28/IX1
Надеялась я Сытину все подробно рассказать о синематографе2, да не вышло дело. По памятной записке, которую я ему дать успела, он сможет рассказать тебе только, очень схематически, разве об одной организационной постановке дела в настоящую минуту. Сейчас мы ищем денег, нужно тысяч 20 предварительно, чтобы заплатить нотариусу за наш договор, за общий договор со всеми вкладчиками и чтобы внести первый взнос Лианозову3. Эти двадцать тысяч рублей мы тотчас же вернем из тех 90 тысяч рублей, которые нам дает «Биохром», общество с капиталом в 2 миллиона рублей, купившее цветные ленты Подгурского (русского инженера) и покупающего или перекупающего у Давыдова — тенора Кинетофон Эдисона4. Но Эдисон сам изобретает биохроматические ленты, и, узнай он, что мы уже имеем русское изобретение, он своего Кинетофона нам не уступит. Дело, как видишь, затеяно большое. Если оно удастся, целая периферия окраинных синематографов, да не только в Москве, а во многих местах, обеспечена. Бархатный синематограф нам нужен вместо мецената, он даст средства и заменит рекламу, вот для чего мы о нем хлопочем. Рассчитано все так, чтобы, щедро оплачивая труд работающих в деле, никто не брал себе наживы, но отдавал ее на расширение и поддержание основной идеи.
Удалось устроить и еще одно дело — вчера Марджанов громогласно объявил на общем собрании Свободного театра, что при большой сцене параллельно будет устроен зал Камерного театра, в котором каждый участвующий «может выявить себя». «Алексей Максимович уже давно носится с идеей коллективного творчества, мечтает о театре импровизаций. Он не откажет нам в своем участии, и нам выпадет на долю честь провести его идею в жизнь, если мы сможем и сумеем. Каждый, кто знает нечто новое, интересное, кто полюбил какую-нибудь идею, новое произведение в искусстве, будь то опера, драма, оперетта или пантомима, пластика, — пусть несет ее сюда, мы же дадим вам средства, музыку, оркестр, костюмы, все, — и строим сцену и зал на 100 человек публики. Может быть, из этого выйдет что-нибудь интересное, хорошее». Марджанова качали, Балтрушайтис низко кланялся ему, «давшему возможность», и т. д.
Ты все спрашиваешь, каковы мои отношения с Марджановым? Пока такие, что только бы не надо еще лучше. Говорит он со мной обо всем, советуется, каждое сделанное замечание принимает восторженно, поставил меня в труппе на положение идола. Но — я его побаиваюсь, он может быть очень несдержан, бешеного нрава человек […].
Санин делает разные мины, но со мной очень любезен и мил. В театре его держат в черном теле, покрикивают на него, а я с ним неизменно вежлива и держусь как со старым товарищем, он это понял и, кажется, оценил.
Пока в труппе, особенно среди женщин, в моде «влюбляться» в меня. Меня прозвали «светлая», все кланяются, даже с кем я и незнакома, ведь 240 человек труппа и оркестр, да человек 200–300, кроме того, служащих!
Театр Симов [В. А.] отделал восхитительно, строго, скромно и удивительно красиво. Все — дубовое дерево, не кричит, очень изящно и не «стиль нуво», прямо осатаневший! Прелестно сделан Сомовым [К. А.] занавес, весь вышитый, из разных кусков материи, — изумительное искусство, я тебе пришлю фотографию. Но стоит он — 15 тысяч рублей! Это уж нелепо, тем более что занавес непрочный. Вообще до поднятия занавеса истрачено 600 тысяч рублей.
Видела я генеральную «Сорочинской»5, постановка Санина, и блестящая! Прекрасные голоса, хорошо играют, масса веселого, легкого, хорошая музыка, оркестр. Чудесно! И смотрела два акта «Прекрасной Елены» — постановка Марджанова. Ну, Константин Александрович, конечно, не может без выверта, но на этот раз удачного, по-моему. Когда открывается занавес — на сцене стоит огромная греческая ваза и на ней застыли фигуры — Елены, Париса, Менелая и т. д. Затем фигуры оживают и идет первый акт. Есть длинноты, остроумие не всегда остроумно, Парис «от сохи» — грубоват и не совсем понятен, но смотрится и слушается с большим удовольствием и интересом. Восхитительно поет Елена6 и сама очень мила, как я тебе уже писала. Второй акт идет превосходно, трогательно, великолепно, очень изящен. Третьего еще не видала. Второй — стиль и костюмы Людовика XIV, я тебе писала уже?
Завтра посмотрю еще «Покрывало Пьеретты», пантомиму. Не знаю, нужно ли послать тебе все «интервью»7, мнения, возражения Арцыбашева, Айхенвальда, Санина, Ф. Комиссаржевского и иных прочих, обидевшихся за Достоевского? Арцыбашев грубо ругается и говорит, что у тебя «не перо, а молот, не сердце, а барабан»; Айхенвальд стонет с ужасом — «на кого он руку поднял»; Санин бьет себя в грудь: «Не отнимайте у нас нашего Достоевского, он нам дорог»; Комиссаржевский тоже — как ему промолчать? ведь он — «брат покойницы». Как ответил Художественный театр8, ты уже знаешь из телеграммы Благова, как он мне протелефонировал. О Юшкевиче я тебе уже писала.
Просил он меня прочесть «Леона Дрея», и даже в жар его кинуло от моего отзыва9. Пришлось сказать ему, что он ничего нового не написал, что гораздо лучше, цельнее и художественнее Леон Дрей был написан Мопассаном и Золя, что его воображаемое «чудовище» просто ничтожная дрянь, плохо к тому же написанная, ужасным языком — «он погладил ее за спину», грязные подробности размазаны, все женщины на одно лицо и что, уважая его талант, радуясь всему, что он написал и напишет хорошего, я от всей души могу посоветовать ему только не печатать этой вещи нигде.
