54. Из писем М. Ф. Андреевой А. М. Горькому

Октябрь (до 28–го) 1915, Москва¹

Милый мой Леша!

Пережила очень тяжелую минуту сегодня! До сих пор мне счастливо удавалось избежать знакомства с Арцыбашевым. Незлобии обещал не делать мне этой неприятности до последней возможности, так как публичного скандала и неподавания ему руки мне не хотелось. Но вот сегодня жена Арцыбашева, Княжевич, неожиданно берет меня под руку и говорит: «Пойдемте, я познакомлю вас с Михаилом Петровичем». У меня сердце захолонуло, но я спокойно и просто ответила ей: «Благодарю вас. Этого не надо делать». Она еще настойчивее говорит: «Но почему же? Хотите, я подведу его к Вам?» — «Нет, Елена Ивановна, мне не хочется знакомиться с литератором, впервые в русской литературе унизившим женщину. Сама я русскую женщину очень уважаю, и мне не хочется пожимать руку человеку, написавшему “Санина”, “У последней черты” и т. д.». Она стала говорить что-то об узости таких взглядов, о том, что «Михаил Петрович в жизни очень скромный человек», что она знает от Миролюбива о «каких-то взглядах на Михаила Петровича Горького». Я остановила ее и сказала, что хотя я очень высоко чту Горького, глубоко солидарна с ним во всем, но в данном случае Горький совершенно ни при чем, так как во мне говорит просто человек и женщина, возмущенная принципиально против литератора, а не личности. Стала она еще что-то лепетать о том, что «М. П. очень хороший человек, а Тургенев был мерзавец, Горький же впервые со сцены пустил бранные слова». И мне пришлось сказать ей, что слушать такие речи мне непристойно и я ее прошу замолчать. На этом пока дело кончилось. Хватит ли у этих людей такта не раздувать этой истории — не знаю, покажет время. Поступить иначе я не могла. Очень извиняюсь перед тобой, что меня поставили в такую позицию по отношению к тебе.

Пьесу [«Закон дикаря»] у нас играют так, что она стала вполне благопристойной, я для этого постаралась сделать что только могла…

28 октября 1915

Пишу тебе и смущаюсь, сознавая, до какой степени твои планы и настроения далеки от всего, что приходится переживать мне, и не хочу молчать, хочется поговорить с тобой!

Вчера на генеральной все ходили ко мне, целовали ручку, благодарили, говорили о том, что я «спасаю пьесу» (?!). Я волновалась, конечно, переживала нелепую драму чуждой, не нужной мне этой Зиночки. Всегда волнует и радует, когда видишь свою силу, видишь, что ты можешь что-то сделать. Но господи! Ведь это же все не то, сознаю, что могу гораздо больше, хочется кричать истошным голосом, передать людям хоть частичку того, что пережито, передумано, перечувствовано, хочется, чтобы люди как-то выпрямились, подняли голову, стали лучше, сильнее…

Это не слова, не фраза, не поза, как думают всегда про такие чувства, — может быть, это самое дорогое и цепное, что есть во мне.

Пришла домой разбитая, опустошенная, повалилась на кровать и до утра пролежала, почти не засыпая, и все думала, думала, не словами, а так как-то… Сегодня у меня такое ощущение, будто я постарела и мне лет сто. Обидна в нашем ремесле эта подчиненность чужой воле, чужому образу, обидно, что не пишут, не напишут таких слов, которые бы можно было сказать как свои родные, настоящие.

Вот — мой катцен’яммер^[1]!

… Волнуюсь очень, не зная, как ты отнесешься к моему отказу познакомиться с Арцыбашевым.

Вчера была премьера пьесы Леонида^[2] 2. Сергей Глаголь в «Утре России» назвал его Шекспиром! Пресса пьесу приняла холодно. Публика премьере аплодировала. Актеры и театр сделали все возможное, это лучший театр в Москве — я уверена. Судя по содержанию, пьеса вряд ли удачная. … Будь здоров, и пусть бы тебе было хорошо.

