Дорогая Мария Федоровна!1
Простите за задержку ответом. Знаю, что это очень нехорошо, но я не рассчитал своих сил и не одолел всей непосильной работы, которая в последний месяц свалилась на меня. Не хватает не столько времени, сколько жизненной энергии, чтоб исполнить все, что надо и что хочется сделать.
Вы не должны сомневаться в моей полной готовности придти Вам на помощь. Мне не трудно будет это сделать в студии, где я пользуюсь авторитетом, и потому там я весь к Вашим услугам, насколько мне позволят время и текущая работа. Я с радостью поделюсь с Вами всем, что знаю и умею.
В театре — другое дело. Там многое изменилось для меня. Я уже не пользуюсь авторитетом, хотя и прикрываются моим именем, я не имею ни юридических прав, ни голоса, от которого мне самому пришлось отказаться по чисто внешним и случайным причинам.
В театре я могу ходатайствовать, но не решать. И я ходатайствовал, но — пока безуспешно2. Враждебного отношения к Вам я не заметил и думаю, что его нет. Нет ролей, нет свободных денег; некоторое недоверие к тому, что Вы расстаетесь с прежним амплуа и помиритесь с более скромной ролью в театре; вот реплики, которые мне пришлось слышать при разговоре о Вашем возвращении на нашу сцену. Должен быть справедливым и констатировать, что все эти возражения делались с каким-то недоумением, с какой-то беспомощностью и как бы извиняясь.
Как быть и как действовать на будущее время? Для этого необходимо увидаться и переговорить. И я надеюсь на это — в Петербурге или в Одессе. Только при личном свидании можно договориться, главное, почувствовать все детали сложного вопроса, который стоит предо мной. Если наше свидание в Петербурге невозможно, то, быть может, Вы укажете мне, с кем из Ваших близких я могу совещаться по этому делу. Мой адрес в Петербурге: Михайловская, «Английский пансион» Шперк (комната № 9).
Что касается до Вашего долга мне, предоставляю распорядиться так, как Вам удобнее. Я нисколько не тороплю Вас уплатой. Хотите — рассчитаемся со временем, по продаже земли, хотите — передайте мне долг землей, хотите — изберите иной способ. Словом, предоставляю Вам распорядиться по Вашему усмотрению и так, как Вам удобно.
Виноват я и перед Алексеем Максимовичем в том, что не держал его в курсе наших проб по «commedia dell’arte»3.
Сулер, который занимался подготовительными работами по этим пробам, написал уже подробно Алексею Максимовичу4.
Но секрет в том, что самой сути мысли Алекс. Макс, т. е. того, что так прекрасно выражено им в его статье, переданной мне Румянцевым, никто еще не знает. Я никому не показывал этой статьи, боясь, что она попадет в газеты. Пока же идут упражнения, подготовка учеников 1–го курса (так как старики не годятся на эту работу; они слишком заражены штампами и актерскими привычками, чтоб отдаваться непосредственности аффективного переживания).
То, чего хочет Ал. Макс, не так просто. Теперь, после года работы, мы начинаем подходить к тому, что нужно. Но вот беда. Невозможно удержать в тайне то, что происходит в студии, и наши пробы попали в газеты. Ко мне пришел Эфрос и заявил, что не нынче-завтра появятся статьи о тех упражнениях, которые мы делаем. Лучше, чтоб он деликатно написал об этом, чем другие сделают это кое-как, наскоро. Я просил его написать об этом Алексею Максимовичу. Но Эфрос боялся, что на это уйдет много времени. Каюсь, он убедил меня, и я рассказал в общих чертах, через каждые три слова упоминая, что мысль не моя, а принадлежит Ал. Макс. Статья вышла не очень удачна и не очень точна. Возражение, дополнение придадут всему делу рекламный характер. Лучше всего молчать пока, тем более что никто, кроме наших учеников, не сможет делать это трудное дело совместного творчества. Когда я еще соберусь написать обо всем этом Алексею Максимовичу? Не откажитесь, при случае, пока сообщить ему суть этих строк. Очень хочу повидать Вас. Буду ждать этого свидания. Надеюсь, что оно состоится в Петербурге, куда я уезжаю в пятницу на страстной.
Целую Вашу ручку и шлю Вам сердечный дружеский привет от себя, жены и детей.
Искренно любящий и сердечно преданный
Ваш К. Алексеев
1913–9 – IV
- Озабоченность Станиславского судьбой Андреевой, сомнения в выборе места встречи, упоминание в письме Одессы как возможного пункта их свидания могут быть объяснены тем, что К. С. знал о нелегальном возвращении Андреевой и ходатайстве артистов МХТ о совместной с ней гастрольной поездке. ↩
- … я ходатайствовал, но — пока безуспешно. — Желание Станиславского помочь Андреевой вернуться в Художественный театр не было поддержано другими членами дирекции. На заседании Правления театра (протокол № 11 от 12 марта 1913 г.) вопрос о возвращении Андреевой остался открытым. ↩
- Виноват я и перед Алексеем Максимовичем в том, что не держал его в курсе наших проб… — Станиславский и Сулержицкий пробовали применить в практике работы Первой студии МХТ метод импровизации, то есть создание пьесы коллективом актеров в процессе репетиций по сценарию, специально написанному для этой цели М. Горьким. (См. письма Горького к Станиславскому и Румянцеву — Собр. соч., т. 29, и письма Андреевой к Станиславскому, Румянцеву и Красковской — здесь.) ↩
Сулер… написал уже подробно Алексею Максимовичу. — Сулержицкий сообщал Горькому о репетициях, которые назывались «упражнения [со] своими словами»: «Это упражнение всегда давало интересные краски, и слова бывали иногда так хороши, что мне хотелось их записать» (письмо от 9 марта 1913 г., Архив А. М. Горького).
Упоминаемая Станиславским статья опубликована без подписи в «Русских ведомостях» 6 апреля 1913 г., под названием «В Студии Художественного театра».
↩
