фундамент ее марксистского мировоззрения.
С открытием Московскрго Художественного театра начинается новый этап в. жизни Марии Федоровны — осуществилась наконец ее мечта стать профессиональной актрисой. Всей душой она отдается работе в талантливом коллективе, принимает горячее участие в строительстве молодого театра.
Она была занята почти во всех постановках. Интересные, увлекавшие ее роли шли одна за другой. Сильно различавшиеся по характеру, они давали Марии Федоровну великолепную возможность выявить многогранность своего дарования: скромная Кете и гордая патрицианка Гедда, простодушный пастушок Лель и затаенная красавица княгиня Вера. Резким контрастом к ней Наташа в «На дне». С трудом удалось Марии Федоровне отстоять свое право на нее. Она блестяще опровергла доводы тех, кто считал, что образ скромной, ничем не приметной, забитой девушки — «не в ее индивидуальности». В ее палитре нашлись все нужные для этого образа краски.
Легкой скользящей тенью движется по заплеванному полу костылевской ночлежки худенькая девушка с гладко зачесанными волосами и грустным взглядом, в нем и настороженность, и стремление верить, и горячее сочувствие к чужому горю. Затаенность взгляда, легкий наклон головы, почти полное отсутствие жестов, тихий голос… во всем облике этой девушки чистота, которую она пронесла незапятнанной через грязь и мерзость окружающей ее жизни. Страстно ждет она проблеска в этом мраке… ждет… верит…
Горький был очень доволен — это была его Наташа. Впоследствии он признался Марии Федоровне, что одно время поддался мнению скептиков, считавших, что она слишком обаятельна для Наташи.
Своей сценической работе Мария Федоровна отдается со страстью, с энтузиазмом, но и горячо любимый театр не может заслонить, отодвинуть на задний план совершившегося в ней перелома — он углубляется, приобретает в ее жизни все большее значение. По-прежнему Мария Федоровна отдает своему новому «университету» все свободное время.
Приходится вместе с тем поддерживать обычный уклад жизни — светские связи. Этого требует не только положение мужа, это становится необходимым и для конспирации. Именно в это время происходит встреча Марии Федоровны с Михаилом Александровичем Михайловым — тем «дядей Мишей», который становится ее крестным отцом по подпольной работе. Он связывает Марию Федоровну с одним из руководителей московской организации П. А. Красиковым («Игнатом»), и Мария Федоровна начинает выполнять поручения Московского социал-демократического центра по хранению и транспортировке нелегальной литературы.
Она принимает также участие в работе нелегального Красного креста и, пользуясь своими связями во влиятельных чиновных кругах, берет на себя хлопоты по «легализации» подпольщиков, снабжению их документами. А связи с московскими промышленными тузами дают возможность в необходимых случаях устраивать и на работу.
Помимо этих дел Марии Федоровне приходилось в некоторых случаях переправлять из Москвы тех, на чей след напала полиция. Помню, в апреле 1903 года Мария Федоровна должна была отвезти в Нижний Новгород к Горькому транспорт первомайских листовок. Для этой поездки ей, как жене главного контролера Московского железнодорожного узла, было предоставлено отдельное купе первого класса. Мария Федоровна могла беспрепятственно провезти в нем не только объемистый чемодан с листовками, но и выслеживаемого полицией подпольщика по кличке «Никодим». У меня в комнате его переодели в форменный сюртук курьера Контроля, который был маловат, и крупный, широкоплечий Никодим с трудом втиснулся в него.
Наиболее ответственным участком была работа по добыванию средств для ленинской «Искры».
Все сложнее и ответственнее становилась ее подпольная деятельность. Мария Федоровна вкладывала в это дело всю свою энергию. Главным участком, порученным ей в это время (конец 1903 — начало 1904 г.), становится сбор средств для ЦК. Работа шла с успехом и принимала все больший размах — удавалось добывать очень крупные средства.
Успешная деятельность Марии Федоровны обратила на себя внимание Ленина, и по его настоянию Мария Федоровна начинает выполнять функции финансового агента ЦК, тесно связанного по этим вопросам с Л. Б. Красиным. С этого же 1903 года она — председатель нелегального Красного креста. А летом происходит значительнейшее событие в ее жизни — знакомство в Женеве с Лениным.