^[1] Здесь в смысле — крик души (нем.).

^[2] «Тот, кто получает пощечины» Л. Н. Андреева. — Ред.

29 октября 1915

… Вчера была премьера Арцыбашева. Автору свистали. Я играю, сама знаю, очень хорошо, но стоит мне это дорого: победить смех публики над кинематографической стряпней автора и заставить ее слушать себя, заставить их почувствовать, что у меня-то душа разрывается, а они смеются, заставить их рыдать и падать в обморок — я это делаю. Я обязана это делать. Но это очень трудно. Сегодня я сама упала в обморок и была астма. Правда, я играю эту пьесу четвертый день: две генералки и второй спектакль. Завтра идет «Маленькая женщина», в субботу опять «Закон дикаря». Я живу сцепя зубы.

… Отзывы о пьесе Андреева из «Утра России» и «Русского слова» прилагаю, остальные постараюсь достать и пришлю потом. Кроме Голоушева, все бранят Андреева. Я знаю отзывы лиц, бывших на премьере, — Юшкевича, его жены, нашей актрисы Рутковской. Все, точно сговорившись, находят, что Андреев издевается над публикой, что пьеса написана нарочно. Мне кажется — они ошибаются и Леонид глубоко верит в свой философский гений. Пьеса успеха не имела, в сущности; несмотря на блестящую постановку, играли много слабее.

… Должно быть, я скоро поступлю в синематограф, это хоть сколько-нибудь даст. И хорошо бы устроиться служить в Петрограде, хорошо, если бы Незлобину достались Народные театры. Относительно репертуара его можно ограничить, но с ним работать лучше, чем с Карповым, тот — могила. Немножко я на хохла, мечтающего о 100 целковых, похожа. Ну, что поделаешь.

Это письмо повезет с собой Юлий Августович Грожан, поэтому могу сообщить еще кое-что.

У Вольского сидит А. Н. Потресов. Здесь почти ежедневно собрания: на всех Екатерина Дмитриевна [Кускова] с Сергеем Николаевичем [Прокоповичем]. На днях на одном таком собрании Иван Иванович [Скворцов-Степанов] схватился с Вольским по вопросу о национальной самообороне. Вольский, как я поняла, отрицал империализм в России как таковой, на Западе — как тенденцию. Иван Иванович с ним горячо спорил. Брожение слов очень сильное. Нет никаких солидных оснований у меня, но ощущение наличности большой провокации. Вольский, мне кажется, запутается, он не так ловок, как думает, очень уж он лавирует между Сциллой и Харибдой. Но и до сего дня он типичный меньшевик, поскольку умею судить.

Я занята сбором на школу-клуб.

Ивану Павловичу пишу письмо, усердно прошу его поселиться с тобой вместе. Вещи Критов я прошу убрать в склад, и на днях это будет сделано, я надеюсь. Мне очень жаль, что я сейчас совсем лишена возможности устроить тебе более удобную жизнь.

О моей астме не говори, пожалуйста, ни Юрию, ни Кате, очень прошу. И тебе-то написала сгоряча — очень жалею.

3–7 ноября 1915

… Третьего дня видела Ив. Ал. Бунина и его жену, они были в Литературном кружке на реферате Яблоновского о «Тоте»: так называют эту пьесу Андреева [«Тот, кто получает пощечины»]. Я приехала после спектакля и застала уже только потасовку между ярым апологетом Глаголем, хулителем Яблоновским и хулиганом Марком Криницким. Что думает Глаголь, тебе ясно из его рецензий, реферат Яблоновского я тебе пришлю, он очень полно отражает общее мнение, а Марк Криницкий просто назвал всех современных критиков «отродьем», «комарами», «ослами от литературы» и т. п. Впрочем, с его мнением, что–де «Белинский не был Яблоновским», нельзя не согласиться. Публика не дала ему говорить, свистали, шикали и вообще вели себя по-готтентотски.

