28/VIII–19211
От Макса узнала о тебе, Алексей Максимович. Сама я от тебя получила полтора месяца тому назад чисто деловое и, как всегда, суровое письмо…
Не едешь? Это очень жаль, и очень тяжело думать, что ты не полечишься, не отдохнешь, жутко делается, когда представишь себе зиму, твою жизнь, твой кашель, коридорчик, в котором ты спишь и лежишь больной, твой замечательный «кабинет» с опустевшими полками и все, все, от чего, как подумаешь, ноет и болит душа.
Для дела помощи твой приезд абсолютно необходим2, твой неприезд отзовется страшно губительно, так как никаких Кусковой — Прокоповича — Кишкина здесь не знают, да и знать не хотят, кроме эмигрантов, которые сыграли бы скверную роль, если эти приедут, и сыграют такую же скверную игру на том, что–де «свободномыслящих» не пустили. Этим господам все на руку, лишь бы напакостить. Эти, конечно, будут ликовать, что ты не приезжаешь, так как всем им нож острый, что им, им! — Бунину + Мережковскому + Гиппиус + Куприну и Чернову с К не верят, их не слушают, а Горькому, злодею, верят.
Но это все-таки только шавки. Но ведь есть еще и крупные собаки, которые вредят и портят куда серьезнее.
Мне думается, после всего, что я сама здесь видела и узнала, тебе отнюдь не следует ехать с каким бы то ни было комитетом или официальным поручением. На тебя смотрят как на абсолютно чистого и достоверного свидетеля, который скажет правду о размерах голода, о возможностях помощи, и твое слово о прочности Советского правительства, обо всем, что им сделано хорошего и как трудно было ему добиваться хороших результатов в неистово тяжких условиях работы и жизни, будет иметь здесь огромное значение.
Если меня слушают с неослабным интересом и мои выступления делают свое дело3, то, значит, твои слова имели бы положительно решающее значение.
Само собой разумеется, тебе не следует размениваться на мелочи, не следует выступать везде и всюду, а надо выбрать два–три места, не следует браться ни за какую практическую работу сбора, организации комитетов и проч. Одно твое появление будет уже очень важно.
Было бы очень хорошо, если бы я успела повидаться с тобой в самые первые часы твоего выезда за границу, так как у меня сейчас довольно большой опыт и очень много данных, которые могут быть тебе полезны.
Глубоко убеждена, что тебе необходимо поехать, и как можно скорее!
Думаю, что тебе следует хоть немного позаботиться о себе самом, ведь тебе же надо писать! Тебе так давно хочется этого. Средств у тебя хватит твоих собственных на прожитие даже в Швеции, где климат здоровый, питание нормальное и здоровое и где есть остров, на котором ты мог бы жить абсолютно один, если захочешь, в условиях наибольшего комфорта: хороший дом, условия жизни и проч.
Получила письмо от Бракко, он очень зовет к себе, но там, как и в Германии, вряд ли сейчас возможно будет жить спокойно, что необходимо для твоей работы. […]
Что будет со мной дальше — не знаю. Жду Буренина, чтобы от него узнать, что мне будет поручено.
Пока езжу и говорю всюду — помогайте России. Думаю скоро побывать в России, а может быть, и совсем вернуться, хотя знаю, что Нетупская и К разрушили все мною и моими сотрудниками сделанное, и в нашем деле все обстоит очень плохо, актеры бегут, хотя здесь попадают в еще худшие условия, и т. д.
Здоровье мое неважно. Мучает очень воспаление вен на левой ноге и — сердце, по-видимому оно собирается отказываться от работы, что, впрочем, совсем не удивительно и довольно своевременно. […]
Желаю тебе горячо-горячо всего доброго.
М. А.
Андреева прибыла в Берлин в начале июня после сложных и длительных мытарств с получением въездных виз. 30 мая Горький писал ей в Латвию:
↩«… тебя, М. Ф., очевидно, не пустят ни в Германию, ни в Англию по силе твоего официального положения (то есть как комиссара. — Ред.). … А продать вещи эксп[ертной] комиссии — необходимо. У нас — голод, размеры его значительно превышают катастрофу 92 года» (письмо хранится в Архиве А. М. Горького).
- Для дела помощи твой приезд абсолютно необходим… — Андреева говорит о помощи в сборе средств в связи с голодом в Поволжье и на Украине. Упоминаемые ею антисоветские элементы — Е. Д. Кускова, С. Н. Прокопович, Н. М. Кишкин — входили во Всероссийский комитет помощи голодающим. В конце августа 1921 г. комитет этот был ликвидирован, так как названные выше лица пытались использовать его в контрреволюционных целях (Ленинский сборник XXXVI, М., 1959, стр. 267). ↩
… мои выступления делают свое дело… — Приводим выдержку из речи Андреевой в Стокгольме на собрании журналистов и общественных деятелей:
↩«Засуха там полная, высохли колодцы, пересохли реки, высох и местами горит лес, земля трескается, солнце сожгло посевы, сгорели травы — миллионы людей обречены на голод… Русские умеют терпеть — вы все это знаете по русской литературе, русский человек способен работать и совершать подвиги при таких условиях, при которых вряд ли бы согласился кто другой, но, как ни велика сила психической сопротивляемости в русском человеке, он чрезвычайно ослаблен, и это очень страшно… Нельзя же допустить, чтобы в невероятных страданиях умирали десятки миллионов людей и мир не откликнулся бы на эти страдания. Помогите русскому народу справиться со своим хозяйством, дайте ему зерна для нового посева. Дайте земледельческие орудия, паровозы и все, что нужно для восстановления разрушенных восьмилетней войной фабрик и заводов. Россия сторицей заплатит за все, как только она хозяйственно встанет на ноги… Ведь это необходимо не только в интересах одной России, но в интересах всего мира, в интересах человечества, человечности» (Н. Е. Буренин предоставил составителям книги текст данного отрывка).