Несмотря на сравнительно небольшой стаж подпольной работы, Мария Федоровна сумела уже выработать в себе нужные для ответственного подпольщика качества — выдержку и хладнокровие; при всей импульсивности своего темперамента она не терялась в самых сложных положениях — была на редкость находчива. Единственный раз выдержка изменила ей во время студенческих беспорядков 1902 года, когда была арестована массовая сходка в здании университета. В числе арестованных были Лукьянов и его друзья по землячеству. Арестованным грозили жесточайшие репрессии: тюремное заключение, ссылка в Сибирь, отдача в солдаты.
Мария Федоровна была в отчаянии. Ее душевное состояние было настолько тяжелым, что она с трудом играла в спектаклях. По этому поводу между ней и Станиславским произошел известный обмен письмами. Чтобы замаскировать подлинную подоплеку своих переживаний, Мария Федоровна в своем письме подчеркивала исключительно личный характер их — тревогу за близкого человека. Марии Федоровне пришлось проявить бешеную энергию, чтобы вызволить Лукьянова и своих друзей-ставропольцев. Были поставлены на ноги все ее влиятельные друзья, в первую очередь Савва Тимофеевич Морозов. Надев все регалии, отправился к Трепову и муж Марии Федоровны просить о смягчении участи персонально Лукьянова. В результате этих хлопот он и братья Захаровы были освобождены под личное поручительство Желябужского. Расправа правительства была свирепой: из тысячи с лишним арестованных студентов девяносто пять человек были сосланы в Восточную Сибирь, остальные либо приговорены к тюремному заключению от трех до шести лет, либо исключены из университета.
Мария Федоровна немедленно предприняла энергичнейшие действия для облегчения положения репрессированных. Для ссылаемых в Сибирь срочно закупалась теплая одежда и продовольствие. Морозов потащил меня с собой на Петровку в знаменитый магазин Пихлау и Брант, где и была закуплена на мою рослую и крупную фигуру большая партия прекрасных курток на теплой подкладке. Наша квартира превратилась на это время в склад всевозможных вещей и продовольствия. Мария Федоровна впоследствии рассказывала мне, что только от Морозова было получено на эти цели свыше десяти тысяч рублей.
Несмотря на неосторожное поведение, Марии Федоровне все же удалось остаться вне подозрения полиции. Проявленная ею в деле помощи репрессированным студентам горячность была расценена лишь как «доброта и отзывчивость светской благотворительницы». Она оставалась настолько вне подозрений, что могла в течение нескольких дней прятать у себя дома усиленно выслеживавшегося полицией Н. Э. Баумана, за поимку которого была назначена награда в пять тысяч рублей.
Курьезно, что именно в эти дни Желябужских посетил с рождественским визитом обер-полицмейстер Трепов. Сидя в гостиной в обществе действительного статского советника и его очаровательной жены, он был абсолютно далек от мысли, что через несколько комнат от него в бельевом шкафу спрятан тот самый «Грач», в поисках которого его сыщики буквально сбились с ног.
Для своих конспиративных встреч с Красиковым («Игнатом») и другими товарищами по подпольной работе Мария Федоровна пользовалась обычно своими приемными днями, когда по вечерам у нее собиралось много народу. Эти встречи происходили в моей комнате — она была самой уединенной в огромной девятикомнатной квартире, так как находилась в самом конце. Попасть в нее можно было только через детскую и комнату француженки м-ль Мари. Комната имела еще и то неоценимое удобство, что сообщалась через небольшой коридорчик с дядиным служебным кабинетом, через который можно было в случае чего ретироваться в помещение подведомственного дяде Контроля московского узла железных дорог, с его лабиринтом комнат и двумя выходами на улицу. Подпольные свидания приурочивались к разгару вечера. На обязанности моей или Лукьянова было встретить «гостя», проводить его в мою комнату и уведомить об этом Марию Федоровну, Все проходило благополучно — казенная квартира действительного статского советника Желябужского была «вне подозрений».
«Вне подозрений» была и супруга его превосходительства, популярная актриса Художественного театра — элегантная светская женщина, принятая в великосветских салонах, желанный гость на приемах у великого князя Сергея Александровича. Его супруга Елизавета Федоровна, сестра царицы, именно в то время писала с Марии Федоровны портрет, нимало не подозревая, что позирующая ей красавица Андреева является агентом ЦК, успевшим уже добыть для партии средства, достигавшие, по данным охранного отделения, шестизначной цифры!
