Я познакомился с Марией Федоровной в 1906 году в Швейцарии.1 А. М. Горький, собираясь в поездку в Америку для выполнения очень важного партийного задания, пробыл некоторое время в Швейцарии, в Глионе. Я с 1904 года жил в Швейцарии, главным образом в Берне. Мне было поручено находившимися там русскими социал-демократами посетить Горького. Я охотно согласился и поехал в Глион.
Горький жил в вилле вместе с Леонидом Андреевым. Поднявшись на фуникулере, я скоро нашел отель Монт-Флери — место пребывания Горького. Когда я позвонил в его квартиру, мне открыла дверь молодая женщина необычайной красоты. В первую минуту я даже потерял способность речи. Я не знал, с кем столкнулся. Эта очень красивая женщина была Мария Федоровна Андреева, жена Алексея Максимовича.
Алексей Максимович приветливо встретил меня; сначала мы поговорили наедине, а потом к нам присоединились Мария Федоровна и Леонид Андреев с женой. Завязалась общая беседа. В какой-то степени она являлась продолжением нашего разговора с Алексеем Максимовичем о положении в России.
Мария Федоровна была талантливой актрисой, выдающимся человеком, активным деятелем партии, оказавшим в эпоху первой русской революции большевистской партии большие услуги. Об этом периоде ее жизни мне мало известно. Но я близко знал Марию Федоровну в качестве директора Дома ученых. Мне приходилось часто с ней встречаться. Мария Федоровна обнаружила в качестве руководителя Дома ученых большие организаторские способности. Следует заметить, что она была не только директором-администратором. Она была идейной руководительницей Дома ученых и пользовалась громадным уважением и авторитетом у многочисленной, разнообразной по своему составу среды работников науки.
Дом ученых благодаря усилиям Марии Федоровны во многом способствовал сплочению сил ученых Москвы, развитию их общественной инициативы, стал любимым местом культурного отдыха людей науки и их семей. Он стал и любимым детищем М. Ф. Андреевой, которому она отдавала свои силы, разнообразные знания и все свое время.
Научные работники, в особенности члены Дома ученых, не могли себе представить это учреждение без Марии Федоровны, без ее руководства…
1941 год. Началась Великая Отечественная война. По распоряжению правительства академики, крупные ученые, работники Академии наук СССР должны были выехать из Москвы, подальше от фронтовой полосы, где они могли бы в более благоприятных условиях продолжать жить и работать. Совершенно естественно, что это относилось и к Марии Федоровне. Но она не выехала и вплоть до октября оставалась на своем посту. В октябре месяце ей вторично было предложено выехать из Москвы. И тогда ей пришлось оставить Дом ученых и направиться в Боровое (Северный Казахстан), куда были эвакуированы Президиумом Академии наук престарелые академики, ученые и их семьи.
Мария Федоровна никак не могла примириться с тем, что она вынуждена была оставить Москву, любимую работу. Это был человек большого благородства, необычайной душевной чистоты, человек, у которого очень глубоко было развито чувство ответственности и сознание своего долга. Она испытывала эту ответственность вдвойне: перед самой собой и перед партией, которой была бесконечно предана. М. Ф. считала, что поступила неправильно, оставив, как ей это казалось, на произвол судьбы Дом ученых.
Из ее писем ко мне видно, как тяжело она переживала вынужденный отъезд2. Так, 8 ноября 1941 года она горестно замечала:
«Меня мучает то, что я согласилась уехать, что я уехала из Москвы, не осталась на посту…»
В другом письме, от 15 ноября 1941 года, М. Ф. снова пишет мне:
«Тяжело мне очень и никак в себя не могу прийти, что уехала, да еще так внезапно — в 12 ночи позвонили, к 5 утра велели собраться, а в 9 ч. уже ушел поезд. Как сумасшедшая поддалась гипнозу, убеждениям, что я–де стара, пешком не смогу уйти, что буду обузой, что я не имею права оставаться я что по распоряжению правительства должна уехать, так как это распоряжение касается в особенности членов партии — академиков и ответственных работников Академии».
Мария Федоровна все время тяготилась пребыванием в Боровом и мечтала о возвращении в Москву. А между тем в Боровом она вела ответственную организаторскую и культурную работу. Там жила большая группа академиков и других научных работников с семьями: Г. М. Кржижановский, Н. Д. Зелинский, В. И. Вернадский, А. Н. Бах, А. С. Орлов, Л. С. Берг, С. А. Зернов, Н. Ф. Гамалея, П. П. Маслов и ряд других. Там были крупнейшие специалисты чуть ли не по всем отраслям знания.
До приезда Марии Федоровны каждый жил отдельно, своими интересами. Она создала из этой массы людей дружный коллектив. Восьмого ноября 1941 года М. Ф. писала мне:
«Здесь пытаюсь делать что могу. Устроила беседу в канун 24–й годовщины Октября, собрались академики Бах, Зелинский, Зернов, Орлов, Борисяк, все живущие в Боровом. Мне поручила местная парторганизация выступить с кратким словом».
Вскоре было организовано бюро, которое возглавлялось Марией Федоровной. В его состав входили академики Берг и Зернов. Но душой организации являлась М. Ф. Читались лекции на разные научные и общественно-политические темы, причем и сама М. Ф. выступала с докладами.
