По-видимому,1 что-то странное происходит с моей несчастной перепиской2: я пишу вам всем бесчисленное количество писем, мученически мучаюсь, не получая от вас никаких известий, а ты бранишь меня и говоришь — авось ты соберешься нам написать. Родная ты моя, если бы ты знала да видела, как я пишу вам, как я плачу, такими тяжелыми горькими слезами, когда пишу. Потому что мне мучительно, до крика хочется быть дома, с детьми, с тобой, со всеми вами! Я хочу быть с вами, хочу, хочу, хочу!! И так все не нужно, чуждо и нелепо мне, среди чего я живу… Если хочешь — они любят меня по-своему. Наша хозяйка Престония Мартин часто трогательно внимательна ко мне. Я тут как-то заболела, так она не отходила от меня, ухаживала, как за ребенком, изо всех сил она старается угодить мне и обожает Алешу, и я знаю, она совсем необыкновенный для Америки, добрый и сердечный человек, но минутами и она поражает меня таким неизбывным морем чуждого понимания, взгляда на вещи, что я вдруг почувствую себя перед каким-то невиданным и неведомым мне зоологическим типом, с некоторым налетом психопатии. А остальные — ах, уж лучше и не говорить!
Сейчас мы живем у нее в имении в горах; это отчасти похоже на Северный Кавказ, но климат здесь другой, много холоднее, частые дожди, часто по горам стелются тучи. Дом, в котором мы живем, выстроен вроде швейцарского шале, и живем мы в нем своей, русской колонией. Герман Федорович хочет снять фотографии с нашего обиталища и с нас — тогда я пришлю их вам.
У Алеши все продолжается писательская лихорадка, он уже написал целую книгу и хочет приниматься за большой роман или повесть. Здоровье его недурно, несмотря на то, что он два раза шлепнулся в ледяной ручей, перескакивая по камням, промочил ноги до пояса, а сегодня попал под грозу и вымок насквозь. Оказалось, что тут есть грибы, он их ищет, что хоть ненадолго извлекает его из комнаты, а я их жарю к ужину, после которого обыкновенно происходят сражения в «тетку» раз по двадцати.
Г. Ф. удивительно милый человек и очень наш, Юрковский, так что с ним легко и дружно жить. Я его и Алешу учу французскому, которым владею теперь в совершенстве, я им занималась, его же учу по-немецки, сама учусь по-английски в по-итальянски — словом, вернусь в Россию с двунадесятью язык.
Много работаю на машинке, то есть печатаю. Алеша так много пишет, что я за ним едва поспеваю. Пишу дневник нашего заграничного пребывания, перевожу с французского одну книгу, немного шью, словом, всячески наполняю день, чтобы к вечеру устать и уснуть, и не видеть снов, потому что хороших я не вижу.
Алеша нет–нет да и прорвется, что, мол, авось осенью попадем в Россию. Но я-то знаю, что я буду в России. Я никогда не знала, что я до того русская, что все русское мне так дорого и мило, что я без России не могла бы жить. Знаешь, мы иногда мечтаем — поесть бы горбушечку черного хлебца, съесть бы щей, пельменей бы… А тут все салаты да pies–ы. Знаешь меню американского обеда? 1) Сладкий салат из апельсинов и бананов, 2) жареная рыба, или котлеты, или ростбиф, изредка индейка или баранина, 3) салат из томатов, свеклы, картофеля, лука и простого салата, 4) кремы, мороженое, желе с кексами и паями (это нечто вроде сладкого пирога). Кажется, всего очень много, а встаешь из-за стола и думаешь: а хорошо бы поесть! Вот Женьке малому здесь бы понравилось — сладкого хоть отбавляй и на улицах все, даже рабочие, жуют кто табак, а кто конфеты из сахара с орехами.
Итак, судя по сегодняшней телеграмме, вы все вместе! Целую вас всех!!
… Вместе с этим письмом к тебе пишу К. П. и прошу его выдавать тебе все, что тебе нужно для хозяйства и детей, так как по возвращении я ему все возвращу полностью, а то мне почудилось, что ты стеснена в деньгах, этого не должно быть.