Усерднейшим помощником Марии Федоровны в этом деле, жертвовавшим очень большие суммы, был Савва Тимофеевич Морозов — большой друг Марии Федоровны, относившийся к ней с почти благоговейной преданностью. Начало их дружбы связано с тем временем, когда он прочно вошел в жизнь молодого Художественного театра, стал горячим ревнителем всех его дел.
Этот странный, по существу очень одинокий человек с неудачно сложившейся жизнью, вечно мучимый сложнейшими противоречиями не только мировоззренческого, но и личного характера, которые привели его к резкому конфликту с семьей и психическому заболеванию, был всей душой привязан к Марии Федоровне — это было подлинное преклонение. Просьбы ее были для него законом, тем более что он твердо знал — они не касались ее личных интересов. Средства шли исключительно на революционные цели. Бескорыстие Марии Федоровны просто поражало его. Он называл ее «нелепой бессребреницей» и пророчил ей «смерть под забором».
Савва Тимофеевич в нашем доме бывал часто. Он появлялся иногда с утра, еще до выхода Марии Федоровны. Прохаживаясь мелкими шажками по столовой и попыхивая папиросой, которую держал смешно зажатой в пухлых пальцах маленькой, почти женской руки, он переговаривался с Марией Федоровной через дверь ее комнаты, сообщая ей последние новости.
В нем была какая-то совершенно не вязавшаяся с его ультра-купеческой внешностью непосредственность. Небольшого роста, весь какой-то одутловатый, цвет скуластого лица нездорового багрового оттенка, глазки маленькие, заплывшие, жесткая щетинистая бородка и такие же коротко подстриженные усы — неказист на редкость, а смех по-детски непосредственный, заливистый… И смена настроений такая же неожиданная: то светлел, то мрачнел по непонятным для окружающих причинам. Иногда вдруг поднимался, молча целовал руку Марии Федоровне и уходил, забывая проститься с присутствующими.
К этому времени относится и сближение Марии Федоровны с Горьким. Знакомство с ним произошло, как известно, в 1900 году во время поездки Художественного театра в Ялту. Самобытная личность Горького уже с первой их встречи произвела на нее большое впечатление. Взаимный интерес рос и углублялся во время их частых встреч в Ялте. Он еще больше усилился осенью и зимой благодаря частым встречам по подпольным делам, которые стали основой их все растущей духовной близости.
Как сейчас помню первое появление Горького у нас на квартире в Театральном проезде. Из уголка гостиной, где я занимался, мне было видно, как лакей Захар впустил в переднюю высокого человека в папахообразной шапке и длинном узком пальто дудкой, облегавшем его худую фигуру. Сняв его, он оказался в черной суконной рубашке с косым воротом и высоких сапогах. Откидывая рукой ниспадавшие на лоб волосы, немного горбясь и покашливая, он вошел в гостиную. Я поднялся навстречу.
— Пешков, — представился он, крепким рукопожатием здороваясь со мной.
Узнав, что я на первом курсе филологического факультета, он взял у меня из рук гектографированный по студенческим записям курс лекций Ключевского по истории России и заинтересованно полистал.
— Интересная штука, — сказал он. — Вы не могли бы достать и для меня?
Я обещал…
— Алексей Максимович! — раздался голос появившейся из кабинета Марии Федоровны. Горький обернулся и, откидывая волосы, двинулся навстречу. Мария Федоровна, оживленная, взволнованная, протянула ему обе руки. В том, как они встретились, как он держал ее руки, не выпуская из своих, чувствовалась взволнованность обоих.
— Давно собирался, да дела не пускали, — глухим баском говорил Горький.
— Вас очень ждут в театре. Константин Сергеевич хотел телеграфировать вам, — говорила Мария Федоровна, усаживая его рядом с собой в уголке гостиной.
— Да, я знаю. Сегодня же повидаюсь. Но вот какие дела… — Понизив тон, Горький заговорил об организации подпольной библиотеки для сормовских рабочих. Требовалась помощь средствами и литературой. Мария Федоровна выразила полную готовность сделать все необходимое и стала оживленно расспрашивать о положении дел у сормовичей, о настроении рабочих и ведущейся среди них работе.
Боясь помешать, я счел за лучшее удалиться.
