44. М. Ф. Андреева — А. В. Амфитеатрову. (2 октября 1910, Капри)

2 окт.

Дорогой Александр Валентинович!

Алексей Максимович поехал к Вам наконец. Выехали они вчера: А. М., Юрий, Катя и Зина; мои дети едут учиться в Петербург, а Алексей Максимович с Зиной проводят их до Флоренции, пробудут там дней пять и тронутся в путь к Вам. Пишу Вам это письмо с великой тревогой в сердце: нехорошо Алексею Максимовичу! Я упросила его уехать с Капри, сама не поехала с ним, чтобы не вздумали сопровождать его каприйские наши сожители, умоляю его подольше отдохнуть и набраться новых впечатлений, но он брыкается и говорит, что надо работать… Голубчик, прошу Вас, помогите мне, задержите его у себя, уговаривайте посмотреть маленькие городки Италии¹, лично я имею его обещание побывать в Лукке, Пизе, Сиене и, может быть, в Перуджии. Ему необходимо ни о чем не думать, не видеть все эти надоевшие, нудные лица, не разговаривать «о делах» с Константином Петровичем, который о всяком выеденном яйце может три часа серьезно, основательно беседовать, а главное, все время «внушает» А. М., что ему надо писать, дабы «Знание» не несло урона, но процветало бы.

Нервы А. М. в ужасном состоянии, он почти не спит, ест еще меньше обычного, бледен. Прошлогодняя школа — нравственный разрыв с Луначарским, Богдановым, которых он и посейчас очень высоко ставит как талантливых людей, а Богданова считает выдающимся ученым, усиленная работа при условии, что чуть не каждую написанную страницу у него из рук рвет К. П., тогда как самому А. М. хотелось бы задержать ее, поработать еще, дать полежать написанной вещи, и многое еще другое ежедневное, мелкое, но волнующее и неприятное… А главное и прежде всего — общее положение дел в России, падения и крушения, общее положение литературы русской и гг. литераторы — все это доконало даже и его крепкую натуру… И доктора очень значительно заявили мне о необходимости немедленного отдыха, полной смены обстановки, новых впечатлений, никакого вина, поменьше кофе и чаю и как можно меньше всяких волнений, иначе дело может окончиться плохо.

За время его отсутствия, я надеюсь, атмосфера на Капри несколько прояснится, ибо вчера уже уехало двое, живших у нас три месяца, очень хороших, бог с ними, но надолго — непереносимых субъектов — супруг и супруга.

Почему они у нас жили? Кто же это может объяснить — сначала приехал «он» и три недели был очень интересен, а потом к нему приехала «она» — и через три месяца до конца выдохлись, стали такими, что непереносно было видеть их целыми днями; теперь, дай им бог доброго здоровья, переехали на свою квартиру, а через месяц обещают и совсем уехать из Италии.

Хочу попросить Вас и Илларию Владимировну поберечь Алексея Максимовича, пусть бы он побыл у вас: вы хорошие, и он вас очень любит, с вами ему будет интересно! Только пусть бы не говорить об эмпироктах, эмпироктских делах², обо всех этих недобитых и поверженных, не говорите ему о Луначарском, Богданове; между прочим, о том, что меня хотели «сумасшедшей» объявить, я А. М. даже не говорила. Пусть бы он не засиживался долго по вечерам, не пил крепкого кофе, чаю и вина, но только, ради бога, чтобы он не заметил, что его считают нездоровым, — тогда он из упрямства, чисто ребячьего, будет проделывать все то, что ему вредно. Ведь он детеныш, ей-богу, я не преувеличиваю, очень во многом дитя…

Сейчас они во Флоренции, остановятся в Hotel Helvezia. Это где-то около дворца Сфорца. Если хотите, можно будет ему написать туда на имя Sinovi Peschkoff’а, так как усиленно будут стараться, чтобы в городе не знали о приезде самого Алексея Максимовича.

Извините, что так пристаю к Вам, Александр Валентинович, но ведь Вы поймете, что это я не из бабьего каприза делаю, правда?

Крепко жму Вашу руку и целую Илларию Владимировну. Очень мне жалко, что я сама не поеду к вам, хотелось мне видеть вас, но так, мне кажется, будет лучше. Авось когда-нибудь удастся и мне…

М.