11/IX 9101
Милая моя Леночка! Так я тебе благодарна, что ты мне о Константине Сергеевиче написала! Ужасно боюсь я за него, так мне жаль Марию Петровну, жалко было Игоря, что он хворает. Вообще, что там ни говори, как ни далеко я живу ото всех вас, а все-таки самые мне родные, самые милые для меня люди — вы. И когда с кем-нибудь беда, горе — как-то особенно ярко это чувствуешь. А тут — сам К. С!..
А тут еще такое странное совпадение — когда К. С. выздоровеет, он прочтет мое письмо, посланное к нему незадолго до того, как он захворал, в котором я как раз пишу ему, что вдруг, чувствую, ужасно потянуло меня к нему, захотелось ему написать, пишу о Марии Петровне, о театре… Скорее бы он поправился! Пиши мне, пожалуйста, хоть открытки посылай, как идет его болезнь, не будет ли осложнений, напиши подробнее, если можно. Передай М. П., что я ее тоже крепко-крепко целую и что мне очень жаль, что я не могу ей помочь в трудное время, что я все о ней думаю, с такой хорошей нежной дружбой к ней. Хорошо, что ты с нею, все-таки легче, когда кругом не чужие, а она слабенькая сама, здоровье неважное, не расхворалась бы и она тоже — тьфу, тьфу, типун мне на язык!
Вот пишешь ты, что иногда доходят до вас вести о нас. Сулер написал такое милое, хорошее письмо… Тоскую я по вас всех очень! Увидишь кого-нибудь из своих — Павлова недавно приезжала2, ходили мы смотреть, как тарантеллу танцуют, — а танцуют ее здесь, действительно богослужение совершают, — и вдруг она заплакала! Так поверишь ли, так она мне мила стала за эти слезы умиления перед красотой, за то, что поняла, как это хорошо! Ведь этого ни с кем другим не переживешь… Знаю, что теперь многое иначе в театре, и дух иной, слыхала об этом, но, пока жив дух Константина Сергеевича, — жива душа нашего театра, а сердце со всем этим срослось.
Как ты думаешь, не было бы полезно для Константина Сергеевича и Марии Петровны приехать в Италию? Можно было бы устроить им великолепный дом, хорошую кухню. А пожить на нашем острове месяц равносильно путешествию по морю на корабле — с той только разницей, что этот корабль не качает. Сезон здесь начинается приблизительно с 1 ноября, а уж я бы так устроила их удобно и дешево, как нигде, в этом можешь быть уверена. Если найдешь удобным, поговори с М. П. и спроси ее об этом, ладно? В Кисловодске, между прочим, живет мой зять Владимир Николаевич Павлов-Сильванский, он специалист по женским болезням и хирург, но он вообще очень образованный человек, молодой, много читает по медицинской литературе, а главное — удивительно хороший человек. У вас там, конечно, все лучшие врачи-специалисты и все такое, но если бы Вам понадобился хороший врач, хороший, сердечный человек — я за него ручаюсь, так как знаю его хорошо. Не знаю только, до каких пор он пробудет в Кисловодске. Сестра моя Женя тоже с ним, насколько я знаю.
Об Алексее Максимовиче не пишу, так как он сам сегодня писал Сулеру; но он про себя всегда сочиняет, так да было бы вам известно: лысины у него нет, большого живота — тоже, ничуть он не постарел, все такой же разбойный мальчишка. Как всегда, весь горит всеми горями и радостями всего мира, пусть это тебе не покажется преувеличением; тоскует и скорбит за все темное, тяжелое и кошмарное, что творится на родине; иной раз прочтет газеты и весь почернеет, уйдет в себя и весь день ходит сам не свой по комнате. Бывают у нас разные люди, о том, что будто все только «партийные», — врут, бывают всякие. Недавно пять русских художников писали с него портреты, и один из них, Бродский, один из очень талантливых учеников Репина, написал, мне кажется, очень хороший — во весь рост.
Живем мы как когда, иногда очень хорошо, иногда плохо, но всегда интересно и разнообразно, людей видим много, а уж сколько А. М. за год книг перечитает, так и не перечтешь.
Сейчас он пишет, по-моему, очень хорошую вещь, хоть и пьесу, но еще неизвестно, когда кончит. Кончает свой «Городок Окуров», скоро выйдет вторая часть «Кожемякина» — ты читала? Я люблю эту вещь.
Только что радовалась я, что Юра и Катя ко мне приехали, а уж вот на днях они трогаются в обратный путь, в Петербург. Всегда очень грустно провожать их… Да ничего не поделаешь.
Прощай, мой милый друг. От всего сердца всем вам желаю самого, самого хорошего. Будь здорова.
Кланяйся очень Сулеру — я очень его люблю. Обнимаю тебя самое.
Твоя М.
Письмо публикуется по подлиннику, хранящемуся в Музее МХАТ, архив Станиславского.
Муратова Елена Павловна — актриса Художественного театра с 1901 г. В 1910 г., в период болезни Станиславского, находилась около него в Кисловодске. Андреева была связана с ней личной дружбой.
↩… Павлова недавно приезжала… — Одна из актрис МХТ, поддерживавшая связь с Андреевой и информировавшая ее о театральной жизни Москвы. В частности, после постановки «Братьев Карамазовых» она в письме от 21 октября 1910 г. сообщала:
↩«Владимир Иванович вел с небывалой энергией все репетиции, работали буквально с утра до ночи и приготовили в два месяца 23 картины. Согласитесь, что для нас это необыкновенная работоспособность. Теперь пьеса прошла, часть прессы хвалит до небес, другая часть рвет в клочки… Чудесно играл Леонидов — Митю, сцены в Мокром (кутеж и первый допрос) имели колоссальный успех. Грушенька — Германова — никакая. Красива, цветиста, как всегда, но ни “обаятельницы”, ни “инфернальницы”, ни души Грушеньки, конечно, не могло быть. Ругает и вся пресса. Катерину Ивановну играла Гзовская, играла как могла, но ее маленькая, хрупкая фигурка и хорошее дарование настоящей комедийной актрисы никак не подходят к Катерине Ивановне, где нужна настоящая большая драматическая сила… Василий Иванович Качалов играл Ивана Карамазова, играл его кошмар чудесно, жутко до галлюцинаций… Ив. Москвин всю осень провозился с пальцем (засорил какую-то ранку и довел до заражения крови). Он чудесно играл в “Карамазовых” роль капитана Снегирева…» (ЦГАЛИ, ф. 2052, ед. хр. 23).