Конечно, он не согласился со мной, находит, что никто еще так, до самого дна не обнажал человеческой души, цинизма, что вот это-то и есть настоящая правда, так как люди — свиньи. Если бы можно было открыть все спальни, то в каждой была бы грязь, гадость, мерзость, и только в этом люди искренни, я же, М. Ф., построила свою душу на сваях и прожила, должно быть, в монастыре, не знаю, что жизнь именно такова, то есть гадость.
И жалко и смешно было, и знаю, что многое он напускает на себя. Жалко — потому что все-таки он талантлив! Буду, должно быть, играть его две пьесы, одну — «Бес», на большой сцене, другую — «Драма в доме», в Камерном. В «Бесе» кокетливую жидовку 25 лет, в «Драме» — герроиню «с руками, как белые голуби». О господи, прости и помилуй!
Ах да, забыла! Ты на Марджанова не сердись: пока сезон не начнется — он невменяемый человек, относится он ко всему неистово. Уже недели две спать не может, в театре проводит по 18 часов в сутки, не преувеличивая. Он бы тебе написал фолианты, если бы был в состоянии, к тебе же у него прямо благоговение, и это вполне искренне и тоже — неистово, как все. […]
М.
- Год установлен по времени работы М. Ф. в Свободном театре. ↩
Надеялась… рассказать о синематографе… — Одновременно с возобновлением артистической деятельности Андреева задалась целью создать кинофабрику с киностудией для выпуска прогрессивных реалистических фильмов. Финансовая наметка проектируемого демократического кинообщества была ею приложена к письму Горькому (от 26 сентября 1913 г.). Там же сообщалось о намеченном составе Совета общества: «Отдел художественно-литературный: М. Горький, И. П. Ладыжников, А. Н. Тихонов. Отдел сценический: М. Ф. Андреева, К. А. Марджанов, А. А. Санин. Отдел технический: В. М. Каменский, Ю. А. Желябужский, В. А. Крит. Отдел хозяйственный: Румянцев и кого он пригласит».
Об этом плане Андреевой писал Горькому некоторое время спустя А. И. Тихонов:
↩«Был я в Москве. Совместно с М. Ф. устроили мы там заседание директоров будущего кинематографа, на котором выработали основы будущего устава, — теперь он. вероятно, уже подписан учредителями, т. е. Румянцевым, Леонидом Борисовичем [Красиным] и Марией Федоровной…
Виделся я по этому делу с Федором Ивановичем [Шаляпиным], который отнесся к нему восторженно и обещал всяческое содействие. Он говорит, что такая же точно идея пришла ему в голову вполне самостоятельно и он сам хотел обратиться с ней к Марии Федоровне (о чем и намекал ей в одном из писем). Теперь задача момента — привлечь Ф. И. в качестве пайщика (отнюдь не денежного) в новое общество, и, если это удастся, судьба предприятия обеспечена. Денег можно будет достать миллионы… Мою роль определили как одного из заведующих репертуаром. Хорошая роль!» (Архив А. М. Горького).
- … внести первый взнос Лианозову. — Имеется в виду постройка С. Г. Лианозовым — владельцем здания МХТ — помещения кинофабрики во дворе театра. ↩
- … Кинетофон Эдисона. — 6 сентября 1913 г. в Вене состоялась первая демонстрация этого нового аппарата Эдисона. Благодаря повышенной чувствительности приемники фонографа улавливали все звуки на расстоянии до 30 м от актеров. В газете «Театр» 10 сентября 1913 г. было напечатано: «Кинематограф получил голос… Тенор А. М. Давыдов только что вернулся в Россию из-за границы, привезя с собою патент на эксплуатацию этого изобретения в России». ↩
- Видела я генеральную «Сорочинской»… — Речь идет о первой постановке Свободного театра. Премьера «Сорочинской ярмарки» состоялась 8 октября 1913 г., в день открытия театра. Этим же спектаклем закончил он свое существование 20 апреля 1914 г. ↩
- Восхитительно поет Елена… — то есть Т. А. Розова, исполнительница главной роли в спектакле. Андреева, имея музыкальное образование и большой опыт сценической деятельности, помогала ей в работе над ролью — см. здесь письмо Андреевой Горькому от 29–30 сентября 1913 г. ↩
… нужно ли послать тебе все «интервью»… — Речь идет о кампании, поднятой реакционной печатью против Горького в связи с его статьей «О “карамазовщине”» («Русское слово», 22 сентября 1913 г.) по поводу спектакля Художественного театра «Николай Ставрогин» по роману Достоевского «Бесы».
Большевистская газета «Правда» выступала в защиту Горького, публиковала статьи, отклики рабочих. Старейший деятель большевистской партии М. Ольминский писал тогда, что на вопросе о Достоевском столкнулись два мира — мир пролетарский в лице Горького и мир буржуазный. Горький «выступил с протестом против постановки этой пьесы в Художественном театре. Он думал, что его поймут. Он посмел выступить против Достоевского. И все буржуазно-интеллигентное общество взвыло: заголосила “Речь”, всхлипнули “Русские ведомости”; конечно, и “Новое время” не упустило случая. Либералы объединились с нововременцами. Все против М. Горького» («За правду», 4 октября 1913 г.).
↩- Как ответил Художественный театр… — Открытое письмо Художественного театра о несогласии с оценкой Горьким Достоевского было датировано 24 сентября, опубликовано в газ. «Русское слово» 26 сентября 1913 г. за подписью «Московский Художественный театр». ↩
- … в жар его кинуло от моего отзыва. — Речь идет о пошлом, подражательном романе С. С. Юшкевича «Леон Дрей». ↩