Вести об этом доходили из Борового, Мария Федоровна нередко писала мне о делах:
«Дорогой Абрам Моисеевич! Не знаю, получили ли Вы мое письмо, посланное в ответ на Ваше… Жаль, если оно не дошло до Вас, потому что в нем я подробно описывала Вам житье-бытье академиков, наладившиеся по воскресным дням лекции в читальном зале здешней библиотеки, проводимые нами совместно с работниками Сеченовского института. Эти последние ведутся нами по типу, принятому комитетом по агитации и пропаганде науки при Академии наук. Здесь мы кооптировали еще Льва Семеновича Берга (ленинградского), чудесного лектора, умного и чрезвычайно эрудированного ученого. Надеюсь, Вы это одобрите?
Сколько можно, стараюсь помочь руководим здешнего пионерлагеря. Но это дело очень тонкое и трудное, боишься не помешать руководам, так как ребята сильно скучают и не скажешь, чтобы с ними легко было.
Изредка получаю поручение выступить с докладом, встав на учет в здешней парторганизации» (письмо от 13 января 1942 года).
Несмотря на кипучую деятельность в Боровом, Марию Федоровну ни на минуту не оставляла мысль о скорейшем возвращении в Москву. В январе 1942 года, когда отступившие фашистские войска были еще совсем близко от столицы, она спрашивала меня в письме:
«Не думаете ли вы, что мне, может быть, можно вскоре вернуться в Москву на работу, Абрам Моисеевич? Ведь раз Дом ученых функционирует как никак, а я остаюсь пока что его директором, то не пора ли мне туда вернуться на работу?»
(Нелишне напомнить, что к этому времени М. Ф. уже минуло семьдесят лет.)
Одновременно она сообщала о лекционной работе в Боровом:
«Читал тут как-то Маслов П. П. воспоминания о Гарине-Михайловском, вот плохо-то было, уй–уй–уй! Все я да я, и все ни к чему. Жаль! На днях выступит В. И. Вернадский. Это, должно быть, будет очень интересно. А Гамалея так читал картинно о вызывающих сыпной тиф вшах, что после его лекции все уходили почесываясь.
Жаль, что Вы так далеко и переписка с Вами затруднительна все-таки; пока напишешь, получишь ответ, столько воды утечет!
Сейчас у нас гуляет грипп, непонятно почему. Климат здесь чудесный и солнце, очень частое, светит и греет совсем не по-зимнему даже в морозы».
В середине февраля 1942 года М. Ф. получила возможность уехать из Борового.
По возвращении в Москву Андреева снова возглавила Дом ученых, но, к сожалению, ей уже недолго пришлось работать. Через несколько лет Мария Федоровна заболела тяжелой болезнью и была лишена возможности продолжать руководить Домом ученых.
Всякий, кто знал Марию Федоровну Андрееву, высоко ценил ее выдающийся ум, преданность интересам народа, талантливость и нравственную красоту.
Светлый образ Марии Федоровны жив в памяти ее друзей и всех близко ее знавших.
- Деборин Абрам Моисеевич — советский философ и историк, академик, многие годы член Президиума Академии наук СССР. Из сохранившихся у Деборина писем Андреевой видно, что их связывала дружба, сложившаяся в годы работы Марии Федоровны в Доме ученых. ↩
Из ее писем ко мне видно, как тяжело она переживала вынужденный отъезд. — И в письмах к другим лицам, посланных из Казахстана в годы Великой Отечественной войны, М. Ф. также говорила о своем стремлении выбраться из далекого тыла в Москву, где она могла бы отдать свои силы большому делу. В частности, в письме к одному из старейших членов Коммунистической партии М. Л. Сулимовой находим такие строки:
«Дорогая Мария Леонтьевна! Давно уже собираюсь написать Вам это письмо и все откладывала его, так как уж очень тяжело у меня на душе и не с кем мне поговорить, не с кем поделиться думами моими. Поймете ли Вы меня? Дойдет ли до Вас написанное короткими словами, так много передуманное и мучительно пережитое? Хочется верить и надеяться, что дойдет.
… Трудно мне было уехать из Москвы, ох как трудно! Мучительно ехать было, не трудно, ехали эшелоном и люди в пути, не знаю почему, трогательно заботились обо мне, — но мучительно душевно! Жить здесь также мучительно было, есть и будет, пока не вернусь в Москву, какие бы окружающие условия ни были.
Делала и делаю все, что могу, чтобы не прожить и здесь впустую, но все это суррогат. Понимаете? Оттого я и похудела на 24 кило, даже больше, и все худею, стала совсем старухой, мало на себя похожей. Смешно говорить об этом в такие годы, как мои, но Вы поймете, что состарили меня не годы, а то, что я в далекому тылу…
… Будьте здоровы, друг мой и старый товарищ Мария Леонтьевна!» (7 июня 1942 г. Боровое. Письмо хранится у адресата).
Таким же настроением проникнуто письмо М. Ф. работнику Дома ученых К. К. Борелю:
↩«Хотелось бы поскорее быть в Москве на работе! Здесь не сижу, конечно, без дела, но ах как трудно мне сидеть в тылу!» (16 апреля 1942 г. Боровое. Письмо хранится у адресата).