Горький стал частым гостем в доме. В редкие свободные вечера у Марии Федоровны собирался тесный кружок друзей. Студенты-ставропольцы, известный уже нам «дядя Миша»; талантливый молодой ученый А. В. Цингер, читавший физику в университете, часто и подолгу засиживался у нас; большой друг семьи, студент Петербургского горного института А. Н. Тихонов (Серебров — автор известных воспоминаний о Марии Федоровне), был тоже в какой-то мере причастен к подпольным связям Марии Федоровны. Частыми посетителями были Москвин и Качалов с женами — Гельцер (сестрой балерины) и Литовцевой. Почти всегда можно было видеть и Савву Тимофеевича.
Собирались обычно в столовой. Сидя в своем любимом глубоком кресле, Мария Федоровна разливала чай, с интересом прислушиваясь к оживленным спорам, которые велись на всевозможные темы… Главенствовали, конечно, политические. Время было сугубо реакционное, злобой дня были драконовские меры правительства.
Свежую информацию о них обычно приносил Морозов Как Председатель Промышленного комитета, он часто бывал в Петербурге и имел общение с правительственными кругами.
С появлением на этих вечерах Горького центр тяжести переносился на литературные темы. Творчество Горького вызывало горячий интерес. На него прямо набрасывались с расспросами, просили прочитать что-либо из его новых вещей. Он же предпочитал читать какой-нибудь из нравившихся ему рассказов А. П. Чехова или Л. Андреева. Мне довелось услышать в его чтении чудесные ранние рассказы Андреева — «Жили-были», «Петька на даче», «Баргамот и Гараська». С особенной проникновенностью и глубоким волнением Горький читал рассказ «В тумане». Из чеховских вещей очень любил «Ваньку» и «Спать хочется».
Читал он превосходно, очень просто, но удивительно образно. Глубоко переживал читаемое. Иногда его начинали душить слезы. Он бывал очень смущен этим и старался всячески скрыть свое состояние — прерывал чтение, вынимал мундштук, закуривал. Но бывало и так, что слезы начинали неудержимо катиться по щекам, стекали на усы, и он всхлипывал совершенно по-детски. Интересно, что случалось это не в особо жалостливых местах, а от полноты художественного впечатления: «Уж больно хорошо написано…»
В тесном кружке друзей, собиравшихся у Марии Федоровны, произошло и сближение Горького с Саввой Тимофеевичем, перешедшее в большую дружбу этих столь различных, во многом резко расходившихся людей.
Мария Федоровна время от времени устраивала вечера-приемы, на которые собиралось много народу. Здесь можно было видеть писателей, художников, артистов — квартира Марии Федоровны все больше становилась притягательным центром для всего передового в тогдашней Москве. На этих вечерах можно было видеть Леонида Андреева, Куприна, Бунина, Николая Эфроса, адвокатов Малянтовича и Мандельштама, Гельцер с Тихомировым, певицу Большого театра Салину. Из художественников, конечно, неизменных друзей Марии Федоровны — Качалова, Литовцеву, Москвина с женой, Н. Александрова, учеников школы Художественного театра и студенческую молодежь.
После шумного, веселого ужина с шутками, экспромтами, остроумными тостами устраивались импровизированные концерты. Художественники во главе с неистощимыми на выдумки Москвиным и Качаловым разыгрывали шуточные сценки. Москвин неподражаемо дирижировал «кадрилью» на купеческом балу («Кавалеры, «солу»! «Мадам-дамы, подождать!»… и т. п.). Мария Федоровна читала и пела. Гельцер с Тихомировым танцевали русскую. Пели хором студенческие песни. Все это продолжалось часов до трех ночи.
Эти вечера были, как уже говорилось, очень удобной маскировкой для подпольных свиданий Марии Федоровны, не привлекавших в сутолоке вечера ничьего внимания. Случалось не раз, что после разъезда гостей в моей комнате сооружалась добавочная постель, причем мой ночной компаньон утром предусмотрительно исчезал через помещение Контроля.
«Чудесной человечинкой» называл Марию Федоровну Горький.
«Чудесная человечинка!» «Феномен!» — Ленин и Горький сошлись в почетной оценке Марии Федоровны — актрисы, революционерки, хорошего, доброго, чудесного человека.
Желябужский Алексей Леонидович — писатель, драматург, пишущий на историко-революционные темы. Всю жизнь тесно связан с артистической средой.
Воспоминания печатаются с некоторыми сокращениями, полностью опубликованы в журнале «Театр», 1963, №12, под названием «Феномен».