Странное у меня вообще было впечатление: точно я воскресла из мертвых, пришла к людям, которых не видела лет пятнадцать, и вдруг все они стали такие жалкие, смешные, старенькие, и все таращат на меня глаза, не понимая, почему же это я-то не похожа на них. Не скажу, чтобы это было весело.

… «Закон дикаря», по-видимому, продержится недолго, нельзя все-таки быть нахалом и пошляком necplusultra^[1]. Это несколько утешает. Господи, как хотелось бы сыграть что-нибудь хорошее, человеческое и умное!

Вряд ли будет иметь успех пьеса Юшкевича³, уж очень она специфична. И нужно было бы, чтобы все роли играл сам автор или хорошие актеры-евреи: наши жаргонят, но это свойство отрицательное, на мой взгляд.

После нее пойдет «Марьин дол» Каржанского — это, должно быть, будет полный провал, но наш режиссер, Званцев, влюбленный в актрису Бутковскую, думает, что она победит Москву, играя лихорадку любви Полюбии (она же девица-конторщица Любовь). Актриса Рутковская очень хорошая, умная, милая женщина, но пьесы Каржанского ей на своих плечах не вывезти⁴.

Затем, должно быть, пойдет пьеса Шоу «Это ее первая пьеса», если ее не поставит раньше Корш, и все мечтают, что ты дашь что-нибудь свое. Искренне говоря, мне было бы теперь обидно, чтобы в этом театре, после Арцыбашева, шел Горький; хотя и говорят, что своя шкура к телу ближе, то есть ближе-то рубашка, но шкура больнее чувствует, видно, трудно мне разобрать, где она твоя и где моя.

… Хорошо было бы, если бы Тихонов поскорее приехал, тут снова возникают синематографические проекты. У меня был председатель правления кооператива синемо Жектянин. Было бы хорошо поговорить с ними, так как они собираются «просвещать народ» вкупе с Кулаковым, Семеновым — толстовцем, Н. В. Чеховым и т. д., это пугает. Сколько сумела и смогла, я постаралась посеять сомнение в желательности такой просветительной К, говорила о вреде народничанья учительства, о пользе науки и знания, но мой один голос что значить может? Посылаю их письмо и программу для сведения.

Вот для чего хороша может быть драма Гребенщикова, ее легко переделать в сценарий, и в этом виде она могла бы сыграть, мне кажется, хорошую роль. Нельзя ли поскорее снестись с ним по этому поводу, как ты думаешь?

Завтра у меня будет Вербицкая, просит играть в синемо какой-то ее новый роман-сценарий. Должно быть, откажусь, но мне интересно ее видеть. Меня вообще тянут всюду, приглашают, но это очень обоюдоострое дело.

Страшно интересуюсь, какой оборот примет дело Народных театров⁵. Была бы очень тебе благодарна, если бы ты отвечал на вопросы мои, пусть хоть не сам лично, попроси Ивана Павловича, в его дружбу и доброту я верю.

… Где и когда будет печататься «Отрочество» целиком? Подвигается ли твоя повесть или ты совсем ее оставил, захлопотавшись? Как обстоят дела с пьесами? Должно быть, совсем в небрежении?

Эх, кабы свой, да еще хороший театр! Могучая это сила воздействия и самая близкая к цели, если хочешь. И в каких она ничтожных и подлых руках. То же самое и о синематографе говорить приходится, даже еще крепче, ибо он демократичен по самой доступности своей, и тем еще опаснее, с одной стороны, и нужнее, с другой.

М.

… Только что звонил Тихонов, что утром приехал и завтра вечером уезжает обратно! Сюрприз. Я, конечно, играю и сегодня вечером и завтра утром, так что увижу его на лету и полуживая от усталости. Сегодня я играю в одиннадцатый раз подряд, это почти рекорд. Письмо это отвезет, значит, Тихонов и расскажет обо мне. Кончаю это послание 7–го, начав 3–го.

М.

^[1] — сверх всякой меры (лат.).