Дорогой мой Александр Николаевич, нельзя мне ехать сейчас,1 оказывается! В чем дело — расскажет Вам Е. Ф. А я уж было рассчитывала повидаться со всеми вами, семейными моими; очень меня тянуло повидать отца, последнее время я что-то все чаще о нем думаю, и все он мне таким одиноким представляется, и ужасно сильно тянет меня к нему, хотелось бы поговорить с ним, приласкать его… И сказать не могу, как хочется видеть детей! Каждый день, отодвигающий наше свидание, так для меня мучителен, что порою чувствую чисто физическое недомогание и боль. Ну, не люблю я на такие темы распространяться. Ладно уж!
Вы не рассердитесь — я у А. М. попросила прочесть Вашу рукопись,2 он не очень-то позволил, а я все-таки прочла. Очень Вы умный и талантливый человек, Тихоня, а эту вещь я бы Вам не приписала, если бы не знала, что Вы ее написали. Как-то ужасно она на Вас не похожа, другой Вы сами. Я не знаю, может быть, это и хорошо, но мне не очень нравится. Когда Вы, бывало, рассказывали, меня всегда восхищала та красивая простота, с которой Вы это делали, та масса интересного — жизни, фактов, наблюдений, которыми Вы так богаты. И вот почему Вы единственный, может быть, из всех, кому Алеша пророчит тяжкую долю писателя, который и мне тоже казался настоящим писателем.
Вы извините, Вы меня не спрашивали о том, что я думаю, может быть, Вам, молодому автору, даже неприятно, что я Вашу вещь прочла, но я очень люблю Вас, и мне чуется, что Вы будете писать, а если так, то почему Вам и не выслушать одно лишнее мнение?
Не знаю, что Вам А. М. написал, но он всегда восторгается новыми авторами. Вы будьте с ним осторожны в этом случае и, если он Вашу вещь хочет печатать, — я бы сказала Вам: ой, друг, не печатайте, напишите другое! А писатель Вы будете, и, думается мне, не маленький.
А что, Вы за границу попасть никак не могли бы? Очень бы мне повидать Вас хотелось, очень. Давно мы не видались, а я, пожалуй, не очень долго еще жить буду. Вы об этом не разговаривайте, не стоит, а я недавно была у врача, и тот нашел у меня что-то неладное в сердце, «E non bene cosi mia cara Signora! E besogna di non pensare, non piangere, o!..» 3 и — он так закрутил своей ученой головой, что я почувствовала, что «О!» — дело будет плохо. Мимика у них ведь выразительная. Я не очень верю докторам, но боли у меня все чаще, больше задыхаюсь, этому я не верить не могу, и это очень раздражает.
Да и А. оставлять мне очень трудно. Ну вот, только что получила от Е. Ф. телеграмму, что просит не приезжать! Не успела Вам написать о том, что придется немного подождать ехать, как от Вас — просьба не ездить совсем. Пишете? Ну ладно, подождем, узнаем, в чем дело.
Приходится мне писать тут одну статью по-английски — Вас, это, должно быть, очень удивит, а? — и вот нужно мне разных книжек. Будьте добры, голубчик, приобретите их по приложенному списку, написанному А. М., и пришлите мне как можно скорее. Еще прошу прислать мне: «Грамматика французского языка» метода Гасней — Отто Зауэра и хорошую русскую грамматику — популярную. Буду Вам очень-очень признательна. Это ничего, что я Вас беспокою? Ну надо кончать, ибо, как говорит А., приехал С. И. Гусев [Оренбургский]. Жму Вам крепко руку. Пишите!
Ваша М.
- …нельзя мне ехать сейчас, оказывается! — Родные и друзья просили Андрееву не возвращаться в Россию — видимо, потому, что им удалось узнать о циркуляре департамента полиции от 18 июня 1907 г. (см. здесь), предписывавшем всем жандармским управлениям разыскать ее и арестовать. ↩
- …Вашу рукопись… — Рукопись рассказа «Лебедь». Рассказ не был напечатан. Отрицательный отзыв Горького см. т. 29, стр. 83. ↩
- — Так нехорошо, моя дорогая синьора! И не надо беспокоиться, не надо плакать, о!.. (итал.). ↩
