60. М. Ф. Андреева — Т. В. Красковской и Н. А. Румянцеву. (Сентябрь (после 24–го) 1911, Капри)

Милая Танюша, так хорошо, что вы оба часто пишете, хотя невеселые что-то письма ваши?¹

А у меня только что была крупная радость: разъяснилось происшествие, лежавшее на душе очень тяжело. Приезжал к Алексею Максимовичу Федор Иванович Шаляпин², удрученный, измученный, дошедший чуть что не до самоубийства. Теперь становится понятным, как все с ним случилось³. Шел парадный спектакль, публика держала себя натянуто, принимала все с ледяным равнодушием, и Шаляпин нажал педаль, играл особенно горячо и — победил, после сцены с Шуйским и с видением зал разразился наконец аплодисментами. Усталый, задыхаясь, весь в поту, с расстегнутым воротом, Шаляпин вышел кланяться.

Декорация этого действия полукругом, с одной маленькой дверкой в глубине и без кулис. Откланялся он первый раз, стоит на сцене, еще не отдышался, смотрит — снова поднимают занавес. Он подходит к авансцене, чтобы поклониться, и с удивлением слышит, что, хотя из залы никаких требований не было ему слышно, какие-то голоса нестройно запевают гимн. Вразброд выбегает, толкаясь в узеньких дверях, хор, падает на колени, у многих на глазах слезы…

Шаляпин стал отступать, стараясь пройти к двери, — его хватают за полы, шепчут: «Не уходи, не бросай, помоги нам, Федор Иванович, — не уходи!» Смотрит — в зале все поднялись на ноги… Ну, растерялся человек и, согнувшись, чувствуя, что происходит что-то нелепое и некрасивое, но не найдясь, как поступить иначе, опустился потихоньку на колени позади кресла Годунова. Ни государь не приходил на сцену, ни Шаляпина к государю не вызывали.

Тотчас же после этого действия Шаляпин вызвал к себе Теляковского и возмущенно спрашивал его, как мог хор выбегать на сцену в действии, в котором хор не участвует. Теляковский, бледный и расстроенный, говорит, что они, администрация, сами сильно испуганы тем, какие последствия может навлечь самовольный поступок хора, так как в императорском театре не смеет быть никаких неожиданностей. Хористы же, целуя руки Шаляпина, благодарили его за поддержку и пропели ему славу, попросив его прийти в их уборную для объяснения.

На другой же день после этого спектакля Шаляпин уехал из Петербурга, уехал за границу, в Monte-Carlo, где и прочел все подробности — как он первый хлопнулся на колени, какие давал пошлые и униженные интервью, какие посылал телеграммы «Союзу русского народа» и т. п. Всего этого не было.

К несчастью, около него не оказалось ни одного человека, который мог бы посоветовать ему и помочь, кроме любящей женщины, страдавшей его горем и волнением. К еще большему несчастью — он стыдился и не решался обратиться лично к Алексею Максимовичу, пока не дошел уже до полной крайности. Все его советники — люди не очень умные, почему и письма, ими Шаляпину диктовавшиеся, а им в растерянности написанные, так нелепы. Вы помните, даже не зная всех этих подробностей, Алексей Максимович негодовал на то злорадства и общую травлю, которыми обрушилось русское общество на Шаляпина, считая, что многие другие, куда больше его заслуживавшие кары, не испытали на себе такого осуждения? Не думаете ли Вы, что надо бы помочь Шаляпину, такому страшно талантливому, крупному человеку, поддержав его, сказав: не довольно ли наказывать человека только за то, что он, растерявшись, сделал глупость!

Тяжело смотреть на него, в каждом он со страхом ищет — «а не враг ли ты мой?» Мне бы очень хотелось написать по этому поводу Ивану Михайловичу [Москвину], он ведь тоже большой талант, пусть бы он подумал, как помочь Шаляпину, когда он приедет в Москву, — право, это достойное дело! На днях буду писать Константину Сергеевичу, хотя ему не до того, конечно.

Отчего вы оба так удручены? Это чувствуется в каждом письме. И очень пугает. Неужели ошибаюсь я, а правы вы относительно Е. П. Муратовой и Н. Н. Литовцевой? Трудно мне с этим мириться. А чем больше народу к нам летом поедет, тем лучше, мы всем будем рады сердечно, ведь все-таки все свои, вроде родные… И отчего вы так об Ольге Леонардовне — я и ей буду искренне рада: раз она хочет приехать, значит, ей это интересным и нужным кажется.

Скоро отсюда поедет Катя моя. Так всегда грустно расставаться, так бы и поехала с ней вместе.

Погода у нас стоит бурная, волнами заливает всю Piccola Marina, льет дождь как из ведра, свистит ветер, у нас сорвало крышу с террасы и побило все цветы; попорчен виноград, сбиты почти все оливки, так что бедные милые каприйцы наши в полном унынии. Алексей Максимович работает с утра до ночи, К. П. Пятницкий ухаживает за барышнями и коллекционирует, так что все в порядке. Вот и все наши островитянские новости.

Милый Николай Александрович, так как Вы сами виноваты, посоветовав мне обращаться во всех нужных случаях к Вам, то я на днях пришлю Вам пьесу одного молодого автора, пока не желающего называть себя; он печатался уже два раза, и его даже хвалили. Если Вы найдете ее подходящей для Художественного театра — покажите, а нет — предложите Незлобину, так как очень хотелось бы его поставить на рельсы.

Относительно книг Алексей Максимович Вам сам напишет, но [он] так и ахнул, узнав о ценах.

Ну, будьте оба здоровы, благополучны и пишите часто, за что я вам уж так благодарна.

Целую Танюшу и кланяюсь Николаю Александровичу. Алексей Максимович — шлет приветы, так же как и Катя.

М.