Я здесь на свою жизнь зарабатываю, но, к сожалению, этого хватает с трудом только на свою собственную особу! Очень я рада, что процесс выигран3, но, увы, предвижу лично для себя много пакостей по этому случаю, ну да не стоит об этом прежде времени говорить, но вспоминается мне и о 3 миллионах, украденных мною у С. Т., по словам «с позволения сказать газет»4. Поживем — увидим.
Завтра напишу Липе, Кате и Юре с Женей…
Твоя М.
Письмо дается в сокращенном виде — опущены бытовые детали из жизни семьи Юрковских. Датировано по времени пребывания Горького и М. Ф. в имении Джона и Престонии Мартин в Адирондаке (в горах около границы с Канадой), куда они переехали 16 (29) июня 1906 г.
1/14 апреля 1906 г. Горький и Андреева были выселены из отеля «Бельклер» в связи с травлей, поднятой буржуазной печатью, и оказались на улице, так как их не принимали и в другие отели. Травля была подготовлена царским послом, чтобы дискредитировать Горького и помешать ему осуществить цель поездки. В качестве повода использовали тот факт, что брак Горького и Андреевой не был «освящен» церковью. Американский педагог Джон Мартин (Мартэн) и его жена Престония предложили Горькому и Андреевой поселиться у них. У супругов Мартин они прожили до отъезда из США.
↩- … что-то странное происходит с моей несчастной перепиской… — Письма Андреевой к сестре из США, по-видимому, перехватывались полицией, установившей, что Крит связана с видным деятелем большевистской партии «Никитичем», который переводит за границу большие денежные суммы на закупку оружия для боевых дружин. Охранка в 1906 г. не знала, что «Никитич» — это Красин. Для выяснения личности «Никитича» и. о. вице-директора департамента полиции предложил особому отделу «собрать подробные сведения об инженере Красине и Екатерине фон Крит» (ЦГИАМ, ф. ДП, ОО, д. 219, 1906 г.). ↩
Очень я рада, что процесс выигран… — О том, как было воспринято известие об успешном окончании дела по полису С. Т. Морозова, завещанному М. Ф., рассказывает Н. Е. Буренин:
↩«Как-то в воскресенье — день, когда хозяева сами себе прислуживают, а прислуга гуляет, — мы сидели всей компанией в любимой нашей гостиной. Почта принесла радостные известия от Л. Б. Красина о том, что выиграно крупное денежное партийное дело. Чуткая Престония Ивановна сразу заметила, что у нас случилось что-то радостное, стала поздравлять своих русских детей — “mes enfants russos”, как она нас называла, — и готова была затанцевать от радости за нас. Я сел к роялю и заиграл веселый кекуок. Заволжский очень талантливо начал подражать негритянским танцам, к нему присоединились мисс Грэвс и Гарриет Брукс, и, начав свой танец в доме, они под общий смех выбежали в залитый ярким солнцем сад. В саду к нам присоединился молодой парень-садовник, они подхватили горничную, негритянку-кухарку, те потащили за собой Престонию Ивановну, захватили самого Горького и Марию Федоровну, которая увлекла за собой Ивана Ивановича (так называли Джона Мартина. — Ред.), и так, целым хороводом, плясали какой-то неизвестный танец: мы — на русский лад, американцы — по-своему»
(Н. Е. Буренин, Поездка А. М. Горького в Америку, сб. «М. Горький в воспоминаниях современников», М., 1955, стр. 238).
… вспоминается мне и о 3 миллионах, украденных мною у С. Т., по словам «с позволения сказать газет». — Андреева напоминает о кампании лжи и клеветы, поднятой против нее реакционной прессой после поражения Декабрьского вооруженного восстания. Л. Андреев писал в январе 1906 г. Горькому:
↩«… Прочел в газетах эту гнусную вещь о Савве [Морозове], его деньгах, смерти и о тебе с Марией Федоровной… а в общем отвратительно. Мне особенно больно за Марию Федоровну. Распространяться не буду. Поцелуй ей от меня руку»
(Архив А. М. Горького).
